Изменить будущее

Глава пятнадцатая

Я сел на танкер, идущий в Пусан. Южная Корея охотно покупала у Советского Союза бензин. Представителям госкомпаний, или как сейчас они назывались — «организаций», не рекомендовалось тратить валюту на переезды в кап страну, если та находилась в «пределах прямой видимости» и «морской доступности».

Поэтому наши люди по служебным делам пароходств, или судоремонтных заводов перемещались на попутных судах.

Вот и я спокойно высадился в порту и направился в офис судоремонтного завода «Geo Marine Engineering», где провёл несколько часов в переговорах на предмет постановки в ремонт плавзавода «Постышев». После переговоров я направился на местный рынок, который посещали все наши моряки и рыбаки, и я не мог от них отличаться.

— Коза, коза, — кричали корейцы, тыча зажигалками в кожаные куртки.

Я делал вид, что разглядываю товар, сам же пытался провериться. Мне показалось, что за мной увязалась группа корейцев из семи человек. Постоянно за моей спиной находилось минимум двое, часто меняющихся лиц.

Точно идентифицировать азиатов мне было сложно даже с включённым на полную вниманием и любопытством. Наконец, мне надоела неопределённость и я, съев вкуснейший «пянце», посмотрел на часы и рванул по одной из улиц рынка.

Я двигался быстро и ловко, лавируя между посетителями и точками продажи еды. Уже на выходе с рынка между торговых рядов вдруг затрещал мотоцикл, приближающийся сзади. Я оглянулся и увидел молодого корейца, довольно уверенно уворачивавшегося от намеривавших попасть под его колёса соотечественников. Кореец был весёлым и, вероятно, пьяным.

Вдруг я почувствовал, как на моём правом запястье щёлкнул замок.

— Вы арестованы, — сказал голос справа. Корейцы, что-то делавшие вокруг меня, резко повернулись, как по команде «все вдруг», ко мне.

— Не делайте резких движений, — сказал вполне упитанный человек корейской наружности на очень хорошем русском языке. — Служба безопасности Южной Кореи.

Я ухмыльнулся, но промолчал.

— Следуйте с нами.

Пухлый накинул на наши, скованные наручниками руки, плащ, и мы вышли с рынка. В узком проулке стоял микроавтобус Тойота Хайс с затонированными стёклами. Его дверь раскрылась изнутри и меня, передав наручник сидящим внутри, втолкнули в его салон.

Сиденья в салоне автобуса стояли, развёрнутые друг к другу и передо мной оказался человек европейской наружности.

— Здравствуйте, товарищ майор, — сказал я.

— Здравствуйте, товарищ Шелест. Можно обойтись без чинов.

— Вопросы? — Спросил я. — Скажите своим «корейцам», что Южной Кореи не существует. Для местных — Корея одна.

— Существенное замечание, спасибо. Мы торопились. Нам не хочется вставать на пути наших коллег, но очень хочется узнать, о чём вы беседовали со своим куратором.

— Вы про что?

— Про лысых с родинкой и разрушение Союза на пятнадцать республик, млять, — ответил, выругавшись, вечный майор.

— Все вопросы к куратору, майор… Подписка… При всём уважении…

— Знаем мы твоё уважение, щенок.

— Зря вы так… — сказал я. — Я к вам со всей душой, а вы… И у меня самолёт через пять часов… Из Сеульского аэропорта… Кстати, эта информация тоже под грифом «СС». Считайте себя на подписке.

— Я тебя за язык не тянул… — Буркнул майор.

Я показал на наручник в его руке и на свою руку, на которой под стальным браслетом образовалась гематома.

— Вот зачем это было делать? Что я скажу своей девушке? Когда вы уже научитесь работать с людьми, костоломы?

— Ты поучи-поучи… Салага…

— Старший лейтенант, между прочим…

Майор зарычал.

— Урою!

— Майор, не доводи до греха, — сказал я, расстёгивая наручник своим ключом. — Оно тебе надо? Кого ты на понт хочешь взять? Робота? Я даже если бы и захотел что рассказать, то не знаю. Забыл уже. Тут помню, тут не помню. Да и зачем вам лезть во внутренние дела государства?

— Это ты нашим командирам скажи… — буркнул майор. — Что я тебя не знаю, что ли. Выучил за эти годы. Дай цифирки, а? — Мрачно попросил ГРУшник.

— Во-первых, так не просят, а во-вторых не помню. Даже под пытками не смогу вспомнить. А заветных слов ты не знаешь. Даже, «пожалуйста»…

— Выходи, — сказал майор.

— А дверку открыть?

Майор потянулся к ручке двери и его шея соблазнительно раскрылась.

— Даже не думай, — сказал он.

Я с сожалением вздохнул и вышел.

— Юра, ты один не справишься. У тебя своих ребят, раз-два и обчёлся. Вскрывай карты, и работаем вместе. Ты же меня знаешь.

Ивашутин шагал по «аквариуму» — комнате для секретных переговоров, туда-сюда. Мебели в комнате не было. Сквозь стекло виднелось абсолютно пустое пространство до бетонных стен. Трёхпакетный стекольный набор был заполнен специальным гелем, не передающим вибрацию, вернее, передающим не «ту» вибрацию. Любая, даже прозрачная плёнка могла быть обнаружена после наклейки на стекло сразу же. ГРУ поэтому называли аквариумом, а не потому, что так захотел печально известный писатель Виктор Суворов.

— А у тебя своих сколько? — Спросил Юрий Иванович.

— Есть немножко. Тоже немного, но…

— Значит, не покололся «малыш».

— Мы его и не кололи. Спросили напрямую, он не ответил, сослался на потерю памяти…

Юрий Иванович молчал, размышлял и склонялся к принятию предложения начальника ГРУ. Ивашутин, всю жизнь прослуживший в контрразведке, обладал явно большим количеством своих людей, и в комитете, и в правительстве, и в партийных органах.

— Ты, Юра, пойми, что «он» очень… очень непростой человек. Мы ведём его с 1979 года и уже тогда «он» выпадал из стандарта. Ещё будучи школьником. Я разговаривал с ним лично… Ты в курсе?

— Я в курсе. И как он от вас ушёл в курсе.

Ивашутин развёл руками.

— Ну вот, ты в курсе… Я и не сомневался… Но ты в курсе, что наши аналитики не могут его вогнать ни в одну поведенческую схему? Он как паровоз прёт по выбранному пути…

Ивашутин помолчал.

— Юра, так не бывает. Я сразу, как мне принесли запись вашего разговора, понял, в чём дело.

Юрий Иванович печально усмехнулся.

— Юрий Иванович, даже не извиняюсь… Работа у нас такая. Да и ребята не тебя вели, а его. И не слушали тебя без него. Я категорически запретил.

— Так что же ты понял? — Прервал молчание собеседник.

Начальник ГРУ посмотрел на начальника СВР, явно вспоминая мысль.

— Ах, да… Что я понял? Я понял, что он видел сны и раньше. Ещё до вашей обработки. Он же у вас проходит, как я понимаю, по программе «Д»?

Иваныч вздохнул. Ивашутин махнул на него рукой.

— Ой да не надо! А то мы наших ребят не прогоняли через вашу Марину…

— Почему вы так подумали?

— Да потому! Он точно идёт к намеченной цели. И цель его не материальная, а физическая. Вернее — психофизическая. Его цель был ваш институт, вот что я тебе скажу… Он как-то узнал, ещё будучи пацаном, что такие эксперименты идут и узнал, где они идут. Он ведь к нам не пошёл, хоть мы его и звали, а пошёл к тебе. Это ты у нас «экспериментатор»… Из, хрен знает кого, агентуру лепишь.

Юрий Иванович чуть не обиделся, но передумал. Ивашутин был отчасти прав, но так как он не был настоящим разведчиком, то не понимал психологических особенностей и мотивировки разведчиков нелегалов и объяснять ему нюансы этой работы было бесполезно.

— Давайте ближе к делу, — предложил Юрий Иванович.

— А я говорю, — обрадовался Пётр Иванович. — Давай.

Элли встречала меня в аэропорту. Эта паршивка прилетела не предупредив. Адрес я не скрывал, и она завалилась в дом «моей матери», как новогодний снег. Стоял канун Рождества, аэропорт, соответственно украшенный, отражался в глазах Элли праздником.

— Ах ты проказница! — Сказал я, грозя ей пальцем. — Ты ломаешь Британские устои. Разве принято в лучших домах Лондона и Парижа, приличной девушке бросаться сломя голову за тридевять земель.

Элли захлопала глазами, не разобравшись в моих метафорах, потом ткнула меня кулачком в живот.

— Ну тебя, умник. Где ты видишь здесь Парижскую девушку?

Она прильнула ко мне своим хрупким тельцем и повисла на шее.

— Э-э-э… — Сказал я. — Меня сейчас арестуют за порнографию. Я же в коротких шортах.

Она скользнула одной рукой между нами, и я вынужден был прижаться к ней ещё ближе, чтобы не осрамиться. Так и стояли обнявшись, пока я не «придушил» свои рецепторы.

Декабрь в Мельбурне один из самых жарких месяцев в году, и мы целыми днями пропадали на пляже Алтона, установив там палатку. Вода в Тасмановом море особо тёплой никогда не бывает и мы спасались в нём от жары плавая в маске с трубкой и ластах. Мы вступили в «клуб любителей рыбной ловли» и охотились с острогами на небольших местных рыбёшек.

— Отличная у тебя маман, — как-то сказала Элли. — С ней удивительно легко. И вы с ней… совсем по-дружески. Мои предки не такие. Столько шума устроили, когда я уезжала.

— Да, Джессика современная. У нас в Австралии немного попроще. Родители не так сильно опекают детей. Мы с парнями уходили в разведку уже с двенадцати лет. У нас тут места… В основном все живут у моря, а чуть дальше от побережья места дикие. И сухие.

— Мне тут нравится, — сказала Элли.

— Оставайся, — сказал я.

— Да ну тебя, — ответила девушка. — Папа открутит тебе голову. Мне ещё колледж заканчивать.

— И папа сказал, что если… — она прошептала, — если любит, сам приедет в Англию.

Она побагровела от стыда. Любит не любит… Мы на эти темы не говорили. Не принято было у молодёжи в Англии.

— Он прав, конечно, в какой-то степени. И я приеду к нему. Обязательно. Вот сейчас нагуляем ребёночка… И приеду.

— Дурак! Дурак! Дурак! — Закричала она и бросилась в воду.

Я побежал за ней. Течения тут не предсказуемые. Только ты приноровился, пошёл отлив, и течение ускорилось. В основном от берега.

— Элли! — Крикнул я. — Стой!

Я догнал её у воды. Отлив ушёл и оголил песчаный берег.

— Стой, дурёха. Ты когда заканчиваешь колледж? — Спросил я.

— Летом, — сказала она.

— У нас уже лето, — сказал я, дурашливо покачивая головой.

— Ну, это… — Она заморгала ресницами. — В июне.

— Вот что, Евграфыч, ты мне не вы… не выёкбывайся, а ПТП по «фину» выдай…Ну и что что это шестьдесят четвёртый год…Тем более… Вы тогда всё писали в четыре руки…Период? Евграфыч, я же тебе всё прописал в запросе… И подпись и печать, млять, личную поставил. Я ж когда сам приду… Ты какого года рождения? Ноль пятого? Всё, млять, иду к тебе в подвал. Жди. Я моложе. Да, и всё со словами: «конвергенция», «сближение».

Ивашутин поднял своих контрразведчиков по теме «фина» — Куусинена Отто Вильгельмовича, но ещё не знал, что «фин» имел иной псевдоним и в совершенно иных кругах.

Через сутки у Петра Ивановича на столе лежало несколько досье.

Ивашутин пролистал две трети первой папки, на обложке которой значилось слово «Сближение», и вдруг увидел следующее высказывание Куусинена:

Дочитав все папки до конца, Пётр Иванович посмотрел на стопку листов с выписками и закрыл лицо руками.

— А дела-то совсем дрянные, — прошептал он и набрал телефон начальника СВР.

— Слушаю, Пётр Иванович…

— Надо поболтать, Юра.

Встречи руководства ГРУ и СВР проходили часто и звонки между ними редкостью не слыли, потому Ивашутин не «шифровался».

— Смогу только в обед. Напряжённый день… Может пообедаем у меня?

— Отлично. У тебя во сколько обед?

— В тринадцать.

— В тринадцать я у тебя, накрывай поляну, — деланно пошутил начальник ГРУ. На самом деле ему было ох, как не до шуток…

— … и дело Рашидовское инициировано Андроповым только с целью посеять рознь и разрушить связи СССР.

Ивашутин откинулся в кресле и поднял глаза на начальника СВР. До этого он то хмурился, рассказывая и зачитывая свои записи, то стыдливо смотрел в пол, то в сторону. Он, чекист с тридцатилетним стажем, командир СМЕРШа и контрразведки НКВД и КГБ, не мог смотреть собеседнику прямо в глаза, словно это лично он подвёл страну к краху.

Хотя, доля его вины безусловно имелась. Ведь это же он проглядел врагов народа и Советского государства и позволил под видом международных центров и институтов пропагандировать и навязывать чуждый образ экономических и межличностных отношений. Один только «подотдел информации» Международного отдела ЦК КПСС при Института мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО) АН СССР, сотрудниками которого стали: Арбатов, Бовин (будущий ведущий «Международной панорамы» и посол в Израиле), Шахназаров и Загладин (будущие помощники Горбачёва), Богомолов (будущий директор Института экономики мировой социалистической системы АН СССР), Бурлацкий (будущий главред «Литературной газеты»).

О том, кем станут вышеперечисленные лица, Ивашутин, конечно, не знал, но то на какую линию «партии и правительства» выворачивают данные советники, он понял.

Этот «мозговой центр» по ползучей подготовке смены курса в прозападную сторону, по недопущению перевода внутренней и внешней политики на национальные рельсы в 1984 году уже разогнался, как паровоз с горы.

Мало того, КГБ негласно поддерживало ярых антисоветчиков-десидентов и высылало действительно конструктивных государственников, искренне радеющих за державу и протестующих против единения с западом.

— Ты помнишь, Юра, как нам поплохело после двадцатого съезда? — Спросил Ивашутин. — Как мы разосрались с Китаем и что мы имеем с ним сейчас?

— Я был там, я знаю, — спокойно ответил Дроздов.

Он несколько спокойней переживал разговор. Ивашутин же, на его взгляд, излишне горячился. Юрий Иванович тоже даром времени не терял и собрал похожее досье, но, как говориться, «по низам». Он поднял папки «коминтерна», и ему сразу всё с стало ясно.

Подрывная роль Куусенена, для того, кто понимал, что это не заигрывание с «западом», а реальная работа на подрыв социалистического строя и социалистического лагеря, становилась видна с первых страниц досье. Ведь, как говориться: «По делам узнаешь их». Или, как там правильно?

— Надо думать, как не допустить избрания Горбачёва генсеком, — сказал Юрий Иванович.

— По-твоему, кто кандидат вместо него? — Спросил Пётр Иванович.

— Не, по-моему, а по-Брежневски ещё… Романов. Его опустили, конечно, мнимой разбитой вазой и свадьбой дочери в Таврическом, но товарищи уже во всём разобрались и пленум должен пройти в его пользу.

— Согласен. Я прокачал политбюро… Юра и «фин» постарались и ввели своих и относительно лояльных… По большому счёту, только Кунаев, Щербицкий и сам Романов будут против Горбачёва. Но это если они вообще попадут на политбюро. Их банально могут не оповестить о смерти Черненко вовремя.

— Ну с этим-то сейчас проще, — усмехнулся Дроздов.

— Это только так кажется, что проще. Как их держать рядом? Сообщить о дате смерти заранее?! — Ивашутин усмехнулся. — Да и расслабленные они… Романов… Ему гарантировали, что именно его изберут следующим. И он верит…

— Надо сообщить ему, что дни Черненко сочтены, что он умирает, и отойти может в любой момент, а Горбачёва прочат на генсека.

— И кто это скажет? — Спросил Пётр Иванович.

— Романов сейчас обложен, как медведь в берлоге. И советниками, что в уши дуют, и лжеврачами, и нашими ребятами, контролирующими каждый его вздох и чих. Если рядом проявимся я, или вы дело рухнет. Я вообще подозреваю, что смерть Черненко может наступить в любое, удобное «им» время.

— Есть кандидатуры? Мои ребята все на контроле у контрразведки комитета…

Ивашутин посмотрел пристально на Дроздова и спросил:

— Мы думаем об одном и том же человеке?

Начальник СВР вздохнул.

— Думаем то думаем, но есть большая-большая сложность. Он в матрице, и как его оттуда выколупать, я не знаю. Я не знаю, что с ним произойдёт, если мы станем использовать его не по назначению. И если он отклониться от плана, Марина это узнает сразу. Есть реперные точки, которые он пройти обязан.

— Так выдёргивайте его прямо сейчас…

— Как вы не поймёте… У него программа… Сейчас он входит в определённый объект и весь его организм настроен на вхождение. У него отключены одни и включены другие рецепторы и участки мозга…

— Хрена себе! — Оторопел Ивашутин, — Это так вот… Прямо аж вот так?! Ни хрена себе!

Он покачал головой из стороны в сторону.

— Ну, разведка! Ну вы даёте! Я думал вы деревянных солдат «Урфина Джуса» готовите, а вы интеллектуалов штампуете.

— Честно говоря, он у нас пока один такой. Другие, — узкоспециализированные.

— Тем более, надо пробовать, раз он у вас широкого профиля. Глядишь, и вытянет…