Инженер Петра Великого – 8

Глава 2

Брюс уехал на рассвете. Мне нужно представить работающее доказательство, что мой путь — не безумная фантазия. В противном случае он, как верный пес государев, спустит с цепи генералов, и Дон утонет в крови. Времени на раскачку не было.

Я несколько дней носился по Игнатовскому как угорелый, пытаясь придумать как лучше решить поставленные задачи. Понимание того, что и на какой стадии находится на моей территории, после длительного отсутствия, помогло мне получить исходные данные — теперь можно и собрать своих единомышленников. О восстании Булавина, естественно, я сообщил, как о факте.

По моему знаку первым выступил Андрей Нартов. Мой гениальный механик с лихорадочным блеском в глазах развернул на столе огромный лист. С чертежа на нас смотрела филигранная, безупречная в своей сложности схема орнитоптера — механической птицы.

— Петр Алексеевич, — с легкой гордостью посмотрел он на меня, — я сидел над расчетами после нашего разговора. Вы говорили о полете «без огня». Вот решение! Паровая машина облегченной конструкции, система редукторов, передающих усилие на крылья… Я учел все!

Он говорил с жаром, с верой гения в собственное творение. Однако я, глядя на этот шедевр инженерной мысли, мрачнел. Прекрасный — и абсолютно тупиковый путь.

— Андрей, я восхищен твоей работой, — произнес я. — Но давай отбросим механику и обратимся к цифрам.

Взяв угольный грифель, я прямо на чистом углу листа принялся выводить расчеты. Вес машины, вес каркаса, площадь крыльев, необходимая мощность для создания подъемной силы… Нартов следил за рукой, его губы беззвучно шевелились, проверяя каждую выкладку. Когда я обвел финальную цифру, он тоже хмурился. Расчеты были неумолимы: чтобы эта махина хотя бы подпрыгнула, ей требовалась мощность втрое больше той, что могла выдать его паровая машина.

— Но… можно облегчить каркас! Использовать другие материалы! — Он цеплялся за свою идею.

— Можно. И тогда он развалится от первого же порыва ветра. Андрей, ты создал идеальный механизм, но пытаешься бороться с фундаментальным законом. С соотношением мощности к весу — формулы я тебе говорил, они не обманывают. В этой гонке мы проигрываем.

Раздавленный, он опустился на стул. Похоже, это был его первый серьезный творческий кризис. Я подошел к своему походному сундуку и извлек оттуда несколько листов, исписанных торопливыми набросками. Кажется, нужно немного направить его мысли в другое русло.

— Вот, — я положил их перед ним. — Размышлял об этом в походе. Глупости, конечно… Но что, если не толкать воздух, а найти нечто, что легче него самого? Какой-нибудь «горючий воздух», получаемый из купоросного масла и железа. Я прикинул его подъемную силу… Получается запредельная чепуха, но, может, ты найдешь ошибку в моих расчетах.

С недоверием он взял листы. Вместо приказа я подкинул ему новую загадку. Его мозг, отбросив провальную идею, с жадностью вцепился в новую гипотезу. Не ответив, он с головой ушел в мои каракули. Технологический фронт был открыт.

— Алексей Петрович, — повернулся я к царевичу. — Что у вас?

— Отряды землемеров мы отправили, однако уже ясно: без точных карт дело встанет. Изучив архивы Инженерной канцелярии, я нашел упоминание о штурмане-гидрографе Степане Ремезове. Лучший картограф выпуска Навигацкой школы, которого сослали в Воронеж за пьянство и «дерзостные речи».

— Отлично, — кивнул я. — Надо найти этого Ремезова.

Алексей помрачнел:

— Есть еще одна проблема. Более насущная. Землемеры, работающие на землях князя Троекурова, столкнулись с организованным сопротивлением. Его люди при поддержке местного исправника арестовали нашего старшего землемера. Работы остановлены. Мои письма к губернатору остались без ответа.

А вот это неожиданно. Игнорировать наследника?

— Твои предложения? — спросил я.

— Взять имение штурмом силами отряда де ла Серды, — не моргнув глазом, ответил Алексей.

Я покачал головой.

— Так ты превратишь Троекурова в мученика, а нас — в разбойников. Ты столкнулся как мне кажется с системой, и отвечать нужно системно. Думай. В твоем распоряжении все ресурсы. Найди его слабое место.

Он еще больше нахмурился, явно размышляя о том как решить проблему. Отлично. Второй фронт, административный, открыт.

Оставался третий — экономический. Теперь Изабелла.

— Мне нужен полный аналитический отчет по экономике Дона, — поставил я задачу. — Главные торговые пути, ключевые товары, имена самых влиятельных купцов и старшин. Кто с кем торгует, кто кому должен. Карта их финансовых потоков

Ее пальцы уже летели по бумаге, делая пометки.

А вечером, запершись в кабинете, я лично составил длинное, подробное письмо Анне Морозовой. В Москву я не поехал — непозволительная роскошь. Вместо этого я изложил все на бумаге: анализ ситуации, свой план экономической войны и деловое предложение, от которого, я рассчитывал, она не сможет отказаться. Риск был огромен: доверить бумаге тайны, способные стоить мне головы, — но солдатам «Охранного полка» я доверял.

Все шестеренки механизма пришли в движение. Технологический, административный, экономический — три фронта начали свою работу.

Следующие несколько дней Игнатовское жило как часовой механизм, заведенный слишком туго. Пружина времени сжалась до предела. Мы готовились, работая на упреждение.

Предвестники бури появились на третий день. По южному тракту потянулись первые подводы беженцев. То мелкие служилые люди, купцы, семьи приказных из разоренных казаками городков. Их обрывочные рассказы пугали страшнее любых донесений: вырезанные гарнизоны, объятые пламенем усадьбы, реки, красные от крови. Эти истории, передаваемые из уст в уста, расползались по Игнатовскому, сея тревогу. Мои мастера начали хмуро поглядывать на юг. Война из абстрактного понятия на карте превратилась в реальность, пахнущую гарью и звучащую человеческим плачем.

На этом фоне конфликт Алексея с князем Троекуровым из локальной стычки вырос в символ противостояния двух миров. Мой наследник и ученик действовал. Отбросив попытки договориться через продажных чиновников и посовещавшись со мной ночью, он сделал свой ход. Времени на поиски компромата не было, поэтому он ударил по самому больному — по тому, что эта спесивая аристократия ценила выше чести, — по кошельку.

С помощью финансовых рычагов и деловой хватки Анны Морозовой Алексей провернул изящную, почти бесшумную операцию. Он ударил по его союзникам. Всего за два дня аналитический отдел Изабеллы вскрыл коммерческую подноготную коалиции помещиков, стоявшей за князем. Выяснилось, что их благосостояние держалось на нескольких крупных контрактах по поставке пеньки и корабельного леса для Адмиралтейства — контрактах, которые лоббировал сам Троекуров.

Алексей просто выставил на торги новые, куда более выгодные контракты, но с одним условием: принять в них участие могли лишь те, кто не имел «земельных споров» с проектом «Стальной Хребет». Верности Троекурову он противопоставил чистую, незамутненную алчность.

Эффект был мгновенным. Коалиция рассыпалась за сутки. Вчерашние союзники, боясь упустить барыши, бросились в Игнатовское с заверениями в преданности, наперебой предлагая свои земли под дорогу. Троекуров остался один. К вечеру четвертого дня он сам прислал гонца с извинениями и сообщением, что арестованный землемер освобожден «по недоразумению». Алексей его капитуляцию принимать не стал. Через гонца он передал короткий ответ: «Князю Троекурову явиться в Игнатовское для принесения личных извинений и уплаты неустойки за срыв государевых работ». Просьба обернулась приказом.

На пятый день грянул ожидаемый гром. В Игнатовское на загнанном коне ворвался официальный фельдъегерь. Сухие строки донесения, которого я ждал и боялся, подтвердили то, что уже шептали беженцы: отряд князя Долгорукого уничтожен, сам он убит. Восстание Булавина, смыв кровью царских солдат последнюю преграду, переросло в полномасштабную войну. После этого пришла записка от Брюса — он полушутя обзывал меня либо предсказателем, либо гением.

Запершись в кабинете, я встал перед тяжелой задачей. Реакция Государя предсказуема: ярость и приказ о тотальной, кровавой зачистке. Этот приказ, летящий с юга, прибудет через недели, я в этом уверен — иначе я просто не знаю Государя тогда. Нужно было действовать на упреждение. Не ждать приказа, а предложить свое решение первым, перехватив инициативу.

Всю ночь я писал. Эдакий аналитический доклад и ультиматум, облеченный в форму верноподданнического рапорта. В нем я изложил свою метафору про «перекаленный металл», объясняя причины и следствия бунта. Я доказывал, что карательная экспедиция лишь укрепит Булавина, превратив его в народного героя и мученика. Затем последовал мой план: экономическое удушение, раскол элиты, создание технологического превосходства. И в конце я просил воли.

«Дайте мне полномочия и время, Государь, — писал я, — и я решу эту проблему не силой, которая породит лишь ненависть, а умом, который принесет покорность и выгоду казне».

На рассвете мой гонец помчался на юг, в ставку Петра. В тот же день заявился Брюс. Он приехал, как грозовая туча, влекомая вестями о катастрофе. Союзник, приехавший проверить, не сошел ли я с ума.

Мы сидели в моем кабинете. О разгроме Долгорукого он уже знал — его собственные гонцы были не медленнее моих.

— Государь будет в ярости, — произнес он, глядя на огонь в камине. — Он отдаст приказ, который превратит Дон в пустыню. Я знаю его.

— Я отправил ему свой план, — ответил я. — Пытаюсь его остановить.

Брюс медленно повернулся ко мне.

— Твой план… — протянул он. — Железные дороги, летающие машины… Это прекрасно, Петр Алексеич. Для мирного времени. Но сейчас у нас война. Твой гонец доскачет до Государя в лучшем случае через три недели. Ответ вернется еще через три. За эти полтора месяца Булавин может дойти до Воронежа.

Он был прав. Время и расстояние играют против меня.

— Вы что-то предлагаете? — спросил я.

— То, что требует ситуация, — жестко ответил Брюс. — Я здесь не как твой друг, а как государственный муж. Видя угрозу, я обязан ее уничтожить. Я знаю, что у тебя ест много мыслей как решить эти проблемы, но прошу — быстрей. Время. Время.

Подойдя к карте, он отчеканил каждое слово:

— У тебя его мало. Ты должен представить мне работающий прототип твоего «чуда». Нечто, что я смогу описать Государю как реальное, существующее оружие, способное изменить ход этой внутренней войны. Если ты это сделаешь, я поддержу твой план. Я найду способ задержать приказ о карательной экспедиции. Если нет… — он сделал паузу, — то я лично подпишу приказ о выступлении гвардейских полков из Петербурга на юг. И командовать ими будешь ты, генерал-майор. Исполнять приказ, который, по твоему же мнению, погубит Империю. Выбирай.

Да уж. Ультиматум союзника, загнанного в угол обстоятельствами. Уход Брюса я даже не заметил, погрузившись в размышления.

Игнатовское перестало спать. Огонь в цехах и лабораториях горел круглосуточно.

Вся тяжесть технологического прорыва легла на плечи Андрея Нартова. Отдав ему свои черновые расчеты, лабораторию и лучших мастеров, я сам с головой ушел в решение смежных задач, пытаясь собрать из жалких крох хоть какой-то прообраз силовой установки. Однако каждый шаг лишь глубже загонял меня в трясину технологических ограничений этого века. Наш лучший электродвигатель едва мог провернуть вал детской игрушки. А батареи… Из горстки «серебряной обманки», привезенной с Урала, мы получили всего несколько фунтов чистого цинка — драгоценного, незаменимого металла, который я не мог ни воспроизвести, ни купить. Этого едва хватало на лабораторные опыты, но о силовой установке для летательного аппарата не шло и речи. Я поставил задачу Анне Морозовой найти источник руды, хотя это было дело месяцев, а не дней.

На второй день, после памятного разговора с Брюсом, прибыл загнанный гонец, почерневший от пыли, он едва держался в седле. Это был человек Орлова, отправленный еще до того, как кольцо вокруг острога окончательно сомкнулось.

Донесение короткое. Собрав несколько сотен выживших из разгромленного отряда Долгорукого, Орлов заперся в старом казачьем остроге на реке Калитва. Булавин, стремясь захватить оставшиеся полковые знамена и пушки, стягивал к острогу все свои силы. Письмо заканчивалось сухими строками: «Пороха и провианта на пять дней. Держимся».

Из письма я понял, что Орлов собрал своих людей с Азова и направился на помощь к Долгорукому, при поддержке «триумвирата». Брюс, читавший донесение вместе со мной, молчал, но его взгляд говорил красноречивее любых слов. Мой цейтнот обрел кровавую цену. Отсчет пошел.

Вечером того же дня, в мой кабинет ворвался Нартов. Его лицо в копоти, глаза лихорадочно блестели — но это был блеск триумфа.

— Есть! — выдохнул он, с грохотом ставя на стол большой стеклянный сосуд. — Получилось, Петр Алексеевич!

Он поднес тлеющий фитиль к концу трубки, и из нее с легким хлопком вырвался едва заметный голубоватый язычок пламени. Водород. Чистый, горючий, легче воздуха. Его генератор, собранный из свинцовых листов и стекла, работал.

— И это еще не все! — Нартов торжествующе развернул на столе кусок ткани. — Герметичность! Я нашел решение!

Он протянул мне полотно — многослойный, жесткий на ощупь «пирог»: несколько слоев тончайшего льна, пропитанных горячим рыбьим клеем с добавлением квасцов для эластичности и покрытых сверху несколькими слоями застывшей олифы. Технология, подсмотренная у лучших корабельных мастеров.

— Тяжелая, — признал он, — и все равно немного травит. Несколько часов продержит точно!

Это неказистое, пахнущее вареной рыбой и льняным маслом полотно было прорывом. Нартов выгрыз решение упрямством и гениальной смекалкой, используя лишь те материалы, что были под рукой. За двое суток решил две сложнейшие проблемы.

Мы с Нартовым склонились над столом, покрытым расчетами. Воздух пьянил чувством близкой победы.

— Вот, Яков Вилимович, — сказал я, указывая на работающий генератор и кусок ткани. — То, чего вы ждали. Технология готова. Андрей Константинович совершил невозможное.

Брюс недоверчиво оглядел скромную установку, затем ткань. Сути он не понимал, но видел триумф на лице Нартова и железную уверенность в моем голосе.

— Теперь, — я взял чистый лист, — мы можем рассчитать наш корабль. «Катрину-2».

Мы погрузились в расчеты. Нартов диктовал точный вес герметичной ткани на квадратный аршин. Я добавлял вес облегченного ивового каркаса, гондолы. Цифры ложились на бумагу, выстраиваясь в стройные столбцы. Я уже видел изящный, сигарообразный корпус, скользящий в небе…

Но что-то пошло не так.

Конечная цифра подъемной силы, выведенная Нартовым, заставила его замереть. Он перепроверил расчет. Еще раз. Его лицо медленно вытягивалось, триумфальный блеск в глазах угасал, сменяясь недоумением, а затем — ужасом.

— Не сходится… — прошептал он, не веря собственным глазам. — Петр Алексеевич, здесь ошибка…

Я взял у него грифель. Пробежался по цифрам. Ошибки не было. Расчет был точен.

Проблема оказалась убийственно простой. Да, ткань Нартова была герметичной. Но для этого она была чудовищно тяжелой. Вес нескольких слоев клея и олифы сводил на нет все преимущества легкого водорода.

Итоговая выкладка лежала на столе. В нашей тяжелой оболочке подъемная сила водорода едва компенсировала вес самой конструкции. Чтобы поднять пилота, требовался дирижабль таких размеров, что на его постройку ушли бы месяцы. Прототип, который мы могли собрать за оставшиеся сутки, в лучшем случае поднял бы в воздух самого себя. Абсолютно бесполезен.

Величайший технологический прорыв обернулся сокрушительным провалом. Мы уперлись в фундаментальные законы физики и пределы технологий этого времени.

Я медленно поднял глаза. Нартов стоял, опустив голову, раздавленный. А у окна, молча наблюдая за этой сценой, стоял Яков Брюс.

Чуда не произошло. Время вышло.

Мы проиграли не Булавину и не генералам — физике. Материя этого мира оказалась упрямее и тяжелее наших замыслов. Все мои идеи и титанический труд Нартова разбились о простую, удручающую реальность: мы не могли создать достаточно легкую и прочную оболочку.

Нужно было что-то говорить, что-то делать. Признать поражение? Сказать Брюсу, что он был прав, и отправить гвардию на бойню? Мысль была невыносимой. «Бурлаки» в нескольких экземплярах собираются, ими занят Федька, но готовы они будут через месяц. СМ-2 на сотню солдат — тоже к тому времени будут.

Сдаться — значило погубить Орлова, расписаться в собственном бессилии.

И тогда, в звенящей тишине, мозг, работающий на чистом адреналине отчаяния, нащупал выход. Отступление. Возвращение на шаг назад, на старые, выжженные позиции, которые я сам же и оставил.

— Мы не можем построить дирижабль, — произнес я тихо. Нартов вздрогнул. Брюс медленно повернул голову. — Расчеты верны. В поставленные сроки — это невозможно.

Подойдя к столу, я решительно смахнул листы с расчетами по водороду. Под ними лежал старый, потрепанный эскиз, сделанный еще в Яссах. Неуклюжий, пузыреобразный силуэт монгольфьера.

— Значит, мы вернемся к тому, что работает. Построим улучшенный монгольфьер.

Нартов вскинул на меня растерянный, почти оскорбленный взгляд.

— Петр Алексеевич, это шаг назад! Ваш компромиссный вариант несет еще большие риски! Вес батарей и электродвигателя критически снизит его потолок и скорость подъема. Он станет идеальной мишенью! Мы строим летающий гроб!

— Да, — твердо ответил я. — Мы возвращаемся к проблемам, но на новом уровне. — Взяв чистый лист, я начал чертить. — Мы не будем строить шар. Мы сделаем его чуть вытянутой формы, чтобы уменьшить сопротивление воздуха. Добавим хвостовое оперение для стабильности — но это надо еще проверить, сработает ли. Оболочку сделаем из твоей новой ткани — она хоть и тяжелая, но гораздо прочнее и менее горюча, чем просмоленная мешковина.

Мой грифель летал по бумаге, набрасывая контуры гибридного, уродливого, но теоретически жизнеспособного монстра.

— А главное — сердце. Под него мы поставим нашу «Триаду».

— Но… батареи и двигатель слишком тяжелы! — воскликнул Нартов. — Они съедят всю подъемную силу!

— Не съедят, если их задача — не тащить нас против ветра, а лишь помогать ему. Мы поставим небольшой электродвигатель с пропеллером. Его тяги не хватит, чтобы бороться со встречным потоком, зато будет достаточно, чтобы маневрировать на малых скоростях, разворачиваться, выбирать более удачное течение. А для подъема… — я обвел на чертеже новую деталь, — … мы используем безопасную горелку новой конструкции, с принудительной подачей воздуха от небольшого вентилятора, работающего от батарей. Это даст стабильное и мощное пламя без риска выброса искр — но и здесь надо будет проверить опытно.

Получился прагматичный, уродливый компромисс. Инженерный костыль. Я предлагал построить пожарное средство, собранное из обломков наших великих планов. Медленный, неуклюжий, все еще зависимый от погоды аппарат, который мы могли построить. Быстро.

— Петр Алексеевич, это полумера! — в голосе Нартова зазвенело отчаяние. Загоревшись мечтой об идеальном дирижабле, он видел в моем предложении предательство инженерной мысли. — Мы построим неуправляемый пузырь с моторчиком! Мы должны решать фундаментальную проблему, а не латать дыры! Дайте мне еще два дня! Я найду способ облегчить оболочку!

Наш спор из технического мгновенно перерос в мировоззренческий. Он, как идеалист, одержимый совершенством, требовал времени на создание революционной машины. Я же, прагматик, на чьих плечах лежала ответственность за сотни жизней, требовал рабочего, пусть и несовершенного, решения — здесь и сейчас.

Наш спор кипел на глазах у Брюса и Алексея, который тихо вошел к нам. Они молчали, понимая, что решается нечто большее, чем судьба одного проекта.

— Двух дней у нас нет, Андрей! — я повысил голос. — У нас небольшой промежуток времени, за которые отряд Орлова либо получит помощь, либо будет вырезан до последнего человека. Твоя идеальная машина прилетит на их могилы.

Я устало посмотрел на Нартова.

— Я понимаю тебя. Поверь, мне больнее, чем тебе, отказываться от этого замысла. Но сейчас мы на войне. И наша задача — а спасти людей.

Затем я отвернулся от него к Брюсу, все так же неподвижно стоявшему у окна.

— Яков Вилимович, вот мой ответ. Через трое суток у нас будет летательный аппарат. Не тот, о котором мы мечтали, но он сможет долететь до острога Орлова и сбросить им порох и припасы. Он сможет оказать моральное воздействие на казаков — уж я создал этому проекту соответствующий авторитет — османы не соврут.

Я замолчал в ожидании вердикта. Брюс медленно подошел к столу, взял чертеж идеального дирижабля Нартова.