Инженер Петра Великого – 8

Глава 1

Тишину кабинета вспороли мои слова. Бокал с вином застыл в руке Якова Брюса. Светская расслабленность слетела с него, как позолота, и теперь передо мной сидел глава Тайной канцелярии — жесткий, холодный, требующий объяснений. На его лице плескалось почти враждебное недоумение.

— На чем основаны твои выводы, барон? — хмуро спросил он. — «Восстание началось». Это слишком серьезное заявление, чтобы бросаться им на основе запоздалого донесения о казачьей драке. Я должен буду доложить Государю, и мне нужны факты, а не предчувствия. Государь не терпит паникеров.

Я медленно опустил бокал. Внутри разлилась смертельная усталость: только что с одной войны — и тут же втягивают в другую. На мгновение захотелось махнуть рукой, сказать: «Разбирайтесь сами, я инженер». Но передо мной сидел единственный человек в этой Империи, способный понять и помочь. Придется работать.

— Факты появятся позже, Яков Вилимович, — ответил я, поднимаясь. — Когда гонцы принесут вести о разгроме отряда Долгорукого и падении Черкасска. Но тогда будет уже поздно. Мы говорим о расчете, а не о предчувствиях.

Подойдя к огромной карте Империи, занимавшей всю стену, я взял угольный грифель.

— Вы ведь знакомы с работой моих прокатных станов, — начал я издалека. — Знаете, как мы получаем броневой лист. Берем крицу, раскаляем, пропускаем через валки. Снова раскаляем, снова пропускаем. С каждым проходом металл становится тоньше, прочнее, но внутри него накапливается напряжение. Если переусердствовать, не дать ему «отдохнуть», не провести вовремя отжиг, он становится хрупким. И тогда достаточно одного неверного удара, чтобы весь лист пошел трещинами.

Лицо Брюса было непроницаемо, зато в глазах появился интерес. Эта аналогия была ему понятна.

— Дон, — я обвел грифелем земли Войска Донского, — это такой же лист металла, который мы десятилетиями «прокатывали» государственными реформами. С каждым указом, отменяющим их вольности, с каждым новым налогом, с каждым полком, посланным ловить беглых, напряжение внутри росло. А беглые, раскольники, весь этот горючий люд, что стекался туда, — это примеси в сплаве, создающие внутренние дефекты.

Я ткнул грифелем в точку на карте.

— Бахмутские солеварни — то самое слабое место, где напряжение достигло предела. И князь Долгорукий, с его жестокостью, — это удар закаленным бойком по перекаленному, хрупкому металлу. Результат предсказуем.

Бросив грифель на стол, я повернулся к Брюсу.

— Но это лишь аналогия, Петр Алексеич, — возразил он. — Красивая, но всего лишь аналогия. Казаки — не металл. Они могут стерпеть, подчиниться…

— Они не подчинятся, — прервал я его. — Потому что Долгорукий для них — чужой. Он пришел карать, а не договариваться, и каждая его казнь и высеченная станица будет сплачивать их, а не усмирять. Знаете, что мне так и не удалось перетянуть на свою сторону казачью среду. Некрасова я и так и эдак, а он все о воле казацкой думает. Кстати, за ним нужен теперь особый пригляд. Не успел я сделать его своим человеком, не успеет и он сам проникнуться благами империи. Они перестанут видеть в нас своих. Для них мы теперь такие же враги, как татары.

Лицо Брюса окаменело. Мои метафоры он мог счесть игрой ума, но моя «игра» с атаманом Некрасовым, о чем он явно не в курсе был, становится прямым провалом его ведомства. Хотя он должен был знать про азовский «триумвират».

— Почему мне не доложил? — процедил он сквозь зубы.

— Потому что я не был уверен до конца, что дойдет до крайности.

Брюс долго молчал, его взгляд был прикован к карте. Мой анализ, подкрепленный конкретным провалом, не оставил ему пространства для маневра. Он не верил в пророчества, зато верил в расчет. Наконец, он отвернулся.

— Хорошо, генерал. Твой расчет верен. Лист металла треснул. — Он тяжело опустился в кресло. — И мы опоздали. Что теперь?

Вопрос повис в воздухе. Он признал диагноз. Теперь пришло время искать лекарство, и в этом деле он был главным лекарем Империи. Вскочив с кресла, он начал мерить шагами кабинет. На смену расслабленности пришла сконцентрированная энергия. Светская беседа закончилась.

— Хорошо, — он резко остановился у камина. — Раз мы принимаем расчет за основу, действовать нужно немедленно и жестко. Первое, что приходит на ум, — удар.

Его глаза блеснули в свете огня.

— Государь далеко. У меня есть полномочия. Я могу своей властью снять с северных границ два лучших гвардейских полка. Скрытно перебросить их на юг. Их задача — пройти тихом и найти ставку Булавина, взять ее штурмом и повесить его самого и всю его старшину на главной площади Черкасска. Обезглавить восстание одним ударом. Как тебе такой план, генерал?

План был в духе самого Петра Великого — дерзким. Но, как мне кажется, абсолютно бесполезным.

— Этот план не сработает, Яков Вилимович, — спокойно ответил я. — Вы пытаетесь одним ударом решить все проблемы. — Я вновь подошел к карте. — Вы уничтожите Булавина, я не спорю. Но это не остановит болезнь, а лишь разгонит заразу по всему телу. На его место тут же встанут двое других, еще более яростных. На место каждого повешенного атамана придут трое, жаждущих мести. Это восстание держится не на одном человеке — оно держится на общей ненависти. Война не закончится, превратится в бесконечную охоту в бескрайней степи.

Брюс нахмурился.

— Ты говоришь как проповедник, генерал, а не как государственный муж! — нахмурился Брюс. — Твое доброе отношение к бунтовщикам граничит с государственной изменой! Пока мы тут разговариваем, они режут наших солдат! Возможно, долгое пребывание на юге смягчило твой характер. Здесь уважают только силу!

Он ударил, целясь в мою лояльность.

— Силу уважают тогда, когда она приложена к верной точке, Яков Вилимович. А удар по атаманам — это удар по воде. Если уж мы говорим о силе…

— Хорошо. Тогда — совсем крайность, — перебил он, доводя идею до логического предела. — Мы ударим по их корням. Выберем пять-шесть самых мятежных станиц. Окружим. И сотрем с лица земли. Всех. Выжечь дотла, а на пепелище посыпать солью. Устроить такой урок, чтобы при одном упоминании царского имени у них кровь в жилах стыла. Вот это — сила.

Передо мной стоял безжалостный государственник.

— И этот план приведет нас к поражению, — так же спокойно возразил я. — Вы получите партизанскую войну, я бы даже сказал — народную войну. Каждый казак, чью семью вырежут ваши каратели, станет фанатиком. Вы превратите весь Дон во враждебную территорию на сто лет вперед. Да, вы запугаете их на год, на два. Но ненависть, которую мы посеем, даст такие всходы, что наши внуки будут проклинать нас за эту «победу».

Брюс еще сильнее нахмурился.

— Опять проповеди! — вздохнул он. — Тогда что? Блокада! Перекрыть все дороги. Ни пороха, ни свинца, ни хлеба. Заставить их голодать. Пусть их хваленая вольница пожирает сама себя!

— Ваша мысль о блокаде верна, — согласился я, чтобы тут же нанести ответный удар. — Это правильный инструмент. Но у нас нет времени. Это все равно что лечить больного медленным ядом, когда ему требуется немедленная операция. Блокада даст эффект через полгода, а за это время Булавин, чтобы прокормить свою армию, пойдет огнем и мечом по соседним губерниям. Ущерб будет чудовищным. И главное — голодать будет голытьба. Это лишь усилит их ярость.

Я отверг все три его плана. Все традиционные методы были исчерпаны.

Брюс замер посреди кабинета. Его арсенал государственных решений был пуст. Медленно, словно неся на плечах неподъемный груз, он подошел к столу, налил вина и осушил бокал одним глотком. Затем посмотрел на меня. Из его взгляда ушли гнев и раздражение, оставив лишь тяжелую усталость и тень уважения.

— Хорошо, генерал, — глухо произнес он. — Я думаю, что у тебя есть свой план. — Он поставил бокал на стол и скосил глаза на меня. — Даю слово, если он будет не лучше предложенного мной, то я немедленно отправлю Государю донесение о том, что генерал-майор Смирнов, потрясенный прутским походом, не способен принимать взвешенные решения. Давай, убеди меня.

Ультиматум Брюса требовал немедленного ответа. Я не спешил. Подойдя к столу, я налил себе воды из графина и сделал несколько медленных глотков, собираясь с мыслями. Вся моя предыдущая критика была расчисткой площадки от обломков старых стратегий. Теперь пришло время строить.

— Вы правы, Яков Вилимович, — начал я, возвращаясь к карте. — Все предложенные пути ведут в пропасть, потому что мы пытаемся решить проблему старыми методами. Пытаемся рубить, когда нужно считать; жечь, когда нужно строить; душить, когда нужно покупать. Мой план бьет по причине.

Брюс подался вперед.

— Мой план состоит из трех частей, работающих одновременно, как шестерни в одном механизме. Цель — сделать восстание бессмысленным. Лишить его почвы, цели и средств.

Я взял грифель.

— Часть первая: Военная. Удар по мифу. Вы предлагали обезглавить восстание. Я предлагаю то же самое, но наша цель — их вера в собственную неуязвимость. Они сильны, пока они в своей степи, где каждая балка им знакома. Мы должны нанести им одно, но сокрушительное поражение там, где они считают себя хозяевами. Нам не нужен тотальный разгром, требующий десятков тысяч солдат. Нам нужно «чудо». Оглушительный, непостижимый для них успех, который покажет тщетность борьбы не с нашими полками, а с самой Империей, с новой технологической реальностью. Пусть они увидят, что степь их больше не защищает. Это будет психологический удар, после которого их боевой дух не оправится.

— Какое еще «чудо», генерал? — нахмурился Брюс.

— Всему свое время, — ушел я от ответа. — Перейдем ко второй части. Экономической. Пряник вместо кнута. Вы предлагали блокаду. А я предлагаю обратное: завалить их деньгами. Но не всех. — Я обвел грифелем несколько станиц вверх по Дону, вдали от очага мятежа. — Здесь сидят владельцы земель, табунов, торговцы. Война им невыгодна. Так вот, мы сделаем им предложение, от которого невозможно отказаться. Через подставных купцов мы предложим им легальные, защищенные государевой грамотой контракты на поставку хлеба и лошадей для армии. По ценам вдвое выше рыночных, Меньшиков и Морозовы тут не смогут помешать. И долю в наших новых мануфактурах. Мы их не задушим, Яков Вилимович. Мы их купим. И тогда Булавин со своей голытьбой, требующей «все отнять и поделить», станет для них не вождем, а угрозой их новому богатству. Мы расколем их изнутри, не сделав ни единого выстрела. Противопоставим «воровской» вольнице — вольницу купеческую.

Лед на лице Брюса начал таять. Этот циничный план был ему абсолютно понятен. Это была его стихия.

— Изящно, — признал он. — Но рискованно. Где гарантии?

— Гарантий нет. Есть расчет на то, что алчность сильнее старых обид. Особенно, если подкрепить ее страхом. И здесь мы переходим к третьей, главной части. Технологической. Их преимущество — в скорости. Они наносят удар и растворяются в степи. Мы не можем их догнать. Так вот, мы лишим их этого козыря. Мы станем быстрее.

Мой грифель прочертил жирную, уверенную линию от Санкт-Петербурга на юг, через Москву, к Воронежу.

— Ответ на Булавинское восстание лежит здесь. — Мой палец уперся в линию. — «Стальной Хребет», наша железная дорога. Все силы, все ресурсы — сюда. Мы построим дорогу, которая позволит перебрасывать полки из центра на юг за неделю, а не за два месяца.

Затем мой палец переместился на эскиз «Катрины» на столе.

— А это — наши будущие глаза. Машина, которая увидит каждый их отряд с высоты птичьего полета. Мы лишим их внезапности, не будем играть по их правилам, Яков Вилимович. Мы изменим само поле боя. Превратим степь из их дома в прозрачный для нас аквариум, где каждая рыбка на виду.

Я замолчал. Брюс неподвижно смотрел то на карту, то на мои эскизы. Он не задавал вопросов. Он складывал части головоломки. Наконец, он медленно обошел стол, встал рядом со мной и долго смотрел на прочерченную линию железной дороги.

— Это… — тихо произнес он, — план переустройства государства. Чтобы осуществить его, понадобятся все ресурсы Империи. Годы работы. А Булавин у нас уже под боком. Мы не успеем.

— Мы успеем, — сказал я. — Если начнем прямо сейчас. И если вы, Яков Вилимович, обеспечите нам главное — время и политическую волю.

Брюс долго молчал, его взгляд был устремлен в одну точку на карте. Затем он повернулся ко мне, и в его глазах была стальная решимость.

— Хорошо. Я обеспечу политическое прикрытие в столице. Я найду способ убедить Государя, когда придет время, что задержка с отправкой войск — это часть хитрого плана. Ты всегда справлялся со своими задачами. Не знаю как ты все это сделаешь, даже не представляю себе это… Если не получится… Государь снимет головы с нас обоих. И моя будет первой.

— Я знаю.

Наше рукопожатие было коротким и крепким. Стратегическое решение было принято. Гонка со временем началась.

Когда за Брюсом закрылась дверь, я еще долго стоял у карты. Я смотрел на жирную линию, прочерченную грифелем. План, который я изложил главе Тайной канцелярии, был честен. И одновременно он был лишь прикрытием для двух других, истинных планов, о которых ему знать было не обязательно.

Брюс ждет от меня «чуда» — ошеломительного военного успеха. Что ж, он его получит. Но я, как инженер, не верю в чудеса. Я верю в резервные системы и гарантированную огневую мощь. Пока все ресурсы Империи будут брошены на «Стальной Хребет», я в полной тайне, здесь, в Игнатовском, форсирую работу над проектом, который я похоронил. «Бурлак». Я не буду строить новую машину с нуля. Я возьму и превращу проект в то, чем он должен был быть изначально — в мобильные крепости. Легкая броня от казачьих пуль, платформа для скорострельной картечницы и десантный отсек на десять гренадеров. Три таких «зверя», способные без дорог пройти по степи и нанести удар там, где их никто не ждет, — вот моя подстраховка. Да, с топливом будет проблема, но это решаемо.

Если психология и экономика дадут сбой, в дело вступит сталь. Я обезглавлю это восстание расчетливыми ударами механизированной кавалерии. Брюсу об этом знать не нужно. Для него это будет лишь счастливой случайностью и подтверждением моей гениальности.

Но даже это — лишь тактика. Главное скрывалось в самой дороге. Эта линия на карте — скальпель, которым я собираюсь вскрыть главный нарыв Империи — крепостничество. И сделать это так, чтобы никто ничего не понял до самого конца.

Я уже посмотрел на отчеты своей команды по экономической части. Что-то мне еще преподнесет Морозова, но суть видна. В Империи нет платежеспособного слоя населения. В стране слишком много крепостных. Уж я то знаю, что чем дальше, тем сильнее этот момент будет сковывать экономику.

Строительство потребует сотен тысяч рабочих рук. Где их взять? Ответ очевиден: государственные крестьяне. Их сгонят сюда десятками тысяч по государеву указу, как на каторгу. Это будет величайшая в истории России программа переобучения. Каждый из них получит специальность: землекоп, плотник, каменщик, укладчик, кузнец. Они будут получать жалование, а не барщину или что там они получают. Скромное, конечно, зато настоящее, живыми деньгами. Они будут жить в стандартных бараках-общежитиях, а не в землянках. Их будут кормить и лечить за казенный счет. За пять-семь лет, пока дорога будет ползти на юг, через этот проект пройдут сотни тысяч людей. Они придут сюда темными, забитыми рабами, а выйдут — квалифицированными рабочими, которые умеют ценить свой труд.

И вот тут-то и сработает главная шестеренка моего механизма. По окончании контракта на строительстве дороги каждый из них получит и вольную, и небольшой надел земли — здесь же, вдоль дороги. С обязательством эту землю обрабатывать и платить в казну умеренный налог.

Что мы получим в итоге? Целый новый класс людей — свободных, имущих, лояльных государству, которое дало им новую жизнь. Они станут костяком, на котором вырастет новая экономика. Помещик, чьи крепостные работают спустя рукава три дня в неделю, никогда не сможет конкурировать с фермером, который трудится на своей земле от зари до зари. Промышленник, использующий рабский труд, проиграет мануфактуре, где работают вольнонаемные, мотивированные зарплатой. Крепостное право не нужно будет отменять каким-либо указом. Оно просто умрет само. Станет экономически невыгодным, как лучина при свече.

Я смотрел на карту и видел, как вдоль этой стальной артерии, пульсируя, нарождается новая Россия — свободная, индустриальная, сильная. И никто — ни Брюс, ни Государь, ни старое боярство — не увидит в этом проекте ничего, кроме спешной постройки стратегического пути на юг. Они сами дадут мне в руки инструмент, который разрушит их мир.

Булавинское восстание станет величайшим даром, эдаким кузнечным горном, в котором я перекую Россию.