Княжич, Который Выжил

Глава 11

Следующая очередь Ксюни. Её выход. Она явно волнуется, поглядывая на второй ящик.

— Дочка, давай, вперёд! — Мастер преспокойно вставляет в зубы зубочистку и кивает так, будто это лишь обычная разминка на коврике. Прямо отец года.

Я подхожу к линии ограждения, ловлю Ксюнин взгляд и поднимаю большой палец:

— Ты сплавишься, — говорю без тени сомнения, чтобы она услышала именно это и ничего больше.

Ксюня кивает серьёзно, коротко:

— Дя.

Разворачивается и проходит внутрь. Достаёт ножи обеими руками сразу. Чётко, плавно, как учили. Как я учил.

Ксюня — самый молодой из моих учеников, но в ней я не сомневаюсь. В ней есть та самая, редкая жилка воина — не напускная, не ради показухи, а тихая, уверенная, внутренняя. Возможно, это наследство от Рогова.

Егерь Мастера, тихо мыча, волочет за ограду тяжёлый деревянный ящик, заколоченный наглухо. Зверю Земли воздух не нужен. Егерь отдувается, берёт лом. Вскрывает— крышка трещит, гвозди, один за другим, выскакивают с хрустом.

— Этот зверь такой же сильный, как у Славы? — спрашивает мама, приблизившись к ограде.

— Оу, нет. Ещё сильнее, — хмыкает Мастер, ни капли переживая.

— Что⁈ Тогда нет! Тогда его нельзя выпускать! — мама поднимает голову, взгляд злой, яростный.

Мастер только разводит руками:

— Ирина Дмитриевна, при всём уважении, наставник тут я.

Я остаюсь у ограды, не обращая внимания на слова Рогова. Смотрю на Ксюню. Как поправляет хват ножей. Как делает шаг, второй.

— Сначала кидяй ноши, потом бей, — говорю ей спокойно.

Я доверяю Рогову. Потому что если не доверять наставнику, то лучше сразу его пристрелить. Он сказал — значит, так надо. Пока что так. Но если он ошибётся, если что-то пойдёт у Ксюни не так, я просто взорву ему колено да и всё. Поправка — оба колена.

Но пока не время думать о коленях. Пока — слушаем Мастера. Пока — наблюдаем, как сплавяляется… тьфу ты, справляется Ксюня.

В прошлой жизни я сам доводил учеников до дрожи, заставлял чувствовать мощное давление. Это не просто методика — это часть программы, обязательный этап. Страх. Страх, который сжимает горло, делает ладони мокрыми, сбивает дыхание, рвёт мысли в клочья. Когда голова трещит, выворачивает, сердце забивается в пятки. Через это надо пройти. Без вариантов. Или ломайся, или расти.

Рогов делает то же самое. Продавливает своих учеников, подтачивает, расшатывает. Всё правильно. Вопрос только в том, выдержит ли человек. Ксюня должна справиться.

Тем более у неё минимум нужных действий. Никаких лишних финтов, никаких пистолетов, никаких стеклянных шариков с кислотной дрянью внутри. Всё сведено к двум действиям. Бросай ножи. Коли ножами.

Когда нет лишних выкрутасов, зверя победить проще, чем кажется. Да, просто. Это я уже навыков понакручивал, наслаивал одно на другое, усложнял там, где можно было всё решить быстрее.Безумный генерал, как-никак. Статус обязывает — хоть бы и перед самим собой. Пора вспоминать старые трюки.

И вот Егерь наконец откидывает крышку. Из ящика выползает зверь. Хм. Ленточный червь.

Да уж, красавец. Солидный экземпляр. Глянцевый, будто натёрли воском. Толстый, длинный, упругий, тяжёлый. Скользит по земле, как масло по горячей сковородке. Мастер, конечно, навел страху. Формально Рогов не соврал: сильный, зараза. Обвить и сдавить до смерти — вот его дело. Да только вот когтей нет. Зубов нет. Жала нет. Только кольца, мышцы, сжимать, да и всё. А еще он не очень-то и быстрый. На худой конец, отбежать можно.

Ксюня не суетится. Не дёргается, не ёрзает, не мотает головой. Никаких лишних движений. Просто кидает ножи. Первый. Второй. Третий.

Лезвия входят в червя. Ммягкое, рыхлое тело чуть сопротивляется, но тут же сдаётся, и вот уже три рукояти торчат, светлым пятном на чёрной глине. А червь ползёт дальше, медленно, лениво, будто вообще не заметил ударов.

У Ксюни остаётся последний нож с лепестковым клинком, и кидать его глупо, потому что последний всегда должен быть в руке. Она идёт прямо на червя и, не теряя темпа, начинает колоть — короткими, уверенными тычками, без лишних выкрутасов, чистая механика, методичная, словно заводная. Не даёт отдышаться, не ждёт, когда тот очухается, просто работает ножом, без остановки.

Червь не торопится, прёт дальше, наваливается всей своей массой, давит, сбивает её с ног; Ксюня падает на спину, резко откатывается в сторону, локтями пятится по земле, пытаясь уйти из-под удара.

— Не уползай! — кричит Мастер. — Добивай!

Но девочка даже не смотрит на него. Тогда я командую:

— Ксю! Всё нолмально! — подсказываю за оградой. — Бей! Коли!

И ведь бьёт. Кивает мне и продолжает. Лежит, колени поджала, работает ножом коротко, резко, с пыхтением на выдохе. Вцепилась в это дело, как упрямый гномик.

— Неплохо ты ее натаскал, ученик, — с уважением и завистью произносит Рогов. — Она тебя прямо слушается.

— А как по-длугому? — пожимаю плечами. — Мы с ней с пеленок спим в одно кловати.

Рогов косится на меня хмуро, а мама сдерживает смешок в ладонь.

Ксюна долбит червя. Риск почти нулевой — дружинники уже стоят на старте, Мастер тоже держит руку на поясе с ножами, как только что — сразу кинутся вытаскивать. Но все равно для Ксюни всё по‑настоящему. Для девочки, которой и два года в строю нет, это смертельный бой.

— Молодец, дочка! — довольно хмыкает Рогов, щурит глаза, а уголки губ ползут вверх. Гордится так, что хоть на хлеб намазывай.

Ксюня мельком бросает взгляд на него, но чаще смотрит на меня.

Я киваю ей, наблюдая, как она радостно вскакивает, а на арену уже направляются лекари. После этого разворачиваюсь к Мастеру.

Подхожу, негромко:

— Ну што, отойдём, улод…то есть Мастел?

Он в зубах крутит зубочистку, смотрит на меня хмурым взглядом.

— Ну давай отойдем, ученик, — соглашается, хмыкнув.

Отвожу его подальше от ограждения, ближе к самой кромке сада, где нас никто не подслушает. Чтобы мама не встряла с вопросами.

— Кто на нас напаль? — спрашиваю тихо. — Кто заказчик? Што с ним стало?

Мастер щурится, как на солнце. Молчит пару секунд, осматривается.

— Чего это ты при княгине боишься говорить? Она уже в курсе.

— Я хочу наидине, — отвечаю настойчиво.

Он кивает. Чуть прикусывает зубочистку, хрустит ею и наконец выдыхает:

— Это мои бывшие ученики. Раньше Егерями были. Талантливые ребята, сильные. Я их сам обучал, сам к спецотряду рекомендовал приставить. Думал, гордиться буду… а они, видишь как, повернули. Предали и службу, и Царство.

— Как пледали? Контлабанда?

— Ага, — с удивлением смотрит на меня Рогов. Ну а что? Логичное предположение. На фронтире главный соблазн — приторговывать эхосырьём налево. — Эхозверей за границу гнали. Китайцам барыжили тихо, по тылам, по своим каналам. Спецотряд ведь — доступ, полномочия, никто особо не проверяет, когда есть своя крыша. Скатились, значит. Всё рвали, всё тянули, пока не спалились. — Он вздыхает, мотает головой, как человек, которому прямо сейчас по лицу ездят его же ошибки. — Я их сам и прижал, сам сдал. Спалил по полной программе. Под протокол, с доказательствами. По сути, вынес приговор им. Без шансов. Их должны были казнить, но… — Мастер пожимает плечами. — Успели ноги сделать. С тех пор и бегают. И вот, похоже, решили отыграться на моей дочке.

Мастер делает паузу, пожимает плечами, как человек, который уже и сам устал от всей этой истории.

— Вот теперь мстят. За всё, что с ними произошло. За то, что я их вытащил из грязи, поставил на ноги… а потом сам же и утопил в трясине.

Я хмыкаю:

— И што, лазоблался с ними?

Мастер кивает в ответ, помрачнев:

— Убил многих. Думаю, всех. Правда, там ещё один был… Бережков. Из той же шайки. Но его среди прочих не оказалось. Может, дал деру давно заграницу.

Я киваю, задумчиво поглядывая в сторону арены. Там Егеря упаковывают мертвого червя обратно в ящик, как и ласку, запечатывают и тащат к парковке. Редкий ресурс, дорогущий — неудивительно, что прихватили с собой. Нам с Ксюней полагалось только зверя уложить, а туши— это уже в копилку Мастеров.

— Ну, если Бережков всплывёт — добью и его, — спокойно говорит Мастер, будто речь о таракане на кухне.

Я поворачиваюсь снова к нему:

— Кода следующая тленировка будет? И как ты нас вообще собилаешься тлениловать?

Мастер усмехается, стряхивает с рукава невидимую пыль.

— Вы ещё мелкие для настоящих тренировок. Хотя ты, ученик, подаёшь надежды. Тут не поспоришь. Гляжу на тебя — и, честно говоря, кажется, что с подготовкой ты сам справляешься лучше, чем я бы сумел тебя научить. У меня ведь нет опыта работы с младенцами. Таких мелких одаренных у меня еще не было. Со взрослыми проще — там понятно, куда бить, куда давить. А вам что? Чуть пережмешь — и капут. Вам могу я только техники показывать и зверьков подкидывать.

Он замолкает, задумавшись. Потом кивает себе под нос и продолжает:

— Раз в три недели буду притаскивать зверей. Постепенно. По нарастающей.

— Лаз в две, — возражаю.

Мастер скалится:

— А ядро не треснет?

— Неть.

— Ну… хорошо, раз в две, — соглашается он, прикидывая в уме, во сколько это ему выйдет. — Посмотрим, кто первый крякнет — мой кошелёк или твои энергожилы.

— Мои энелгожилы ещё молодые, тянутся, — парирую легко.

Мастер фыркает, перекатывает зубочистку в зубах и лениво добавляет:

— Ещё вам надо учиться и учиться ножи кидать. Сейчас это база. Раз в неделю показываю новую технику, новые виды ударов, а дальше — сами. С дочкой отрабатывайте, шлифуйте. Всё на вас. Потом устроим проверку, посмотрим, кто как старался.

Не успевает договорить, как к нам подходит мама. Хмурится, скрещивает руки на груди — строгая, как проверяющий с комиссией.

— Всё, Тимофей Тимофеевич. Хватит с детей тренировок на сегодня, — отрезает. — Они устали, еле на ногах стоят, пора им поесть и отдыхать. И без разговоров!

— Дя не мам, не нада… — Тут я зеваю так широко, что чуть челюсть не свело, и киваю. Блин, слабый детский организм, что же ты меня подставляешь? — Лана… — выдавливаю, едва не свалившись с ног. — И плавда… спати хочется. И жлать.

Когда уже сидим за столом, в голове крутится: а правильно Рогов нас бережёт и не гонит до полусмерти каждый день. Тут он толково поступает. Мой организм сейчас растёт, требует много вложений, силы уходят без остатка, и если перегнуть — сгоришь, а не закалишься. Тут всё должно быть с расчётом, аккуратно, с головой. Но это я и сам понимаю, без чужих напоминаний.

Уминая кашу, бросаю маме:

— Для Дена тоже звелей надо Полядка.

Мама смотрит задумчиво, кивает в ответ:

— Хорошо. Достанем ему каких-нибудь жуков или мышей.

Я уточняю:

— Именно маленьких. Без перегибов.

Ден хоть и крутой, но ему рано драться с большими. Он ещё совсем малыш.

Мама улыбается, мягко так, чуть заметно:

— Будет сделано, Вячеслав Светозарович. Не переживай.

Дальше мы с Ксюней почти без слов доковыриваем последние куски из тарелок, поднимаемся и идём спать. Валимся в постели, как подкошенные, даже пожелать друг другу спокойной ночи забываем. Просто выключаемся.

Вынырнув из послеобеденной дремы, я валяюсь, глядя в потолок. Тело успело отдохнуть, энергия вернулась, внутри приятное напряжение, словно натянутая струна перед боем. Самое время заняться делом.

Пора осваивать Атрибутику убитого зверя. Медленно, без рывков, аккуратно распределяю силу по контурам, следя, чтобы нигде не забилось, не перекосило. Тяну потоки ровно, с запасом, проверяю, как усваивается. Вроде нормально, но без перегрева. Ядро держит. Не трещит. Не зудит. Это главное.

В голове уже вертится мысль: пора двигаться дальше. Хватит топтаться на месте. Разрушитель обязан уверенно держать три основные техники — Взрывы, Паутинку и Рассечение.

Взрывы я уже подхватил, теперь только силу наращивай да масштаб добивай. Паутинка тоже начала вырисовываться, правда, пока слабоватая, но жить можно.

Осталось Рассечение.

Приподнимаюсь, оглядываюсь в поисках цели. Понимаю, что идеально подойдёт картина на стене. Картина мне не нравится. Там горох нарисован. Не люблю горох.

Жалко, что раму не потяну, а вот само полотно можно кромсануть запросто. Устраиваюсь поудобнее, вытягиваю руку, ловлю ритм. Фокусируюсь. Визуализирую линию среза — тонкую, как волос, от края до края. Вдох. Выдох.

И… Рассечение.

Плавное, незаметное, как будто просто линю по полотну карандашом провёл.

И с запозданием, с лёгким хрустом, тяжелая рама тоже трескается, как будто лазером распилил. Рассыпается на две ровные половины и с грохотом падает на пол. Бах!

Поднимаю брови. Ну ничего себе. Я ведь только полотно рассечь хотел… А тут, выходит, и дерево пошло.

И не успевает утихнуть звук падения, как снизу разносится оглушающий вопль:

— Боевая тревога! У княжича шум!

Тут же включаются сирены, ревут так, что стекла в рамах подрагивают. Ксюня просыпается в непонятках рядом, вертит головой. По лестнице с первого этажа громыхает топот дружины — тяжёлый, слаженный, с бряцаньем карабинов.

Я хмыкаю, прикрываю глаза ладонью.

Оу…Неловко вышло.

Как бы теперь ремня не влетело за такую «тренировку».

Блин, дурацкий горох.

«Юные нобили», Рязань

Княжна Ильина Матрёна Степановна выходит из зала попечительского совета с недовольной миной, будто лимон проглотила. Ещё недавно казалось, что поддержка, связанная с родом, вновь вытянет её из трясины. Спасёт, прикроет, даст отсрочку. Но чем дальше заходит ситуация, тем яснее: спасение это временное, хрупкое, как тонкий лёд весной. Особенно если инцидент продолжит разрастаться.

«А если Опасновы уйдут из садика?» — пронзает голову тревожная мысль, как игла. — «Что тогда?»

А тогда — конец. Крах карьеры, полный обвал всего проекта и позор на весь научный совет. Пиши пропало. Социальный эксперимент, на который она потратила столько сил, пойдёт под откос. А вместе с ним и репутация "Юных нобилей.

И всё из-за покушения на Ксению Рогову. Всё упирается в неё. Если она останется в садике, то ураган пройдет мимо. Если же Опасновы заберут её— всё, ставится жирная точка. Общественность отреагирует. Значит, заведение небезопасно. Значит, княжеский род не доверяет ему своих детей.

Ильина поджимает пухлые губы, расправляет плечи. Она собирает мысли в кулак, поправляет причёску и направляется к Ирине Дмитриевне Опаснове. Задача непростая — придётся уговаривать, убеждать, заглядывать в глаза и глотать гордость. Надо оставить княжича Славу и его подружку в садике любой ценой. Даже если ради этого придётся объединиться с врагом — с этим юным разрушителем порядка, с княжичем.

Но выхода нет. Социальный эксперимент закрывать нельзя. Даже если княжич Слава и победит систему, это будет частью эксперимента. В поражении Ильина всё равно выигрывает. А там — и диссертация дозреет. Главное — удержать объект наблюдения в пределах видимости. То есть не дать ему покинуть садик.

Закупив подарков, Ильина приезжает в дом княгини Опасновой под вечер, когда в доме уже тихо, только в гостиной слышатся приглушённые голоса. В гостиной её встречает княгиня Ирина — сдержанно, холодно, с хмурым взглядом:

— Матрёна Степановна, добрый вечер.

Ксюня, стоящая рядом, вежливо приседает в реверансе и тихо повторяет:

— Доблый вечел.

Тут в комнату входит княжич Слава, и Ильина надевает на лицо безупречную, отрепетированную улыбку — сочную, натянутую, блестящую, словно витрина с пирожными.

— Мои дорогие! Как же я рада видеть вас в полном порядке! — восклицает Матрена Степановна с приторной теплотой, театрально прижимая ладонь к пышной груди. — Я так испугалась, вы себе не представляете… Сердце в пятки ушло! Как хорошо, что всё обошлось. Я искренне прошу прощения у вас!

Ирина Дмитриевна никак не комментирует. Молча кивает, взгляд у неё спокойный, ровный, сдержанный до холода.

«Пора покупать малышей» — с этой мыслью княжна Ильина протягивает Ксюне нарядную куклу с новой ленточкой в коробке.

— Это тебе, Ксения Тимофеевна! — говорит княгиня с улыбкой.

Ксюня принимает подарок, но без радости. Держит куклу на коленях, покручивает за руку, будто вещь попала в руки случайно и не жалко выбросить.

Затем Илина переводит взгляд на княжича:

— А это вам, Вячаслав Светозарович, за то, что защищала честь подруги и всего нашего садика… — она достаёт из сумочки конверт и протягивает с лёгкой улыбкой. — Сертификат на пятьдесят тысяч рублей в детский магазин.

Слава берёт конверт молча, едва бросив взгляд не него взгляд.

— Пасиб, — равнодушно произносит, убирая конверт на журнальный столик.

Ильина по реакции детей понимает, что этого мало. В глазах расчёт, в голове перебирает ходы, прикидывает, чем крыть дальше. Она понимает: княгиня ищет того, кто заказал столь несправедливую систему. Дело не закрыто, страсти только набирают обороты. Если Опасновы заберут Ксюню из садика — конец. Публичный удар, сокрушительный, с последствиями на годы.

— Эта всё? — вдруг спрашивает княжич.

— Простите? — приподнимает бровь Ильина.

— это всё, что вы можате пледложить, Матлена Степановна? — мальчик спрашивает. — Иглушки?

Она вздыхает, тщательно подбирает слова:

— Вы рассматриваете возможность вернуться в «Юные нобили»? — спрашивает осторожно.

Ирина Дмитриевна смотрит на неё долго, почти испытующе.

— Мы не уверены, — говорит наконец княгиня, медленно, с нажимом. — Ваша методика воспитания, похоже, не подходит нам.

Повисает тишнина. Кукла в руках Ксюни болтает ногами, будто и сама ждёт развязки.

Ильина сжимает сумочку и делает вдох:

— Я говорила с князем Ильиным. Мы готовы уступить часть нашей доли в уставном капитале «Юных нобилей». Всего пять процентов от собственности.

На лице Ирины Дмитриевны мелькает лёгкое удивление. Брови чуть приподнимаются.

— Вы действительно готовы на это? — уточняет княгиня.

Ильина опускает взгляд, прячет глаза:

— Готовы. Ради стабильности «Юных нобилей». Ради будущего проекта. Ради детей. — Ильина делает вид, что уверена в себе, будто заранее всё решила: — Разумеется. Мы сделаем всё, чтобы «Юные нобили» оставались престижным заведением. Без вашей поддержки проект окажется в шатком положении, и мы это понимаем.

Княжич Слава, наблюдая за этим спектаклем, лениво поднимает палец:

— Тлеть, — произносит спокойно, не повышая голоса.

Ильина моргает, поворачивается к нему с явным замешательством:

— Простите… что?

— Нам нужна тлеть вашей доли, — повторяет он чуть медленнее, чтобы не было недопонимания. — Или мы уходим. Ну, то есть вы уходите. Ваш садик больше не будет нам интелесен, если мы не сможем быть увеленным в нем.

Ильина в шоке. Ах ты мелкий проныра! Захотел захапать побольше, а милые пухлые щечки не треснут?

Ирина смотрит на сына с лёгким изумлением, будто видит его впервые. Несколько секунд паузы, и, встретив в его взгляде железобетон, кнгиня произносит тихо, но отчётливо:

— Треть, Матрена Степановна.

Ильина сглатывает, взгляд мечется, прикидывает потери, понимает, что отступать уже некуда.

— Пусть будет треть, — выдыхает, едва слышно.

Ирина тут же закрепляет успех, чётко, с холодной улыбкой:

— И оформите её на моего сына.

Княжна Ильина поджимает губы:

— Вы уверены? Это же даст ему право голоса в попечительском совете. Он сможет участвовать в принятии всех решений по саду.

— Верно, — спокойно подтверждает княгиня. — Вячеслав станет полноправным членом совета и совладельцем «Юных нобилей».

Ильина замирает, внутри идёт борьба, но через пару секунд сдаётся. Опускает голову, признавая поражение:

— Как угодно, Ирина Дмитриевна

Слава откидывается на спинку дивана и добавляет с улыбкой победителя:

— А еще вы снимитесь в моем лолике, как плиглашенный гость, Матлена Степановна.

Мелкий манипулятор! Ты меня в могилу сведёшь!