Инженер Петра Великого – 8

Глава 9

Собравшиеся поодаль мастера молчали, переводя взгляды с меня на своего прямого начальника, а сам Андрей смотрел с оскорбленным недоумением творца, чье дитя только что обозвали уродцем.

— Андрей, — я покосился на Нартова. — Ты создал шедевр, изящный, точный, безупречный часовой механизм. Паутину из тяг и шарниров, способную творить чудеса в идеальных условиях. Вот только мы готовимся к драке в грязной степи. Нам нужна простая и надежная кувалда. Ломовой рычаг, которому плевать на песок, ветер и кривые руки перепуганного пилота.

Его кадык дернулся — он хотел возразить, — однако я остановил его жестом.

— Твоя конструкция гениальна. И при этом — хрупка, не прощает ошибок. Один срезанный штифт, одна песчинка в шарнире — и всё: мы теряем управление, машину и людей. Такой риск нам не по карману. Поэтому пойдем другим путем. Простым до безобразия.

Подойдя к выбеленной стене с шаблонами, я принялся набрасывать грубую, угловатую схему.

— Вместо десятка тонких тяг — две основных, втрое толще. Вместо сложных подшипников — простые втулки скольжения с гигантским запасом прочности. Да, мы потеряем в изяществе маневра. Разворот станет медленнее, неповоротливее. Зато эта система выдержит прямое попадание пули. Она будет работать, даже если ее по уши засыплет песком.

Нартов молча смотрел на мои наброски; на его лице боролись обида и расчет инженера, который не мог не признать моей правоты. Но теперь — главный удар.

— И вал, — я обвел центральный узел. — Главная проблема. Цельный — слишком тяжел. Делать его толще — значит приковать аппарат к земле. Мы сделаем его полым.

— Пустым? — в голосе Нартова прозвучало откровенное недоверие. — Но, Петр Алексеич, он же потеряет жесткость! При первой же серьезной нагрузке его поведет, он схлопнется! Это же основы механики! Пустота не может быть крепче стали!

— Сама по себе — не может, — согласился я. — Но мы заставим ее работать. Мы сделаем его полым и запрем внутри него силу.

Нартов нахмурился, пытаясь ухватить суть. Его мозг заработал с бешеной скоростью.

— Мы возьмем идеальную стальную трубу, — чертил я, объясняя на ходу, — выточенную с максимальной точностью. А затем, Андрей, совершим небольшое колдовство. Зальем в нее под давлением расплавленную медь.

— Но зачем? — не выдержал он. — Это же просто утяжелит конструкцию! Мы вернемся к тому, с чего начали!

— Не совсем. Подумай, что произойдет, когда медь начнет остывать. Она будет сжиматься, пытаться стать меньше. Но стальная клетка ей этого не даст. И что в итоге? Вал, который уже изнутри распирает чудовищная сила. Прежде чем внешняя нагрузка сможет его согнуть, ей придется сначала побороть эту запертую внутри мощь. Мы создадим хитросплетенный вал, где сталь отвечает за твердость, а медь, запертая внутри, придает ей невиданную прочность и гасит любую дрожь.

Я замолчал. Идея из учебников по сопромату маячила перед глазами. Нартов смотрел на чертеж, его губы беззвучно шевелились, повторяя мои слова, прокручивая в голове физику процесса. На лице медленно разгорался азарт исследователя, столкнувшегося с невозможной, зато завораживающей задачей.

— Давление… — прошептал он, скорее себе, чем мне. — Нужен пресс, чтобы закачать расплав. Идеальная герметизация… И температура… Если перегреть сталь, она потеряет закалку. А недогреешь медь — застынет на полпути…

Он принял идею и уже решал проблему.

— Справишься? — спросил я тихо.

Он поднял на меня глаза, в которых не осталось и тени сомнения.

— Сделаем, Петр Алексеевич. Будет вам ваша кувалда. Самая умная кувалда в мире.

Работа закипела с новой силой. Ангар превратился в сердце шумного организма, где каждый знал свою задачу. Пока одни мастера под руководством Нартова собирали примитивный, мощный винтовой пресс для заливки, а другие готовили форму, я с кузнецами заперся в горне, колдуя над внешней оболочкой — идеальной, бесшовной трубой из лучшей стали.

Когда остывала очередная поковка, я вышел глотнуть свежего воздуха, проветрить голову. Мысли сами собой вернулись к осажденному острогу. Успеем ли? Василь Орлов сейчас где-то там, в степи, отсчитывает последние патроны.

Процесс заливки напоминал священнодействие. Намертво закрепленная, в станине пресса лежала стальная труба. Рядом, в тигле, под пляшущим зеленоватым пламенем горелки, дышало жидким солнцем расплавленная медь.

— Давай, — кивнул я Нартову.

Он отдал команду. Мастера, натужно кряхтя, навалились на рычаги пресса. Из сопла, подведенного к торцу трубы, в ее нутро под давлением хлынул огненный поток. Злое шипение — раскаленная медь коснулась холодной стали. Несколько бесконечных секунд, и вот из противоположного конца трубы показалась первая капля расплавленного металла. Есть. Полость заполнена.

Теперь — самое мучительное: ждать. Ждать, пока природа сделает свое дело, пока остывающая медь будет пытаться сжаться, а сталь — сопротивляться. Пока внутри этого невзрачного цилиндра будут бушевать невидимые силы, спрессовывая его в монолит, прочнее которого мы еще не создавали.

Через несколько часов, когда вал остыл достаточно, чтобы его можно было взять в руки, мы перенесли его на испытательный стенд. Наша последняя надежда. Нартов лично закреплял его в зажимах, его руки двигались с точностью хирурга.

— Нагрузка — пятьдесят пудов на скручивание, — скомандовал я оператору стенда.

Скрипнув, рычаги натянули цепи. Вал не шелохнулся. Стрелка нашего примитивного силомера замерла на отметке.

— Семьдесят!

Снова скрип, натужный стон механизма. Вал держал.

— Сто! Предельная расчетная нагрузка для цельного!

В ангаре воцаилась тишина. Мастера затаили дыхание. Кулаки Нартова сжались. Рычаги натянулись до предела, цепи зазвенели, как струны. Стрелка силомера дрогнула и поползла дальше, за красную черту. Сто десять. Сто двадцать.

Раздался сухой, резкий треск. Но треснул не вал — чудовищного напряжения не выдержал один из зажимов стенда. Сам же вал остался невредим, тускло поблескивая в свете фонарей.

Восторженный рев мастеров разорвал тишину. Они обнимались, хлопали друг друга по плечам, кто-то даже подкинул в воздух шапку. Я повернулся к Нартову. Он поглаживал еще теплый металл вала, на его лице впервые за последние дни появилась улыбка.

Пока в ангаре не улеглась эйфория и мастера возбужденно обсуждали наш прорыв, я уже просчитывал следующие шаги. Из этого потока мыслей меня вырвал Леонтий Филиппович Магницкий, чьи строгие черты лица смягчил чуть ли не мальчишеский восторг. Он бережно нес в руках небольшой деревянный ящик.

— Петр Алексеевич, с Вашего дозволения, — заявил он торжественным тоном, — хочу явить Вам плоды наших трудов, без чего и новое сердце «Катрины» биться не сможет.

Поставив ящик на верстак, он аккуратно снял крышку. Внутри, на бархатной подкладке, покоились серовато-белые пластины металла и странная конструкция из медных и угольных пластин в стеклянном сосуде с густой жидкостью.

— Вот, — Магницкий с гордостью указал на невзрачные слитки. — «серебряная обманка». Или как Вы его еще именуете — цинк. Я был уверен, что вы вычитали о нем в каком-нибудь немецком трактате. Так вот, перерыв всю библиотеку Брюса, все фолианты по алхимии и металлургии, я не нашел ни единого упоминания! Ни у кого! Вы, Петр Алексеевич, его открыли. Это новый, доселе неведомый науке металл!

Он смотрел на меня с благоговением, явно ожидая, что я подтвержу свое «великое открытие». Оставалось пожать плечами. Пусть считает меня первооткрывателем, так даже лучше.

— Однако есть и худые вести, — продолжил он более деловым тоном. — Его катастрофически мало. Вся уральская руда, что привезли, дала нам лишь несколько фунтов этого сокровища. Хватит на три-четыре батареи, не более. Но, — тут его глаза хитро блеснули, — я поднял все приходные книги от поставщиков Демидова. И нашел! Один из рудознатцев, некий Ерофей Марков, в своих донесениях описывает похожую «свинцовую руду с серебристым отливом». Я уже отправил ему письмо через людей Морозовых. Уверен, мы найдем источник. С этим я разберусь.

Я хмыкнул. Магницкий, сам того не зная, нащупал ниточку к будущим богатствам Урала. Хотя сейчас меня волновало другое.

— Батарея, Леонтий Филиппович? Она готова?

— Готова и испытана, — он с гордостью указал на стеклянный сосуд. — Цинк-воздушная. Ваша идея брать один из элементов прямо из воздуха — это колдовство! Она дает стабильный и мощный ток, а весит вдвое меньше любой другой, что мы могли бы создать, судя по вашим записям. Мы получили кровь для нашей машины.

Он был прав. Источник питания мы создали — мощный, опережающий эту эпоху на два столетия. Но дальше начиналась территория компромиссов, где каждая победа покупалась ценой уступки. Наша «кровь» получилась чистой и сильной, но «сердце», которое должно было ее качать, — электродвигатель — оставалось капризным и ненадежным монстром.

Я подошел к испытательному стенду, где на станине был закреплен его прототип. Даже сейчас, неподвижный и холодный, он выглядел как клубок проблем.

Если батарея стала нашим химическим прорывом, то двигатель — памятником механическим ограничениям эпохи. За неимением легких и сильных постоянных магнитов, пришлось использовать тяжелые электромагниты: массивные железные сердечники, обвитые километрами медной проволоки. Значительная часть драгоценной энергии чудесных батарей теперь уходила не на вращение винтов, а на создание магнитного поля. Двигатель неминуемо должен был греться и пожирать ток, как ненасытный зверь, снижая общий КПД до удручающих величин.

А обмотка якоря? Сотни метров тончайшей медной проволоки, каждую жилку которой приходилось вручную покрывать лаком на основе нашего же «резиноида». Один дефект, один пузырек воздуха, одна микротрещина — и короткое замыкание превратит двигатель в бесполезный, дымящийся кусок металла.

Однако главной его ахиллесовой пятой стал щеточно-коллекторный узел. Нартов совершил чудо, выточив медные ламели коллектора с ювелирной точностью. Но щетки! За неимением графита их пришлось делать из подпружиненной бронзы, и это стало нашим проклятием. При пробном пуске они страшно искрили.

— Каждая вспышка — потерянная энергия и медленная смерть для всего узла, — глухо произнес подошедший Нартов. Он, как никто другой, понимал всю ущербность нашего творения (с учетом того, что я ему рассказывал о некоторых видах батарей, принципиально мощнее). — Он будет перегреваться, его будет клинить от металлической пыли. Капризная барышня получилась.

— Вот именно поэтому мы не можем пускать ее на бал без присмотра, — ответил я, постучав пальцем по чертежу. — Безопасность превыше всего. Андрей, я хочу, чтобы весь щеточный узел был заключен в герметичный медный кожух. С прокладками из «резиноида». Пусть искрит внутри, сколько ему влезет, но ни одна искра не должна вырваться наружу. Либо же направить все это вниз, подальше от конструкции «Катрины». Раз не можем устранить опасность, мы ее локализуем.

В этом и заключался компромисс. Мы не могли создать хороший двигатель, поэтому создали для него идеальные условия. Мощнейшая батарея компенсировала его прожорливость. Оболочка с горячим воздухом, делала аппарат «почти невесомым», снимала с него избыточную нагрузку. А роль двигателя была в точности, а не силе.

— Запомните, — сказал я, обращаясь и к Нартову, и к Магницкому. — Наша задача — не бороться с ветром, а помогать ему. Подруливать. Разворачиваться на месте, чтобы выбрать более удачное воздушное течение. Этот двигатель — рулевой на паруснике, а не гребец на галере Ему нужна послушность.

Вся наша «Катрина-3» была победой системного подхода, хрупким балансом прорывов и компромиссов. Надежный вал, гениальная батарея, капризный, но укрощенный двигатель и относительно простая система управления.

— Решение неоднозначное, — произнес Магницкий, глядя на чертеж защитного кожуха. — Но, боюсь, иного пути нет.

Я согласился.

Утром следующего дня мой кабинет превратился в ставку военного совета. За длинным столом, заваленным картами и донесениями, собрался весь цвет моего маленького государства: бледный Алексей, державшийся прямо; Андрей Нартов; Леонтий Магницкий; поручик Дубов. Чуть поодаль, у окна, стояла Изабелла. Сегодня она была здесь не как переводчица, а как глава Сводной палаты, мой главный аналитик. И, судя по всему, не только в этой роли.

Не успел я и рта раскрыть, как дверь отворилась и адъютант ввел капитана де ла Серду. Без шпаги, в простом камзоле, испанец выглядел постаревшим, хотя и не сломленным. Он остановился у порога.

— Я просила его впустить, Петр Алексеевич, — тихо сказала Изабелла, не оборачиваясь.

Вслед за ней поднялся Алексей.

— Капитан выполнял мой приказ, — хмуро произнес он. — Если кто и виновен в нарушении, то это я. Прошу вернуть ему шпагу и должность. Он нужен нам.

Я смотрел на старого испанца. Ни один мускул не дрогнул на его лице в ожидании моего решения. Заступничество царевича и молчаливая просьба в глазах Изабеллы — сильный ход. Но дело было не в них. Да, де ла Серда ошибся, его верность делу сомнений не вызывала. А в преддверии всего, что сейчас происходит на юге, разбрасываться такими людьми — непозволительная роскошь. И все же поступок испанца проел в моем доверии брешь. Он выбрал титул, а не меня. Все же нужно найти способ вытащить от Демидова Ушакова. Тот бы такой ошибки не совершил. Ушаков проверен временем, во всех смыслах этого понятия.

— Капитан, — позвал я, он вскинул на меня глаза. — Ваше место здесь, за этим столом. Адъютант, верните капитану его оружие.

Короткий кивок. Де ла Серда принял свою шпагу и занял место рядом с Дубовым. Он наверняка хотел много чего сказать, но было слишком людно, видать. В любом случае, команда снова была в сборе.

— Итак, господа, — я обвел всех взглядом. — Время разговоров кончилось. Техника готова. Теперь — план. Пойдем двумя эшелонами. Первый — воздушный авангард. «Катрина-3». Наша задача — прорваться к острогу, доставить Орлову весть, что помощь идет. Мы станем глазами, будем вести разведку и координировать действия основных сил.

Сделав паузу, я указал на три грубые деревянные фигурки на карте.

— Второй эшелон — основной ударный кулак. Три «Бурлака» с десантом из лучших преображенцев. Их задача — пройти по степи, не ввязываясь в мелкие стычки, и нанести один, сокрушительный удар по главным силам Булавина, осаждающим острог.

Алексей весь подался вперед, сжав кулаки. На лице царевича так и плескалась отчаянная надежда. Он ждал этих слов.

— Командовать наземной группой…

— Я, Петр Алексеич, — перебил меня царевич. Он поднялся, опершись руками о стол. — Это должен быть я. Я хочу… Я должен доказать… себе, отцу, да всем… что я воин.

В его голосе звучал вызов. Взгляд в упор — выстраданное, взрослое решение. На миг я заколебался. Этот бой и впрямь был нужен ему. Но перед глазами встала другая картина: его обожженное, беспомощное тело под обломками, холодный взгляд Брюса… Нет. Риск был недопустим.

— Еще не время, Алексей Петрович, — ответил я. — Сейчас твой бой — здесь. Твое оружие — «Общая Компанейская Казна» и «Стальной Хребет». Пока мы будем воевать, ты будешь держать тылы. Если ты сейчас бросишь все и уйдешь со мной, наши враги в Москве и Петербурге сожрут все наши начинания за неделю. Уж ты-то прекрасно знаешь это. Если уж против наследника престола не боятся поднять голос, то кто их еще остановит? Ты нужен здесь не меньше. Как гарант того, что нам будет куда возвращаться. Это не менее важный и куда более сложный фронт. И я уверен, что ты это понимаешь. В свою очередь, я обещаю тебе, что ты не раз еще будешь на войне. К сожалению, без этого ни один Государь не смог достойно править.

Он смотрел на меня долго, тяжело. В его глазах надежда сменилась глухой обидой. Для него это был не довод разума, а ссылка в тыл. Не проронив ни слова, он сел. Он остынет и поймет меня. Наверное.

— Командиром наземной группы назначается капитан Дубов, — продолжил я, стараясь не смотреть в сторону царевича. — Ваша задача, капитан, — довести людей и машины. Не геройствовать. Не лезть на рожон. Сохранить силы для одного решающего удара.

Дубов встал и попытался возразить мне указывая на ошибку в звании.

— Все верно, капитан. Вы давно заслужили это повышение.

Дубов коротко, по-военному, махнул головой. На его непроницаемом лице не отразилось ничего, хотя я знал: для него это высшая честь. Еще больше он радовался тому, что простой армейский офицер получал под командование первый в мире механизированный отряд с оружием, которое сам помог создать. Это был его звездный час.

— Но и этого мало, — я склонился над картой. — Бить нужно с двух сторон. Заставить Булавина метаться, не дать ему сосредоточить все силы в одном месте.

Прочертив грифелем линию от Азова на север, я продолжил:

— Нужно отправить гонца к атаману Некрасову. Ему ставится двойная задача. Первое: собрать все верные сотни и демонстративно двинуться на Черкасск, пустив слух, что идет карать изменников. Это оттянет на него часть сил Булавина, заставит его оглядываться. Второе: лучшую, самую быструю сотню — налегке, без обозов — он должен послать форсированным маршем вот сюда. На соединение с отрядом капитана Дубова. Они станут нашими проводниками, нашей разведкой. Дубов поведет стальных черепах, а волки Некрасова будут кружить вокруг, выискивая добычу и оберегая от засад. Мы соединим мощь машин и хитрость степняков.

— А Некрасов точно на нашей стороне? — Тихо спросил Алексей.

— Вот и проверим, — вздохнул я.

В наступившей тишине каждый был задумчив и понимал, что план держится на хрупком балансе технологий, воли и слепой удаче.

— Вопросы?

Вопросов не было. Совет окончен.

С этого момента Игнатовское не спало трое суток. Время, сжатое до предела слилось в один непрерывный день без ночи и отдыха. Хлыстом, подстегивавшим нас, стало известие, что отряд Орлова держится, но силы его на исходе. Воздух пропитался резким запахом ружейной смазки и горячего металла.

На плацу перед арсеналом капитан Дубов без сна и отдыха гонял свой штурмовой отряд. Сотня лучших из «Охранного полка», казалось, сроднилась с новыми винтовками СМ-2 «Шквал». Въедливый Дубов добивался не умения — инстинкта. Разборка-сборка затвора вслепую, в дыму, под оглушительные крики «Ранен! Помогай товарищу!» — он вгонял их в ад тренировки, чтобы настоящий бой показался привычной работой. Эту идею, которую я подкинул, он умело воплощал.

У погрузочных доков мехцеха круглые сутки стоял грохот. Три «Бурлака», похожие на приземистых бронированных черепах, жадно поглощали снаряжение. К ним, вдоль всего маршрута, были созданы «базы» для заполнения топлива и воды. Под хриплые команды Федьки, который за эти дни, казалось, сросся со своими машинами, в их стальные чрева грузили ящики с патронами, бочонки с порохом, мешки с сухарями и солониной. Огромные колеса, обутые в черные бандажи из «резиноида», молчаливо обещали степным ухабам мягкую поступь.

А в самом дальнем ангаре, под светом сотен фонарей, шла самая тонкая и нервная работа — команда Нартова завершала монтаж «Катрины-3». Лишенные изящества, аппараты выглядели утилитарно, даже уродливо. Пузатый, чуть вытянутый пузырь монгольфьера, два неуклюжих винта и плетеная, просмоленная корзина-гондола. «Шар» был в разы больше «Катрины-2». Дитя компромисса.

Мое решение лично возглавить экипаж Нартов попытался оспорить, но я его пресек.

— Андрей, ты нужен здесь. Если с нами что-то случится, только ты сможешь построить эти машины. А я должен лететь. — Я положил руку на холодный медный кожух электродвигателя. — Этот дьявол слишком капризен. Только я досконально знаю все его повадки. Это технологическая необходимость., а не героизм.

Кроме меня, в экипаж вошли двое лучших гвардейцев и молодой лекарь. Пятым я взял толкового механика, ученика Нартова: он должен был не просто помогать, а учиться, впитывать каждое движение. Мне нужна была смена. Два оставшихся воздушных судна взяли под контроль люди из сотни Дубова. Он вместе со мной гонял их по навигации и управлению. Сложного там на самом деле не было ничего. Главное, что никто из них не боялся высоты.

На рассвете четвертого дня все было готово. У стартовой площадки, расчищенной в центре Игнатовского, собрались все оставшиеся. В «Бурлаках» уже ждал сигнала отряд Дубова.

Последним ко мне подошел Алексей. Все эти дни он не спал, лично контролируя отправку обозов и работу гонцов. За непроницаемой маской лица бушевала буря, которую выдавали старательно отводимые в сторону глаза. Он был лишним на этом празднике прощания, отстраненным от главного дела.

— Последние донесения, Петр Алексеич, — произнес он сухо, протягивая кожаную папку, пока мастера крепили к гондоле последние тюки с порохом. — От Брюса. Он одобряет план по освобождению Орлова и тоже отправил письмо Некрасову.

Я улыбнулся глядя на этого юношу. Как же все изменилось. Из того, что был в моей реальности он стал государственным деятелем, управленцем. Бояре теперь к нему и на пушечный выстрел не подходят, знают, что тот может их послать по известному адресу. Кстати, надо будет придерживать себя, а то ученик все впитывает, даже ругательства.

— Держи здесь все в кулаке, Алексей Петрович, — сказал я тихо. — Тыл — это половина победы. Без тебя нам конец.

Он криво усмехнулся. Его взгляд скользнул за мою спину, на готовые к стартам «Катрины». В нем бурлили эмоции — зависть, обида и, как мне показалось, толика страха за меня.

— Возвращайтесь с победой, Учитель, — процедил он, наконец.

Это «Учитель» прозвучало как упрек. Он развернулся и пошел отдавать приказ на выдвижение наземной колонны. Я забрался в гондолу.

— Отдать швартовы!

Мой голос прозвучал громче, чем я ожидал. Люди отпустили удерживающие канаты. Дрогнув, огромная махина с легким скрипом плетеной гондолы плавно оторвалась от земли. Земля медленно поползла вниз, превращая людей в маленькие фигурки, а Игнатовское — в игрушечную крепость на ладони. Набрав высоту, я дал команду на малый ход. С легким жужжанием ожил электродвигатель. Два огромных винта завращались, и «Катрина», подталкиваемая их слабой тягой, медленно развернулась и взяла курс на юг.

Внизу, у ворот, из которых выползала колонна «Бурлаков», Алексей все-таки остановился и поднял голову. Он стоял один, провожая нас взглядом. Лица я не видел, но был уверен: в этот момент он по-настоящему осознал всю тяжесть власти и одиночества, что легли на его плечи.

А мы летели навстречу неизвестности.

Первые часы полета прошли в обманчивом спокойствии. Неуклюжая на земле, в своей родной стихии «Катрина-3» двигалась послушно и даже грациозно. Под нами разворачивалось лоскутное одеяло полей и перелесков, а мы шли на небольшой высоте, экономя заряд батарей и тепло горелки. Легкий попутный ветер мягко подталкивал нас на юг, сама судьба благоволила нашему рейду. Поначалу напряженный экипаж немного расслабился. Молодой механик жадно впитывал каждое мое движение, люди всматривались в горизонт в поисках пыльного следа колонны Дубова, а лекарь проверял свои склянки. Уверенная работа машины убаюкивала.

Беда пришла не с земли, а с неба. Сначала на горизонте проступила тонкая, иссиня-черная полоса. Я ее заметил, правда недооценил. Фронт казался далеким, и по прикидкам мы должны были проскочить южнее. Но ветер вдруг сменил направление, потянул нас прямо в пасть надвигающейся бури.

— Снижаемся! — скомандовал я, пытаясь уйти под нижнюю кромку. — Живо!

Было поздно. Стена туч росла с пугающей скоростью, пожирая чистое небо и превращаясь в свинцовую, набухшую гневом массу. Она накрыла нас, всосала в себя. Мир исчез, утонув в клубящемся молоке. Аппарат швырнуло, как щепку, гондола резко провалилась вниз, потом ее подбросило вверх. Жесточайшая болтанка.

— Держаться! — прохрипел я, вцепившись в рычаги управления. Новый композитный вал стонал и скрипел под чудовищными, нерасчетными нагрузками. — Крепить груз!

Мои люди, вцепившись в борта, пытались закрепить оторвавшиеся ящики с боеприпасами (а ведь проверял крепления — намертво крепили.

Затем началось страшное. Температура за бортом упала мгновенно, влажный воздух тумана тут же превратился в лед. Звук вращающихся винтов изменился: шум стал глухим, тяжелым, с надрывным воем. Лопасти покрывались инеем, теряя аэродинамику и подъемную силу. Мы начали падать.

— Больше жару! — крикнул я механику. Тот, пошатываясь, пытался усилить пламя в горелке, но резкий порыв ветра едва не погасил огонь, опалив ему руки. Лекарь тут же бросился к нему.

Лед нарастал быстрее, чем мы успевали компенсировать потерю высоты. Он покрывал канаты, утяжеляя их, превращая в жесткие, непослушные тросы. Он нарастал на самой оболочке, и вес нашего, казалось бы, невесомого аппарата увеличивался с каждым мгновением.

А потом полыхнуло. Сноп голубоватых искр вырвался из-под медного кожуха электродвигателя. В наэлектризованном, ионизированном воздухе грозы наш «дьявол в проводах» начал сходить с ума. Щеточный узел пробивало. Каждый разряд мог стать последним.

Попытка удержать курс провалилась. Рядом, ослепив нас, ударила молния. Мы чуть не ослепли.

— Командир, нас сносит! — отчаянно крикнул один механик, пытавшийся разглядеть хоть что-то в серой мгле. — Потеряли колонну Дубова! Земли не видно!

Я боролся с вырывавшимися из рук рычагами, пытаясь выровнять аппарат, но это была битва с самой стихией. Мы были заперты в ревущем сердце шторма. Наша миссия по спасению превратилась в борьбу за выживание.

Где-то в задворках разума промелькнула мысль о том, что один раз я уже падал, но тогда мне безумно повезло. И сейчас, кажется, шкала везения у меня явно в минусовой плоскости.