Инженер Петра Великого – 8

Глава 5

Спускаясь по скрипучим ступеням наблюдательной вышки, я погружался в холодный ночной воздух, который с каждым шагом давил на плечи, наполнял легкие тяжестью. Внизу, в свете десятков факелов, замерли мои лучшие мастера, моя личная гвардия, мой гениальный механик. Застыли у подножия своего творения — огромной серой химеры, беззвучно покачивавшейся над выжженной землей. Десятки глаз смотрели на меня. Мир сузился до этого пятачка света посреди ночного леса, и время в нем будто остановилось.

Мое появление не вызвало суеты — оно заставило всех замереть. Мастера опустили глаза; в пляшущем свете огня их лица походили на грубо высеченные из камня маски. Андрей Нартов, мой гений, побледнел так, что сажа на щеках проступила траурными пятнами. Капитана де ла Серды не было, поэтому они остались без своей силовой опоры. Да, я уже думал такими категориями предательства.

Я медленно шел к ним, втаптывая в пепел остатки своего гнева. Впрочем, гнева уже не было — осталась выжигающая нутро пустота. Миновав Нартова, даже не удостоив его взглядом, я остановился прямо перед царевичем.

Единственный, кто не отвел глаз — Алексей. Он смотрел в упор.

— Я отдал приказ, Петр Алексеевич, — спокойным тоном заявил он.

Решил «атаковать» первым?

— Ты учил меня принимать решения, — продолжил он. — И я их принял. Учил брать ответственность — я ее взял. Одолел князя Троекурова умом, как ты и наставлял. Остановил саботаж на стройке выгодой, а не кнутом, как ты хотел. Я сделал все, что ты требовал. А ты… ты до сих пор видишь во мне мальчишку для воспитания. Куклу на веревочках, которую нужно держать подальше от настоящего дела.

Он говорил, а я молчал, потрясенный этой злостью.

— Ты знал, что отец поведет армию в ловушку! — в голосе Алексея зазвенела какая-то даже внутренняя обида. — Ты всегда все просчитываешь на десять ходов вперед! Однако ты не рискнул ему перечить, не посмел остановить его безумие! А теперь, когда отряд Орлова гибнет из-за твоей осторожности, ты боишься доверить мне настоящий, прорывной проект, который мог бы их спасти! Твоя осторожность губит верных людей, генерал!

Последние слова он почти выплюнул мне в лицо. Удар получился точным. Алексей обвинил меня, он вскрыл мой самый главный страх, глубокую рану: неспособность пойти против Петра, даже когда тот очевидно неправ. На мгновение захотелось просто развернуться и уйти. Признать поражение. Но я заставил себя поднять глаза и вернуть разговор в единственную плоскость, где все еще был хозяином, — в плоскость цифр и расчетов.

— Ты говоришь о спасении, — ответил я, вздохнув. — Так давай поговорим о твоем «спасательном» аппарате. Передо мной блестящая инженерная химера. Шедевр, которому место в кунсткамере, а не на поле боя.

Я обвел рукой парящую над нами махину.

— Вес, — я загнул палец. — Твоя «газовая броня» чудовищно тяжела. Подъемной силы водорода едва хватает, чтобы оторвать от земли саму конструкцию. Управляемость, — второй палец. — Отсутствует. Этот пузырь летит туда, куда дует ветер. Твой мотор способен подправить курс при полном штиле. Полезная нагрузка, — третий. — Нулевая. Чтобы эта штука подняла хотя бы одного пилота и пуд пороха, ее объем нужно увеличить втрое. На это уйдет месяц. Месяц, Алексей Петрович! А отряд Орлова вырежут раньше. Вы потратили драгоценное время, измеряемое жизнями, на создание прекрасной, но абсолютно бесполезной игрушки.

Не выдержав, в спор вмешался Нартов. Он вышел вперед с фанатичным огнем в глазах.

— Это не игрушка, Петр Алексеич! — с жаром воскликнул он. — Это прорыв! Концепция «газовой брони» работает, она защищает от возгорания! Вытянутая форма снижает сопротивление! Да, она тяжела, но это лишь первый шаг! Мы на пороге создания целого воздушного флота, а вы… видите лишь недостатки!

Он был гениален. И слеп. Одержимый красотой замысла, он не замечал его практической несостоятельности.

Я посмотрел на пылающего праведным гневом царевича и на горящего инженерной верой Нартова. Их непоколебимая уверенность была почти осязаема. Прямой приказ или запрет сейчас были бы бесполезны — только унизили и сломали бы их. Они должны были сами убедиться в своей правоте. Или в своей ошибке.

— Хорошо, — произнес я медленно, и они оба замерли. — У вас есть аппарат, который может летать. Но может ли он воевать? — я посмотрел прямо в глаза Нартову, который уже открыл было рот для новых выкладок. — Сможет ли он к завтрашнему полудню подняться в воздух, неся на себе хотя бы один заряд «Дыхания Дьявола», и совершить управляемый полет?

Нартов замер. Его мозг инженера мгновенно включился в расчеты: вес заряда, система сброса, смещение центра тяжести… Он-то понимал, что задача на грани невозможного. Но прежде чем он успел ответить, Алексей сделал шаг вперед и властно положил ему руку на плечо.

— Сможет, — твердо и отрывисто, глядя мне прямо в глаза, отрезал царевич. Он принял решение за них обоих. Решение политика, для которого необходимость действия важнее любых расчетов.

Я позволил себе кривую усмешку.

— Тогда слушайте мой приказ, — я обвел их тяжелым взглядом. — Завтра в полдень — финальные испытания. Если ваш… хм… «почтидирижабль» успешно выполнит управляемый полет с боевым грузом, я снимаю все обвинения в нарушении приказа. Я передаю проект под ваше полное, совместное руководство. Получите все ресурсы, в том числе мою помощь. Если же нет… — я сделал паузу, — проект будет немедленно закрыт. А вы оба, — мой взгляд переместился с Нартова на Алексея, — и все, кто участвовал в этом «заговоре», отправляетесь на строительство «Стального Хребета». Руководите работами там. До конца войны.

Я замолчал. А почему бы и нет? Сами напросились, заговорщики мелкие. И добавил, глядя на Нартова, все еще ошеломленного решением царевича:

— Время пошло. У вас одна ночь, чтобы сотворить чудо.

Развернувшись, я пошел прочь, не оглядываясь. За спиной стояла тишина. Я дал им шанс доказать свою правоту и повзрослеть.

Ясный и безветренный полдень следующего дня застал меня на вершине наблюдательной вышки. Официально моя позиция объяснялась соображениями безопасности — негоже генерал-майору находиться в зоне проведения испытаний и мешать испытателям. Неофициально — меня заставили стать беспристрастным зрителем. Наверное, в этом был смысл. Я решил не нагнетать. Пусть так. Это был их экзамен, и я не имел права на подсказки. Нутро скручивало от предчувствий, правда внешне я оставался бесстрастен, превратив лицо в непроницаемую маску.

Когда из огромных ворот ангара показалось их творение, я невольно подался вперед, приникая к окуляру подзорной трубы. На миг я забыл и о споре, и об угрозе. Передо мной был не «почтидирижабль», каким я его себе представлял, а нечто иное: дикое, уродливое и, в своей асимметричной логике, гениальное.

Вместо единой оболочки — два огромных, вытянутых пузыря из серой, видимо, проолифленной ткани, расположенные параллельно друг другу. Эдакий воздушный катамаран. Снизу их соединяла сложная, но с виду прочная ферменная конструкция из ивовых прутьев и тонких стальных растяжек. Под этой центральной фермой, точно жало диковинного насекомого, был подвешен наш электродвигатель с двухлопастным пропеллером. Издалека даже видно было, что с моторчиком что-то еще делали. Какой Нартов мог сделать там апгрейд, интересно? А прямо над мотором, принайтованный к раме ремнями, покоился пузатый бочонок «Дыхания Дьявола». Вместо гондолы — лишь одно легкое кресло, в котором, нахохлившись, сидело набитое соломой пугало в старом солдатском тулупе. Манекен. Причем «кукла» чем-то походила на меня. Где они откопали парик с таким же цветом волос, как у меня — не понятно. Живым пилотом решили не рисковать, проверяя лишь саму возможность полета с эквивалентным весом. Шутники, хреновы.

Дьявольская хитрость. Разделив объем на две части, они добились большей устойчивости к боковому ветру, а вынеся двигатель и боевой груз на отдельную раму, разгрузили основные оболочки. Уголки моих губ дрогнули в усмешке. Мои птенцы переосмыслили проект. Создали то, до чего я сам не додумался.

Мне кажется, что не взлетит это «чудо». Но с моторчиком и пропеллером — интересная идея — могут удивить.

У входа в укрепленный бункер, превращенный в командный пункт, стояли Алексей и Нартов. Царевич, бледный от бессонной ночи, правда с горящими глазами, лично отдавал команды; его голос звучал властно. Осунувшийся Нартов сосредоточенно следил за показаниями приборов — анемометра и динамометра (а ведь я всего лишь набросал эти приборы, причем давно — сообразил же как сделать), контролирующего натяжение удерживающих тросов.

— Отдать швартовы! — донесся до меня усиленный рупором голос Алексея.

«Почтидирижабль» (ну не могу я назвать этот проект «Катрина-2»), дрогнув всем своим огромным телом, плавно, почти беззвучно оторвался от земли. Первые метры он набирал тяжело, неуверенно, слегка раскачиваясь. Меня кольнула досада, и в то же время — гордость. Они справлялись.

Первые минуты полета были безупречны. Аппарат поймал равновесие и устремился вверх, все быстрее и увереннее. В подзорную трубу было видно, как на командном пункте царит эйфория: Алексей что-то возбужденно говорил Нартову, тот, не отрываясь от приборов, коротко кивал, и на его лице впервые за последние сутки появилась тень улыбки.

— Включить двигатель! Малый ход! — скомандовал царевич.

Солдат дернул веревку (видимо снизу управляли рычагами). Под брюхом аппарата едва заметно затрепетал, а затем завертелся пропеллер. Подталкиваемое его слабой тягой, это чудо медленно начало разворачиваться. Ему удалось совершить плавный вираж, затем еще один, описывая широкую дугу над полигоном. Они сделали это. Доказали принципиальную возможность маневрирования. Они выигрывали пари.

И все же что-то меня тревожило. Оптика открывала то, что было незаметно снизу: легкую, но постоянную дрожь рамы, на которой висел двигатель. Каждый раз при смене курса вся конструкция на мгновение изгибалась под нагрузкой. Нартов, гений механики, в спешке создал монстра, но не успел просчитать резонансные частоты.

— Увеличить тягу! Выполнить разворот на три румба к северу! — голос Алексея звенел от торжества.

Мне кажется, это слишком резко и слишком самонадеянно.

На высоте примерно в сотню метров, когда аппарат начал выполнять команду, вибрация вошла в резонанс. В окуляре металлическое крепление двигателя выгнулось, покрылось сетью трещин и с сухим, едва слышным треском лопнуло.

Время замедлилось, превратившись в кисель. Катастрофа разворачивалась, как это ни банально звучит, по кадрово. Тяжелый электродвигатель сорвался с рамы, на мгновение завис в воздухе, а рядом с ним по инерции продолжал вращаться пропеллер. Безжизненно качнулось соломенное пугало в кресле. Пропеллер, превратившись в неуправляемую фрезу, снес на своем пути тросы управления; те лопнули, разлетаясь во все стороны, как перерезанные жилы.

«Икар» стал неуправляемым.

Лишенный веса в центре, он тут же потерял баланс. Две его половины задрались к небу, складываясь, как перочинный нож. Гигантская конструкция на мгновение замерла в высшей точке, а затем, медленно перевалившись на бок, начала беспорядочно, кувыркаясь, падать.

Я в доли секунды просчитал траекторию. Линия падения вела туда, где из дверей бункера, привлеченные странным поведением аппарата, вышли Алексей и Нартов, с недоумением глядя в небо.

Я отшвырнул подзорную трубу. Расстояние — двести метров. Высота вышки — тридцать. Скорость падения… Мой разум выдал безжалостный вердикт: не успеть. Ни добежать, ни крикнуть так, чтобы они успели среагировать. Я был зрителем, запертым в первом ряду на казни двух самых дорогих мне людей.

Все произошло в одно бесконечное мгновение. Падающий «недодирижабль» перестал быть неуклюжей конструкцией из ткани и дерева. Один из его сдвоенных баллонов, вспоротый обломком крепления, вспыхнул ярким, почти беззвучным пожаром, превратившись в несущийся с небес факел. Ослепительно-белое, неестественное пламя мгновенно охватило всю оболочку, с жадным шипением пожирая проолифленный шелк. Гениальная «газовая броня» Нартова, рассчитанная на защиту от внешней искры, оказалась беспомощной перед внутренним возгоранием.

Над полигоном повисла противоестественная тишина, будто сам воздух замер в ужасе. А в моей голове бушевала буря. Мой мозг, переключившийся в аварийный режим, работал на чистом адреналине, прокручивая и отбрасывая варианты возгорания с бешеной скоростью. Три версии, и каждая была страшнее предыдущей.

Первая, самая очевидная мысль — статическое электричество. Проклятый ясный денек, сухой воздух! Трение огромных полотнищ при хаотичном падении неминуемо должно было породить заряд. Малейшая утечка водорода, смешавшегося с воздухом в межслойном пространстве… и готовая гремучая смесь ждала лишь одной искры, чтобы полыхнуть. Простая, удручающая случайность, злая ирония судьбы, превратившая идеальные условия для полета в идеальные условия для катастрофы.

Вторая, от которой застыла кровь, — саботаж. Крепление двигателя! Оно не могло лопнуть! Андрей должен был рассчитать его с тройным запасом прочности! Значит, кто-то помог. Ослабил болты, подпилил у основания… Или все же Андрей напортачил из-за бешенных сроков?

И третья. «Серебрянка». Проклятая алюминиевая пудра. Я видел ее в лаборатории Нартова, он использовал ее для опытов! Он мог добавить ее в клеевой состав для улучшения герметичности, для отражения солнечных лучей… Эта дьявольская пыль в смеси с обычной ржавчиной, которой полно на любом производстве, под воздействием статического разряда… готовый термит! Локальный, высокотемпературный очаг, способный прожечь любую оболочку. Дьявольский парадокс: пытаясь создать защиту от огня, он создал самовоспламеняющийся саркофаг.

Забавно устроен мозг инженера — разбор ошибок вне воли самого инженера.

Все эти версии, пронесшиеся в черепе за один удар сердца, уже не имели значения. Реальность была проще и страшнее. Огненный шар, в ядре которого находился готовый к детонации термобарический боеприпас, неумолимо падал на двух самых важных для меня людей. На будущее Империи и на ее технологический гений.

Внизу, на земле, началась, самая что ни на есть, настоящая паника. Мастера бросились врассыпную, крича и спотыкаясь. Кто-то упал, кого-то сбили с ног. Их хаотичное бегство лишь подчеркивало неподвижность двух фигур у входа в бункер.

Время сжалось до предела. Нартов, вырвавшись из оцепенения первым, с отчаянной животной силой рванулся к Алексею, пытаясь оттолкнуть его, сбить с ног, утащить за собой в спасительную темноту бункера. Царевич же стоял как завороженный, не в силах оторвать взгляд от огненного шара, который, казалось, заполнил собой все небо. Он смотрел на падение своей мечты.

С вышки до меня донесся искаженный расстоянием, запоздалый крик Андрея, полный первобытного ужаса:

— Ложись! Алексей, он падает!

Я стоял, вцепившись перила, чувствуя, как они прогибаются под моими пальцами. Бессильный. Беспомощный. Запертый в первом ряду на казни. Я смотрел на них. Мир сжался до этого клочка выжженной земли, на котором разыгрывалась настоящая трагедия.

Последнее, что я видел в окуляре трубы, были глаза Наследника престола. Расширенные, полные какого-то странного понимания. В них отражалось белое, безжалостное пламя, летящее с небес. На моих глазах будущее Империи и ее технологический гений превращались в пепел.

И я ничего не мог сделать.