Инженер Петра Великого – 8

Глава 4

Промозглый утренний туман, казалось, просочился сквозь стены и осел на стопках бумаг в моем кабинете. Доклады со строительства «Стального Хребта» ложились друг на друга. Каждая страница кричала об одном и том же: величайший проект Империи вяз в человеческой апатии. С цифрами не поспоришь — темпы работ упали, гора бракованных шпал и криво насыпанных участков росла, а вместе с ней и пассивное сопротивление тысяч согнанных на стройку людей.

Мои смотрители писали о «нерадении», «лености» и «злостном уклонении». Однако, продираясь сквозь казенные формулировки, я понимал, что картина сложнее. Это был тихий, изматывающий бунт рабов, помноженный на целенаправленную диверсию. Такое ощущение, будто какие-то невидимые крысы, ходили по баракам, и их ядовито шептали — «Барон-антихрист строит дорогу в ад…», «Деньги — приманка, чтобы выявить смутьянов…», «Самых усердных заберут на вечную каторгу на Урал…». Глупости, конечно, вряд ли все так и было, ощущение было именно таким.

Я позвал Алексея. На лице наследника сдержанная буря эмоций. Его задача, шанс доказать самому себе свою состоятельность, оборачивалась, как выяснилось, унизительным провалом. Молча он положил передо мной очередной рапорт.

— Опять побег, Петр Алексеевич, — глухо произнес он. — Три семьи ночью ушли. Поймали, вернули. Я велел высечь зачинщика прилюдно… Так в прошлый раз после такого наказания на следующий день вовсе никто на работу не вышел. Стоят, молчат. Что ни делай — все впустую. Люд темный, упрямый. Ни уговоров не приемлют, ни кары не боятся.

В его взгляде читалась отчаянная надежда: он ждал, что я, как фокусник, извлеку из рукава очередное «чудо» — хитрый механизм или грозный указ, который все исправит. Однако дело было не в технологиях.

— Государь ждет от нас результата, Алексей Петрович, — сказал я постукивая пальцем по столу. — Не от меня, а от нас. Если мы его не дадим, он пришлет генералов. Они решат эту проблему по-своему — кнутом и кровью. И вся ответственность за тысячи загубленных душ и проваленный проект ляжет на нас. У нас есть время, чтобы этого не допустить.

Жестоко, наверное. Он должен был ощутить на плечах всю тяжесть ответственности.

— Но что я могу сделать? — в его голосе прорвалось отчаяние. — Я перепробовал все!

— Вы пытались управлять ими, как вещами, бездушным инструментом. — Я притянул к себе карту строительства. — А что, если посмотреть на них по-другому? Какой ресурс для них самый ценный, Алексей Петрович? Ценнее денег, еды, даже самой жизни?

Наследник нахмурился. Он вглядывался в карту, хотя взгляд его был устремлен вглубь себя. Долго перебирая варианты, Алексей поднял на меня глаза.

— Воля… — прошептал он. — Свобода.

— Вот именно. Думайте в этом направлении. У вас есть все рычаги «Общей Компанейской Казны» и мое полное доверие. Ищите решение.

После его ухода для наследника началось адское время. Я намеренно не вмешивался, просто наблюдая со стороны, как он мечется. Его попытки организовать артели и ввести пайки за выработку разбивались о глухую стену. Ночами он корпел над протоколами «Казны» и планами выкупа земель, пытаясь ухватиться за подкинутую мной нить. Потом пропал на целый день. И вот, когда я уже почти потерял надежду, дверь моего кабинета отворилась.

Он был измотан до предела, под глазами залегли тени, однако держался совершенно иначе. От прежней растерянности не осталось и следа. Передо мной стоял человек, принявший решение.

— Я нашел выход, Петр Алексеевич, — сказал он без предисловий. — И я уже отдал распоряжения. Завтра утром вы все увидите.

Утром мы были на самом проблемном участке, где накануне чуть не вспыхнул бунт. На широкую поляну перед временной конторой согнали тысячи рабочих — угрюмую, молчаливую массу, ожидающую очередной порки или бессмысленных приказов. На сколоченный плотниками помост поднялся Алексей.

— Мне донесли, — громко крикнул царевич толпе, — что вы почитаете работу на государевой стройке за каторгу. Что не верите ни царскому слову, ни моим обещаниям. Что ж, вы правы. Верить словам не нужно. Нужно верить делам.

По его знаку гвардейцы подвели к помосту сгорбленного старика в лаптях и всю его многочисленную семью — жену, сыновей, невесток, внуков. Я узнал в нем мастера-каменщика Потапыча, о чьей бригаде читал в отчетах: единственные, кто перевыполнял норму, несмотря ни на что. Толпа зашумела, решив, что сейчас начнется показательная казнь «усердных».

Алексей достал из ларца свиток дорогой гербовой бумаги.

— Именем Государя Императора и моею властью наследника престола, — зачитал он торжественно, — за усердие и верную службу на строительстве «Стального Хребта», Потап сын Игнатьев, со всем своим родом, отныне и вовеки объявляется вольным человеком!

Он развернул свиток, показывая всем огромную, витиеватую подпись и тяжелую сургучную печать.

— А в знак нашей монаршей милости, — продолжил Алексей, и голос его дрогнул от волнения, — ему и его потомкам даруется в вечное и наследное владение десять десятин пахотной земли и лугов у строящейся станции «Игнатовская» с полным освобождением от податей на пять лет!

Толпа замерла. Никто не мог поверить в происходящее. Люди смотрели то на Алексея, то на старика, ожидая подвоха. Пораженный, как громом, Потапыч стоял, беззвучно шевеля губами. Тогда Алексей спустился с помоста, подошел к старику и лично вложил ему в руки грамоту.

— Это твое, мастер, — сказал он тихо. — По праву.

И тут плотину прорвало. Старик упал на колени, целуя бумагу; его жена заголосила; дюжие сыновья неумело крестились, не веря своему счастью. Видя эту живую, неподдельную сцену, толпа взорвалась. Ее прорвал рев тысячи глоток, в котором было отчаянное, почти животное желание получить то же самое.

Дождавшись, пока волнение немного утихнет, Алексей снова поднялся на помост.

— У нас имеется достаточно и земель, и средств, — его голос теперь гремел над поляной. — Каждый из вас, каждая семья, что досрочно и качественно сдаст свой участок, получит то же самое. Право. Зарабатывайте!

Он все сказал. Развернулся и ушел, оставив за спиной людской муравейник.

Я хмыкнул и последовал за ним. Вечером в моем кабинете он уже докладывал.

— Производительность выросла втрое, — говорил он, с триумфальным блеском в глазах. — Зачинщики неповиновения изловлены и избиты самими рабочими. Началось соревнование между участками, работают и днем, и ночью. Они строят дорогу, а на самом деле — пробивают себе путь на волю.

Я смотрел на него еле сдерживая радостную улыбку. Алексей нащупал главный рычаг, способный перевернуть этот мир. Мой самый главный «проект» начал жить своей жизнью.

Успех Алексея на строительстве принес передышку, тогда как стратегическая обстановка накалялась с каждым часом. Главный узел напряжения затягивался там, где я ожидал его меньше всего — в технологическом сердце Игнатовского. Проект «Катрина-2», откровенно буксовал. Отчеты Андрея Нартова, ложившиеся мне на стол, превратились в образец бюрократической эквилибристики: мой гениальный, кристально ясный в мыслях инженер вдруг начал изъясняться туманно, ссылаясь на «непредвиденную гигроскопичность», «аномальное коробление» и прочую наукообразную чепуху. Каждый отчет был безупречен с технической точки зрения и абсолютно лжив по своей сути. Нутром я чуял обман. Нартов, способный из ничего собрать паровую машину, уже который день не мог склеить простой пузырь из ткани. Меня это удивило, я уж думал заявится к нему и самому все сделать, тыкнув носом в «ошибки».

Точку в моих сомнениях поставила Изабелла, когда она вошла в мой кабинет, с мрачным выражением на лице. Девушка положила передо мной сводную ведомость.

— Петр Алексеевич, я не понимаю, что происходит, — сказала она тихо. — По вашему приказу в производство было запущено три аппарата «Катрина-2»: один основной и два резервных. На это были отпущены материалы. Однако, судя по ведомостям, которых я с боем добилась от кладовщиков, ткани, клея и олифы со склада ушло уже на пять таких аппаратов. При этом в сборочном цеху стоит лишь один едва собранный каркас. Куда ушла ткань — для меня загадка.

Она постучала ногтем по другим строчкам, обведенным красным.

— И вот это. Серная кислота — расход превышен десятикратно. А мел… Зачем им сорок возов мела, Петр Алексеевич? Будто они собрались белить все Игнатовское к приезду Государя. В пропитке, состав которой представил Андрей Константинович, эти компоненты не нужны. Все это — явно для совершенно иного химического процесса.

Картина сложилась. С одной стороны — медленная работа над моим проектом. С другой — гигантский, ничем не прикрытый увод ресурсов на что-то другое. Нартов вел за моей спиной какую-то ресурсоемкую разработку.

В момент, когда судьба отряда Орлова измеряется часами, мой лучший ученик и моя правая рука, играет в какие-то игры.

— Немедленно Нартова ко мне! — приказал я вошедшему адъютанту.

Через десять минут донесли ответ.

— Андрей Константинович на дальнем полигоне, господин генерал, — отрапортовал посыльный. — Проводят срочные испытания… этого… нового клеевого состава на разрыв под нагрузкой. Велели передать, что вернутся не раньше утра.

«Испытания на разрыв». Какая наглая, изощренная ложь!

Взяв с собой двух воинов из личной охраны, я направился прямиком в его лабораторию. Путь преградил новый замок.

Даже так?

— Высадить, — бросил я.

После удара плечистого гвардейца дверь с сухим треском подалась внутрь. Лабораторию заполнил густой, едкий запах кислоты. Внутри царил хаос, будто пронесся ураган: колбы, реторты, мотки медной проволоки, куски ткани в пятнах…

На большом столе, заваленном чертежами и придавленном тяжелым пресс-папье, лежал толстый рабочий журнал.

Я открыл его. Первая же запись, сделанная четыре дня назад: «П. А. отверг проект. Приказал строить „костер“. Он посылает людей на смерть. Я не могу этого допустить».

Дальше шли страницы, исписанные убористым, лихорадочным почерком. Расчеты, формулы, десятки эскизов. Он вел войну с самой физикой. Листая страницу за страницей, я ощутил, как гнев борется с неохотным, профессиональным восхищением. Нартов нашел способ удешевить получение водорода. Разработал систему клапанов для стравливания давления. Рассчитал оптимальную сигарообразную форму для уменьшения сопротивления воздуха.

А потом я увидел главный чертеж. Две оболочки, одна в другой, с подробным описанием.

«…„Газовая броня“ из тяжелого воздуха, — читал я его выкладки, — не только предотвратит возгорание, но и послужит амортизатором при резких порывах ветра, сохраняя целостность внутреннего, более нежного водородного баллона…»

Рядом с гениальными расчетами, на полях, был сделан маленький, торопливый набросок: крошечная фигурка человека в гондоле, машущего рукой земле. И подпись: «Ради них».

Я захлопнул журнал. Меня трясло. Этот сукин сын… Этот гениальный, упрямый, самонадеянный мальчишка. Он решил, что его инженерная правота выше моего приказа, выше военной дисциплины, выше здравого смысла. Он взвалил на себя ответственность за судьбу проекта и, не сказав мне ни слова, совершил чудо. Но идея была не плохой, надо признать — сделать две оболочки с разным наполнением, изолируя водород. Но ведь и тяжелее станет аппарат. Он продумал это?

Посреди разгромленной лаборатории во мне боролись двое: командир, обязанный отдать его под трибунал за саботаж и нарушение приказа, и инженер, который хотел пожать ему руку. Но прежде чем принять решение, нужно было увидеть все своими глазами.

Ночная прохлада, ударившая в лицо, когда я вышел из лаборатории, не смогла остудить кипевший внутри гнев.

— Седлать коней! — бросил я адъютанту. — Живо!

Из темной арки, ведущей во внутренний двор, беззвучно шагнула фигура капитана де ла Серды. Его лицо, выхваченное из мрака светом фонаря, было спокойным, однако в глазах я уловил напряжение, которое он не смог скрыть.

— Господин генерал, погодите, — произнес он безэмоциональным голосом. — Позволю себе посоветовать не торопиться. На Дальнем стрельбище сейчас небезопасно. Лучше дождаться утра.

Ложь. Неуклюжая, плохо прикрытая, да еще и от человека, который никогда мне не врал. Мой верный капитан, личный цербер — пытался преградить мне дорогу. Он не просто знал — он был частью этого. Прикрывал «заговор». Да что поисходит-то? Меня не было всего лишь три месяца! Неужели это спланированная операция с участием ключевых фигур моей команды.

— Капитан, — я еле сдерживал себя. — С этой минуты вы отстранены от всех дел. Сдайте шпагу и отправляйтесь в свои покои. Под арест. Разбираться с вашим предательством я буду позже.

На его лице не дрогнул ни мускул. С какой-то ритуальной медлительностью он молча отстегнул ремень, протянул оружие ошеломленному преображенцу, поклонился мне и, не сказав ни слова, растворился в темноте. Он сделал свой выбор. Теперь мне предстояло увидеть, ради чего он пошел на это.

Пока мы гнали лошадей сквозь ночной лес, стук копыт отдавался в голове тяжелыми ударами молота. В мыслях стучало не предчувствие катастрофы, мысль о предательстве. Чем ближе мы подъезжали к полигону, тем сильнее в воздухе чувствовался резкий, незнакомый запах, что стоял в лаборатории Нартова.

Дальнее стрельбище, или, как его прозвали мастера, Чертов овраг, было моим самым секретным объектом. Место, где мы впервые испытывали «Дыхание Дьявола» и где с тех пор в центре огромной поляны так ничего и не росло — черное, обугленное пятно, как клеймо на теле земли. Я велел оборудовать это место по последнему слову своей инженерной мысли: наблюдательные вышки по периметру, несколько врытых в землю бункеров-лабораторий и длинный крытый ангар, куда вела узкоколейка от главного цеха. Идеальное место для тайных дел.

Оставив лошадей и охрану в лесу, я в одиночку, пригибаясь, взобрался по скрипучей лестнице на наблюдательную вышку. Увиденное с высоты заставило забыть и о гневе, и о предательстве.

Картина походила на сон. Залитый светом десятков факелов, выстроившихся по периметру, Чертов овраг оживал. В центре, на мертвом, выжженном пятаке, рождалось к жизни нечто невероятное. Из распахнутых ворот ангара, шипя и покачиваясь, медленно выплывало огромное, почти двадцатиметровое сигарообразное тело из серой ткани. Уже наполненное, оно рвалось вверх, но десятки людей, цепляясь за отходящие от него канаты, сдерживали его, как зверя на привязи.

Я приник к окуляру подзорной трубы. В увеличенном круге света предстали все мельчайшие детали: осунувшееся, измазанное копотью, горящее фанатичным огнем лицо Нартова. Он почти шепотом отдавал команды, и люди — его люди, мои лучшие мастера — понимали его с полуслова, работая как единое целое, как одержимые одной идеей сектанты.

— Трави кормовой! Держать! Еще немного! — доносился до меня его напряженный голос.

Наконец, огромная сигара полностью выплыла из ангара и зависла в метре над землей, абсолютно бесшумно, если не считать натужного скрипа канатов.

— Отдать концы! — скомандовал Нартов.

Люди разом отпустили веревки. Аппарат, дернувшись, как живой, плавно и величаво поплыл вверх. Его заносило легким ночным ветерком, корма с привязанным мешком песка виляла. Он летел без огня, без дыма, без рева двигателя. Летел вопреки всему, что я знал о пределах технологий этого века.

Восхищение инженера во мне боролось с недовольством командира. Прорыв был налицо — Нартов приручил водород. Он победил. Но какой ценой? Я автоматически просчитывал увиденное: конструкция чудовищно тяжелая. Двойная оболочка, тонны клея и олифы, сложный каркас. Подъемная сила едва перекрывала собственный вес. Чтобы эта махина подняла хотя бы одного пилота и пару пудов пороха для Орлова, ее объем нужно было увеличить втрое. На это уйдет много времени. А то, что я видел сейчас… всего лишь лабораторный образец. Беспилотный. Идеальный в своей концепции и абсолютно бесполезный для нашей цели. Его максимум — использовать в виде «дронов», что я пока не представляю к реализации.

Нартов создал прекрасную химеру, не способную ни долететь до осажденного острога, ни нести нормальный груз. Ее скорость была меньше скорости ветра, а управляемость — нулевой.

Я опустил трубу и досадно поморщился. Весь этот титанический труд и обман — ради создания шедевра, которому место в кунсткамере, а не на поле боя. Я снова навел трубу на крошечную гондолу под брюхом аппарата. Она была пуста. Лишь внутри я разглядел мешок с песком, выполнявший роль балласта. И на нем кто-то грубо, по-детски, вывел мелом одно слово: «Пилот». Андрей выдернул это название из моего проекта.

Насмешка. Горькая эпитафия нашему провалу. Они создали машину, способную поднять в воздух лишь саму себя. Впустую потратили время, которое украли у нас.

Я продолжал неподвижно смотреть. Холодно, однако. Холод, казалось, пробирался под камзол, студил кровь. Горечь от такого очевидного технического провала медленно уступала место любопытству аналитика, вскрывающего чужой замысел.

Бунт был налицо, как и его прекрасно-бесполезный результат. Теперь предстояло вскрыть его архитектуру. Кто был мозгом? Кто дергал за ниточки, заставляя сложную машину Игнатовского работать на себя? Нартов, при всем его гении, был лишь исполнителем. Провернуть операцию такого масштаба, списать столько ресурсов, заставить десятки людей рисковать головой и молчать — нет, за этим стоял кто-то с властью и волей. Де ла Серда? Безусловно, его рука чувствовалась в безупречной организации охраны. Однако даже он был лишь мечом. Кто же был головой?

Словно палец хирурга, моя подзорная труба скользила по поляне, препарируя сцену. В окуляре — мастера из моего механического цеха, которых я вытащил из Охтинского и Тульского заводов и научил всему, что знал сам; теперь они работали с одержимостью, подчиняясь чужой воле. Дальше — люди капитана, оцепившие периметр. Мои глаза, ставшие ширмой для мятежа. Взгляд выискивал дирижера этого подпольного оркестра.

И тут тяжелая, окованная железом дверь бункера — моего же бункера — со скрипом отворилась.

На свет факелов вышел царевич Алексей.

С растрепанными волосами и пятном сажи на щеке, в простом расстегнутом камзоле, он нес себя как хозяин. К нему тут же подбежал Нартов, и они вместе, как равные, склонились над чертежом на вынесенном из бункера столе. Алексей слушал восторженный лепет инженера, взял уголек, перечеркнул какой-то узел на схеме и набросал рядом что-то свое.

Странно. Что царевич может такого нарисовать? За ним не наблюдалось ранее подобной тяги к конструкторским разработкам. Да что произошло за последние три месяца?

Нартов всмотрелся и энергично закивал, признавая правоту царевича. Затем к ним подошел старший мастер и с поклоном протянул Алексею какой-то образец. Может это новый клеевый состав? Наследник повертел его, поскреб ногтем, понюхал и, коротко кивнув, отдал какое-то распоряжение.

Мир сузился до маленького круга света в окуляре, все звуки стихли. В голове с безжалостной ясностью начала складываться вся картина.

Это был заговор. Хорошо организованный, с четким распределением ролей и безупречным прикрытием. Нартов — его технический мозг. Де ла Серда — его силовая рука. А Алексей был его политическим сердцем. Именно он, используя свой статус, дал Нартову карт-бланш. Именно его приказам подчинялись снабженцы. Именно его авторитет заставил осторожного де ла Серду пойти на измену. Мой лучший ученик-инженер и мой лучший ученик-государственник объединились.

Я опустил трубу. Холодный ветер бил в лицо. Внутри звенела пустота — ледяное осознание того, что за три месяца моего отсутствия, пока я воевал на юге, моя команда научилась работать самостоятельно. Они сдружились, сплотились перед лицом общих вызовов, стали настоящей семьей. В каком-то смысле это было хорошо — именно то, чего я всегда хотел. Однако у этого единства оказалась и обратная, темная сторона. Сплотившись, они научились принимать решения без меня, решив, что их коллективный разум правильнее моего единоличного.

Я так долго и упорно выковывал из них самостоятельные фигуры, учил думать, рисковать, брать на себя ответственность. И вот они научились, причем настолько хорошо, что создали за моей спиной свой собственный центр силы. Я хотел вырастить себе помощников, а вырастил равных. Конкурентов? Не знаю.

Эта сплоченная сила, уверенная в своей правоте и окрыленная успехом первого дерзкого проекта, только что бросила мне вызов.

Я снова поднял трубу, наводя ее на фигуру царевича. Он стоял, выпрямив спину, и смотрел на парящий в небе аппарат. В свете факелов на его лице играла счастливая улыбка. Прямого столкновения сегодня не будет, это бессмысленно. Но оно неизбежно.

Что же делать?