Инженер Петра Великого – 8

Глава 6

Взрыва я не услышал. Почувствовал всем телом. Жесткая, упругая волна воздуха ударила в бревенчатую стену вышки, заставив ее содрогнуться до самого основания. Меня швырнуло на дощатый пол; на миг из легких выбило весь дух, а мир зашатался. Подняв голову, я увидел, что прежнего мира больше нет. Исчезло пронзительно-синее небо, исчезла зеленая кромка леса на горизонте. Все заволокло едким, черным дымом, сквозь который пробивалось злое, оранжевое зарево — погребальный костер всех моих надежд в этом мире.

Концепция Нартова сработала. Черт бы его побрал, она сработала! Не было характерного для гремучей смеси оглушительного хлопка. Водород не взорвался — он выгорел за доли секунды, превратив «почтидирижабль» в гигантский факел. Но именно этот огонь стал детонатором. Мое собственное детище, «Дыхание Дьявола», сработало штатно. Направленный, бризантный удар, от которого не спасает никакая броня. Ирония, от которой хотелось выть.

Кубарем скатившись по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, я вбежал прямо в преисподнюю. Ноги вязли в рыхлой, вздыбленной земле. Воздух, густой от гари и запаха горячего металла, обжигал горло. В ушах стоял непрерывный, высокий звон, в котором тонули стоны и хрипы раненых — звуки, которые я скорее угадывал, чем слышал.

Передо мной разверзся ад. В центре полигона, там, где стоял командный пункт, зияла дымящаяся воронка. Укрепленный бункер, способный выдержать прямое попадание шестифунтового ядра, был смят, вывернут наизнанку, словно бумажный. Куски бревен, искореженные балки, обугленные доски — все это было перемешано с землей и кровью.

Первым мне на глаза попался поручик Глебов, старший офицер моей охраны. С окровавленной повязкой на голове он пытался организовать уцелевших, но в общем хаосе его команды тонули. Суета, крики, бессмысленная беготня. Нужно было немедленно брать все в свои руки.

Из дыма выплывали страшные картины. Вот лежат мои мастера… те, кого я по крупицам собирал со всей России, кого учил мыслить за рамками привычного. Те, кто еще вчера смотрел на меня с вызовом, а сегодня лежал на земле, накрытый грубым сукном. На мгновение внутри все сжалось, но я не дал этому чувству подняться выше. Не сейчас.

— Где Наследник⁈ — прохрипел я, схватив подбежавшего преображенца за плечо так, что тот ойкнул. — И Нартов где⁈

— Там, ваше благородие! У стены! Только что начали откапывать! — он махнул рукой в сторону руин бункера.

Я бросился туда, расталкивая суетившихся солдат. Они разбирали завал из обломков. Под ними виднелся кусок синего гвардейского сукна. Я замер, боясь дышать.

— Осторожнее, черти! Живее!

Они отодвинули почерневшее бревно. Это был Алексей. Жив? Вроде без сознания, грудь едва заметно вздымалась. Его лицо, руки, все открытые участки тела были покрыты ожогами. Кафтан в нескольких местах пробит мелкими, кровоточащими осколками.

Рядом с ним, вжатый в землю, лежал тот, кто его спас. Гвардеец, молодой парень, имени которого я даже не помнил. Помнил лишь свой короткий приказ данный ему при вступлении в должность: «Беречь Наследника ценой жизни». Он выполнил его. Его разорванное взрывом тело приняло на себя основной удар, накрыв собой будущее Империи. Лекари пытались отделить его от царевича, но они буквально спеклись в одно целое от жара. Жуть!

— Носилки! Осторожно! — рявкнул я, отгоняя лишних.

Неподалеку, в дренажной траншее, нашли и Нартова. Он тоже был без сознания; спина и ноги изранены осколками, лицо обожжено. Ударная волна швырнула его в канаву, и это спасло ему жизнь, но не уберегло от ранений. Два моих ученика-гения — один в политике, другой в механике — лежали беспомощными, окровавленными телами. Два моих провала. Главное сейчас не дать им умереть. А после я им устрою…

Я выпрямился. Звенящая в ушах тишина начала отступать, сменяясь шумом в голове. Нужно действовать. Отдавать приказы. Я заставил себя отключить все, что было внутри — ужас, гнев, подступающую тошноту. Включился эдакий механический режим, единственное, что могло спасти ситуацию.

— Глебов, ко мне! — мой голос прозвучал чужим, скрипучим, но в нем было что-то, что заставило всех вздрогнуть. — Всех раненых — немедленно в лазарет! Вызвать лучших лекарей из города, и чтобы через час были здесь! Полигон оцепить тройным кольцом! Никого не впускать и не выпускать без моего личного приказа!

Солдаты, услышав знакомые командирские интонации, задвигались быстрее, осмысленнее. Хаос начал обретать структуру.

— Начать детальный разбор завалов. Каждый винт, обломок ткани, кусок дерева — все собрать, описать и доставить в лабораторию. Мне нужен каждый осколок этого проклятого аппарата! Исполнять!

Когда носилки с Нартовым проносили мимо, я на мгновение остановил их жестом. Он был в забытьи, тихо стонал сквозь сжатые зубы. Я посмотрел на его изувеченное лицо, на котором застыла маска боли. Ни жалости, ни гнева. Приговор я вынесу позже. Когда он придет в себя и сможет посмотреть мне в глаза.

Если сможет.

Двое суток лаборатория была моим миром, превратившись в штаб следствия, где вместо тел лежали искореженные обломки «недодирижабля», а вместо показаний свидетелей — столбцы цифр. Сон ушел, его место занял аналитический раж. Вина? Она грызла. Я винил себя за то, что поддался на их юношеский напор, заключив это идиотское пари. За то, что, увидев их горящие глаза, сам на мгновение захотел поверить в чудо, отбросив трезвый расчет инженера. Я не искал виновных. Мне нужно было препарировать катастрофу, вскрывая ее анатомию.

Почти не отходя, рядом работал Леонтий Магницкий, чей математический гений был сейчас нужнее любого сочувствия. Мы взвешивали, измеряли, проводили химические пробы. Часами я просиживал у микроскопа, разглядывая срез лопнувшего крепления. Под окуляром проступало то, для чего в этом веке еще не было названия — усталость металла, сеть микротрещин, расползшихся из-за резонанса. Магницкий принес мне пергамент, где две кривые — расчетная частота вибрации двигателя и резонансная частота фермы — пересекались в одной роковой точке (математик научился пользоваться подсказанными мной формулами поразительно быстро). Картина вырисовывалась медленно, мазок за мазком.

Попутно, стараясь отвлечься от всего произошедшего, я включил план «Б», отдал Федьке приказ на постройку «Бурлаков». В проект я особых изменений не вносил, сейчас не до этого было.

На третий день я отложил грифель. Все было ясно. Причина — не саботаж. А нечто хуже: каскадный сбой системы, вызванный спешкой, самонадеянностью и столкновением гениального замысла с упрямой физикой. Не до конца испытанный сплав. Непредсказуемый аэродинамический эффект. И главное — проклятая «серебрянка». Нартов действительно ее использовал. Алюминиевая пудра, вступившая в медленную реакцию с компонентами пропитки, превратила «газовую броню» в мину замедленного действия. Проект был обречен с самого начала.

Вымыв руки и сменив пропитанный запахом кислоты кафтан, я направился в лазарет.

Мой первый визит был к Алексею. Он лежал, почти полностью скрытый бинтами и был в сознании. Возле его кровати сидела Изабелла. На столике рядом с ней лежала аккуратная стопка донесений со строительства «Стального Хребта». Она тихо докладывала ему обстановку. Увидев меня, она поднялась и беззвучно вышла, оставив нас наедине.

Я сел на стул у изножья. Несколько минут мы молчали. Я думал.

— Это моя вина, Петр Алексеич, — произнес он, глядя на меня. Голос у него был хриплым. — Вся. От начала и до конца. Я отдал приказ, который привел к гибели людей. Я пошел на риск, не понимая его цены. Я хотел доказать, что готов принимать решения… Теперь я знаю, чего они стоят. И чего стоит верность, — его взгляд скользнул в сторону, туда, где за окном виднелся свежий холмик на погосте.

В его голосе не было ни капли юношеского надрыва, просто тяжелая, выстраданная боль и взрослое осознание. Он констатировал факт.

— Ты повзрослел, Алексей Петрович, — сказал я тихо. — Эта наука далась нам всем слишком дорого.

Я поднялся. Он принял ответственность. И этим закрыл вопрос о своей вине. По крайней мере, для меня.

Нартова я застал в соседней комнате лазарета. Он лежал у стола, заваленного чистыми листами бумаги, и просто смотрел в стену. За эти двое суток он постарел лет на десять. Огонь гения погас. Он даже не обернулся, когда я вошел. Сев напротив, я молча выложил на стол главный лист из отчета о расследовании — тот, где была схема каскадного сбоя.

Он долго смотрел на чертеж. Потом медленно поднял на меня пустые глаза.

— Я убил их, — прошептал он. — И чуть не убил его…

— Мы убили их, — поправил я. — Я, который не остановил. Алексей, который приказал. И ты, который построил. Вина на всех нас, Андрей.

Он горько усмехнулся.

— Моя вина больше. Я был уверен… я был так уверен в своих расчетах…

— Вот именно, — я постучал пальцем по чертежу. — Твоя ошибка — не в расчетах. Они безупречны. Твоя ошибка — в самонадеянности. Ты решил, что можешь победить природу в одиночку, одним наскоком. А природа, Андрей, не терпит фамильярности. Она требует уважения и времени.

Подойдя к окну, я встал к нему спиной.

— Проект закрыт, — произнес я, глядя на дымящиеся трубы своих цехов. — Водород — слишком опасная игрушка. Мы не готовы. И ты не готов. Урок окончен.

За спиной раздался сдавленный звук.

— Андрей, — сказал я, не оборачиваясь. — Хватит себя жалеть. Живые нужны живым.

Он горько выдохнул.

— Куда мне теперь? На стройку? Копать землю?

— Хуже, — ответил я, повернувшись к нему. — Ты будешь делать то, что не любишь больше всего. Работать медленно. Ты возглавишь новую лабораторию по разработке негорючих и композитных материалов. Твоя задача — создать ткань, которая не горит. Клей, который не реагирует. Сплавы, которые не ломаются. Ты будешь проводить тысячи скучных, монотонных опытов. Пока не создашь то, что сделает будущие полеты по-настоящему безопасными. Искупишь свою вину трудом. Будешь учиться побеждать природу долгой, терпеливой осадой. Вместе с другими.

Он смотрел на меня прищурившись. Кажется, получилось избежать того, что я больше всего опасался. Этот жестокий урок не ломал его.

Вечером, вернувшись в палату к Алексею, я принес два самых красноречивых свидетельства нашего провала и положил их на стол рядом с его кроватью: обугленный кусок ивового шпангоута от оболочки «Икара» и обломок широкой лопасти его пропеллера. Пока он спал, я часами сидел рядом, машинально вертя в руках эти мертвые «артефакты». В голове, как заевший механизм, снова и снова прокручивалась роковая цепь событий.

Когда он проснулся, я разложил перед ним главный лист из отчета, объясняя всю механику катастрофы. Он слушал не перебивая, его взгляд был прикован к чертежам.

— Мы были одержимы одной идеей, — задумчиво проговорил я, сам только сейчас до конца формулируя мысль. — Поднять в воздух газ, который легче воздуха. Мы бились над герметичностью, над прочностью, над весом оболочки. И проиграли. А что, если… — я замолчал. В голове что-то щелкнуло, и два разрозненных обломка на столе сложились в единую, ослепительную схему.

Ошибка была не в исполнении. Ошибка была в самой концепции.

— Мы пытались заставить летать газ, — я поднял на него глаза, в которых, должно быть, плескалось безумное возбуждение. — А что, если заставить летать винты?

Не дожидаясь ответа, я схватил со стола чистый лист пергамента и грифель. Рука летала по бумаге, повинуясь мысли, которая только что обрела форму. Превозмогая боль, Алексей приподнялся на локтях, его глаза загорелись неподдельным интересом.

— Смотри! — я ткнул грифелем в чертеж. — Два больших несущих винта, вот здесь и здесь, по бокам от гондолы. Широкие, с малым углом атаки, рассчитанные на подъемную силу, а не на тягу. Вращаются в разные стороны, чтобы компенсировать крутящий момент. Либо же просто винты которые будут крутится в разные стороны, в зависимости от намерений пилота. Привод — тут. А оболочка… — я набросал знакомый сигарообразный контур, но меньшего размера. — Оболочка остается. Но мы наполним ее не проклятым водородом, а безопасным горячим воздухом от горелки новой конструкции. Ее задача — не поднимать весь аппарат, а лишь компенсировать вес самой конструкции, двигателя и экипажа. Сделать машину «почти невесомой»! Это снимает нагрузку с винтов и позволяет поставить двигатель меньшей мощности — а значит, более легкий и экономичный!

В палату прихрамывая и держась за стены вошел Андрей Нартов. Он замер на пороге, не решаясь подойти, его взгляд тут же приковало к чертежу на столе. Сначала в его глазах отразилось недоумение, затем — то потрясение, которое испытывает инженер, увидев простое и гениальное решение проблемы, над которой бился месяцами. Он, кажется сходу уловил суть идеи.

Медленно подойдя к столу, он взял из моих пальцев грифель. Несколько секунд он молча изучал набросок, а затем перечеркнул примитивный хвостовой руль.

— Он не нужен, Петр Алексеевич, — произнес он своим обычным, ясным голосом. — Лишний вес и сложность. Управлять можно иначе. Если сделать лопасти винтов поворотными и подвести к ним систему тяг… Мы сможем менять их угол прямо в полете! Увеличивая угол на обоих винтах — получим подъем. Уменьшая — снижение. А если менять угол на одном винте больше, чем на другом — получим крен и разворот. Это даст невероятную маневренность!

Тут же, рядом с моим эскизом, он начал набрасывать сложную схему шарниров, тяг и общего вала-коромысла. Механизм, который в моем мире назовут «автоматом перекоса». Наш тандем возродился из пепла.

Алексей смотрел на наши руки, летающие над пергаментом, на то, как из провала рождается нечто новое, совершенное. В его взгляде было восхищение и толика горечи.

— Первая «Катрина» была надеждой, — произнес он тихо, но так, что мы оба обернулись. — Вторая стала нашей общей виной. Эта, третья, должна стать нашим искуплением.

Так родилась «Катрина-3».

Мы втроем склонились над чертежом: я, Нартов и приподнявшийся на локтях, Алексей. Больше не было учителя и учеников, командира и подчиненных. Была команда, объединенная трагедией и выстраданной надеждой. Катастрофа нас переплавила. На бумаге рождался медленный, неуклюжий, зато надежный аппарат, способный зависать над одной точкой, подниматься и садиться вертикально. Идеальный разведчик и спасатель. Нужно было потом рассчитать грузоподъемность. Думаю, пару «дыханий» он выдержит.

Надежда на спасение отряда Орлова, похороненная под обломками «недодирижабля», возрождалась. Сейчас она была основана опыте и общем прозрении.

Надеюсь, Брюсу понравится.

Кстати, а вот и он. В палату зашел хмурый Яков Вилимович.