Инженер Петра Великого – 8

Глава 16

Странное утро выдалось в Черкасске. На смену вчерашнему реву толпы пришло молчание, от которого становилось только хуже. Стоя на крыльце комендантской избы, я вдыхал мерзкую смесь из запахов гари и пролитой браги. Бой выигран, а война только начинается.

С серым лицом и глубоко запавшими тенями под глазами ко мне подошел Илья Зимин, новый атаман. Ночь для него, очевидно, выдалась не легче моей.

— Ну что, Петр Алексеич? — хрипло буркнул он. — Зачинщиков за ночь похватали. Однако народ затаился. Ждет, когда твои гвардейцы за веревки примутся.

На площади люди сбивались в кучки, провожая каждого моего солдата тяжелыми взглядами исподлобья. Они ждали привычного сценария: пришел царский генерал, бунт подавил, теперь начнутся расправа и грабеж. И этот сценарий нужно было ломать.

— Виселицами сыт не будешь, Илья Матвеич, — ответил я. — Страх — плохой помощник в делах. Мне нужно, чтобы они работали, а не боялись.

— Не верят они ни во что, кроме сабли. Многие ночью убёгли, страшатся, — покачал головой Зимин. — Да и в машины твои, прости господи, как в нечистую силу верят.

— Вот это мы сейчас и поправим.

По моему знаку из-за угла выехал Дубов.

— Петр Алексеевич, прикажете начинать зачистку?

— С точностью до наоборот, Дубов. Начинаем расчистку.

Лицо моего капитана вытянулось.

— То есть… хламье убирать? Нашими-то силами?

— Не хламье, а хаос, — поправил я. — Сейчас это самое важное. Выполнять.

«Бурлак», натужно вздохнув паровой машиной, медленно выполз на площадь. Толпа вздрогнула и отхлынула, словно от огня. Матери хватали детей, мужики невольно тянулись к оружию, которого у многих уже не было. Все ждали, что стальной монстр начнет давить и стрелять.

Но машина, проигнорировав людей, подползла к огромному завалу из обломков телег и бочек, перегородившему самый широкий проулок к пристани. Не обращая внимания на перепуганных зрителей, механик ловко зацепил стальным тросом лебедки самую крупную телегу.

— Тяни! — рявкнул Дубов, и его голос гулко разнесся над притихшей площадью.

Двигатель зафыркал, из трубы вырвалось облако пара. Трос натянулся, как струна, заскрипел металл. На мгновение показалось, что ничего не выйдет: «Бурлак» натужно замер, резиноидные колеса провернулись, взрывая грязь. Из толпы донесся чей-то злорадный смешок.

Трос лопнул. Оглушительный щелчок — и стальной канат хлестнул по броне, оставив на ней глубокую царапину. Смех в толпе усилился. Кто-то выкрикнул:

— Сдулась нечистая!

Дубов нахмурился и резко обернувшись ко мне. Я спокойно покачал головой: продолжай. Эта мелкая неудача, впрочем, оказалась на руку. Машина предстала не всесильным божеством, а просто железом, которое тоже ломается. Суеверный ужас в глазах толпы заметно поубавился.

— Цепь давай! — прорычал Дубов механику.

Со второй попытки, уже с помощью толстой якорной цепи, дело пошло на лад. С чудовищным треском ломающегося дерева и визгом сминаемого металла завал поддался. «Бурлак», натужно дыша, одним движением оттащил всю эту груду хлама в сторону, освобождая проулок к реке.

Смешки стихли. Наступила тишина, но уже другая — изумленная. На эту работу у них ушла бы целая артель и полдня времени. Машина сделала это за пять минут.

Не давая им опомниться, я указал Дубову на следующий объект — полусгоревший кабак, черным скелетом торчавший в центре площади. Это здание — символ вчерашнего пьяного бунта.

На этот раз «Бурлак» действовал проще: уперся в угол строения массивным протобампером и просто надавил. С долгим, мучительным скрипом гнилые балки поддались, и кабак сложился внутрь, как карточный домик, подняв тучу пыли и трухи.

Этот акт осмысленного, целенаправленного разрушения произвел на толпу еще большее впечатление, чем расчистка завала. Они увидели, как сила, которую они считали дьявольской, на их глазах наводит порядок. Уничтожает символ их вчерашнего безумия, расчищая место для чего-то нового.

Зимин, стоявший рядом, задумчиво поглаживал бороду.

— Хитро, барон, — проговорил он. — Очень хитро. Ты им показываешь, как надо.

— Они должны сами захотеть этого порядка, Илья Матвеич. Захотеть, потому что он выгоден. А теперь — время для второго шага. Мне нужны люди.

— На виселицы?

Я сдержал смешок.

— На работу.

Отведя его в сторону, подальше от любопытных ушей, я изложил свой план:

— У меня в обозе казна. Небольшая, правда. Готов прямо сейчас выдать подряды на полную расчистку города, ремонт причалов, восстановление моста. Платить буду серебром. Каждый вечер, по итогам работы. Ты, атаман, отвечаешь за артели. Набери людей, поставь над ними десятников, следи за работой. Я плачу, ты — организуешь.

Зимин нахмурился, прикидывая что-то в уме.

— Деньги — это хорошо, однако голытьба работать не привыкла. Грабить проще.

— А мы сделаем так, что грабить станет невыгодно и опасно. Твои рабочие артели, Илья Матвеич, будут считаться на государевой службе. И получат право защищать свои объекты — склады, лесопилки, стройки — с оружием в руках. Любой, кто попытается им помешать, будет объявлен врагом Войска Донского. И судить его будешь ты. Своим, казачьим судом.

В глазах атамана блеснул огонек. Он понял, что я даю ему инструмент власти. Легитимное право карать тех, кто не подчиняется новому порядку, прикрываясь и моим, и своим атаманским авторитетом.

— Это дело, — коротко кивнул он. — С этим можно работать.

Я вернулся к Дубову, который уже командовал установкой нового троса.

— Капитан, теперь мы строители. Твоя задача — доказать этим людям, что наш металл может кормить.

— Будет сделано, Петр Алексеич, — ответил он, вытирая сажу с щеки. — Уже прикинул, как к «Бурлаку» плуг присобачить. Землю им пахать будем, не знаю получится ли.

Я похлопал его по могучему плечу. Вот и испытаем. В сознании этих людей нет места для сложных политических конструкций. Для них мир делится на «барина», который отнимает, и «хозяина», который дает. Моя задача — доказать, что Империя в моем лице прислала им Хозяина. И лучшими аргументами в этом споре станут стальной плуг и полновесные серебряные рубли. Война за Дон переходила из горячей фазы в экономическую, а здесь у меня было явно больше козырей.

Следующие дни превратили Черкасск и его окрестности в одну большую демонстрационную площадку. Молва о генерале, что не рубит головы, а платит серебром за работу, быстро облетела станицы, и к нам потянулся народ. Одни шли из простого любопытства, другие — в надежде пристроиться к подряду, третьи — с затаенной злобой и недоверием.

Ареной для главного представления я выбрал заброшенную делянку за городом, прозванную местными «чертовым плешом». Земля там была плодородная, зато сплошь усеянная вековыми пнями и валунами. Всю ночь Дубов со своими молодцами колдовал над «Бурлаком», прилаживая к нему самодельный корчеватель — жуткую конструкцию из рамы разбитой пушки и толстых цепей, больше похожую на челюсть доисторического зверя.

На рассвете, когда мы вывели машину на поле, там уже собралась приличная толпа. «Бурлак» взревел и двинулся на первый, самый крупный пень. С хрустом вгрызшись в дерево, корчеватель напрягся, колеса провернулись, двигатель натужно закашлял черным дымом. На мгновение показалось — не выйдет. В толпе послышались смешки.

— Гляди-ка, зуб сломал, идол железный! — выкрикнул какой-то бородач под одобрительный гул.

Раздался оглушительный металлический скрежет — одна из цепей корчевателя с треском лопнул и отлетел в сторону. Машина дернулась и замерла. Хохот в толпе стал увереннее. На броне появился Дубов.

— Ничего, бывает, — бросил я ему достаточно громко, чтобы слышали в первых рядах. — Железо тоже устает.

Механики, матерясь вполголоса, принялись за ремонт прямо на глазах у народа. Эта мелкая поломка оказалась лучшей агитацией. Машина в их глазах потеряло демоничность — всего лишь сложный инструмент, который требует умения и может ломаться. Суеверный ужас сменился сперва знакомым злорадством, а затем — живым любопытством.

— Да они цепь не так закрепили, — авторитетно заявил один из кузнецов в толпе. — На излом пошла. Надо было через скобу пускать.

Через полчаса, починив и усилив конструкцию, «Бурлак» снова взялся за дело. На этот раз пень поддался. С жутким треском рвущихся корней его выворотило из земли и отбросило в сторону. За ним последовал второй, третий. К полудню половина «чертова плеша», расчищенная до широкой полосы взрыхленной земли, лежала перед ними. Казаки молчали. Их хозяйское нутро видело не дымящее чудовище, а гектары новой пашни, которые можно было получить не за год каторги, а за один день. Смешки прекратились.

Не хочу считать насколько выгодно использовать эту махину с дорогим обслуживанием и содержанием на такого вида работы. Главное, что есть возможность поставить дело на поток (в том числе и производство этих тягачей). Не все же мерить деньгами.

Второго «Бурлака» мы поставили на берегу Дона, где мои механики, используя трофейные детали и мой наспех нарисованный чертеж, сооружали временную лесопилку. Работа там превратилась в настоящее поле битвы. Рядом с нашими игнатовскими умельцами я приказал Зимину поставить артель из местных плотников — якобы в помощь, а на деле — для обучения и присмотра.

Местные с ходу принялись за глухой саботаж: работали спустя рукава. Терпение лопнуло, когда во время пробного запуска ременная передача соскочила со шкива и едва не убила одного из моих механиков.

Пришлось вмешаться лично. Собрав обе бригады, я вместо криков и угроз взял кусок мела и на большой доске начертил простую таблицу: «План — 100 досок в день. Оплата — 2 рубля на артель. За каждую доску сверх плана — 5 копеек премии. За каждую испорченную — 10 копеек штрафа со всех». А затем добавил: «Отвечают за результат и распределяют деньги обе артели. Сообща».

Цены были приличные, к примеру, на 2 серебряных рубля можно было купить 100 кг мяса. Либо в полтора раза больше — рыбы. При этом средняя дневная зарплата рабочего 5–10 копеек.

Правда был косяк. Не все умели читать, поэтому пришлось еще и разжевать.

К счастью, шестеренки завертелись. Игнатовские, заинтересованные в премии, перестали смотреть на местных свысока и начали их учить. А местные, не желая платить штрафы из своего кармана, сами приструнили саботажников (хотя там не о саботаже наверное речь, а о банальной лени). Через два дня лесопилка работала, а на берегу росла гора свежих, пахнущих смолой досок. Сама по себе технология была ничем, но помноженная на правильно выстроенную мотивацию, она творила чудеса. И только потом я узнал, что это золотая жила для местных.

Параллельно на площади, у всех на виду, шла модернизация третьей машины. Дубов, войдя в раж, превратил ремонт в настоящее техническое шоу. Он громко, на всю площадь, распекал своих механиков за ошибки и тут же объяснял казакам-зрителям, почему именно сюда нужно наварить дополнительный лист брони, а вот эту медную трубку в системе охлаждения заменить на более толстую.

— Двигатель, как конь добрый, — вещал он, обращаясь к обступившим его бородачам. — Ему в жару пить надо больше! Вот мы ему и делаем водопой пошире, чтобы не запалился в самой пахоте!

Он говорил с ними на их языке, сравнивая сложный механизм с понятными вещами, и они слушали и видели, что за грубой силой стоит мысль, расчет и постоянное улучшение.

Разумеется, без диверсий не обошлось. Ночью кто-то перерезал приводные ремни на лесопилке. На следующий день в одном из двигателей «Бурлака» обнаружился песок, насыпанный в маслобак. Зимин рвал и метал, обещая повесить виновных на первом же дереве.

— Не надо вешать, — остановил его я. — Повешенный — плохой работник.

Немудреная шутка развеселила самих казаков.

Мы усилили охрану объектов, изменив ее состав. Теперь в караулы вместе с моими гвардейцами заступали казаки из рабочих артелей — те самые, что получали от меня серебро. Я не сомневался: источник своего дохода они будут охранять яростнее любого наемника. И точно: через два дня они сами изловили и приволокли к Зимину двух бандитов, пытавшихся поджечь склад с досками.

К исходу недели Черкасск было не узнать. Страх и безделье сменились лихорадочной, деловой суетой. Пьяных на улицах почти не осталось — кто хотел заработать, работал; кто не хотел — был быстро поставлен на место своими же станичниками.

Вечером, сидя с Зиминым на крыльце, я наблюдал за улицей. Мимо проехала телега, груженая досками, которую охраняли два казака с фузеями наперевес — вчерашние бунтовщики, а ныне — защитники собственности.

— Знаешь, Петр Алексеич, — задумчиво сказал Зимин, — я, кажется, понял твою науку. Ты не порядок привез, а работу. А где работа, там и порядок сам заводится.

Я усмехнулся. Атаман уловил суть. Я всего лишь создавал условия, при которых им стало выгоднее строить порядок самим. Первый этап, демистификация технологии, был завершен. Теперь предстояло встроить этот обновленный, прагматичный Дон в экономику всей Империи.

На следующий день в полутемной комендантской избе, я собрал Зимина и десяток самых влиятельных из уцелевших атаманов. Я собирался предложить им сделку.

На грубо сколоченный стол легли трофеи — два пузатых кожаных мешка с казной Булавина.

— Это, господа атаманы, то, что было собрано на войну с Государем, — обведя их тяжелым взглядом, я сделал паузу. — По закону военного времени, все должно отойти в имперскую казну. Но Государь у нас милостив. Посему, половина — на возмещение убытков Империи. А вот вторая… — один из мешков я небрежно пододвинул к Зимину, — … остается здесь. В казне Войска Донского.

Атаманы затаили дыхание. Ох и влетит мне за самоуправство от государя — но он сам виноват, неча мне столько власти давать. В универах по госуправлению не учились, поэтому «рулим, как могём».

Мой ход ломал все их представления: царские воеводы всегда только забирали, и чтобы кто-то отдавал захваченное — такого на их памяти не было. Напряженные лица искали подвох, в каждом взгляде читался один и тот же вопрос: в чем уловка?

— Деньги — кровь земли, — продолжил я, намеренно используя их же поговорки. — И эта кровь должна работать. С сего дня объявляю о первых государевых подрядах.

Разложив на столе карту, я перешел к делу.

— Дороги разбиты, мосты сожжены, торговля стоит. Кто готов взяться за восстановление Большого тракта? Кто возьмет на себя охрану купеческих караванов?

Молчание. Атаманы переглядывались. Их мир не знал подрядов, он знал приказ и добычу.

— Что молчите? — усмехнулся я. — За работу платить будут. Серебром. Но не за красивые глаза, а за сделанное. Примем у вас сажень дороги — получите деньги. Охраните караван — вот вам доля.

— А кто судить будет, ладно ли сделано? — подал голос хмурый атаман с перебитым носом, Матвей Сизый. — Опять приказные приедут, начнут носом крутить да мзду требовать? Знаем, плавали.

— Судить будет ваш атаман, — указав на Зимина, ответил я. — И принимать работу будет он. Я лишь казначей. И платить буду по его слову.

На их глазах выстраивалась система. Я встраивался в их структуру, предлагая новый, экономический двигатель.

— Создавайте артели, — повысил я голос. — Набирайте людей. Ставьте десятников. Но учтите, спрос будет строгий. За пьянство и брак — штраф. Причем не с меня, а с вашей же войсковой казны.

Первые дни обернулись сущим адом. Система, логичная на бумаге, разбилась о реальность. Наспех сколоченные артели тут же перессорились из-за аванса; первая же попытка ремонта моста провалилась — половина бревен уплыла по реке по вине пьяных караульных. Качество работы оказалось чудовищным. Матвей Сизый, взявшийся за дорожный подряд, приволок ко мне своего десятника с разбитым лицом.

— Этот сукин сын, — прорычал он, толкая вперед казака, — половину денег себе заграбастал, а людям недодал! Народ бунтует, работать не хочет!

— Это твой десятник, Матвей, и твои люди, — спокойно ответил я. — Разбирайся сам. По вашему обычаю. Мое дело — принять готовую дорогу. Не будет дороги — не будет и денег. Ни тебе, ни твоим людям.

Сизый сплюнул. Через час по его лагерю прокатился короткий, жестокий суд, и работа возобновилась с удвоенной силой. До людей начало доходить: воровать можно, но воруешь ты теперь не у далекого царя, а у себя и у своих товарищей. Система начала саморегулироваться через самую понятную им вещь — круговую поруку и страх перед гневом своего же атамана.

Сложнее всего было переломить вековую привычку к праздности и грабежу. Каждый вечер кабаки сотрясались от драк: те, кто вкалывал на подрядах, сбивали спесь с тех, кто пытался жить по-старому, пропивая остатки былой «воли». Зимину пришлось несколько раз лично выводить свою сотню, чтобы утихомирить особо буйных. Эта ломка шла медленно и мучительно. Порядок прорастал из простого желания одних заработать и защитить свой заработок от других. Будет глупостью сказать, что свободолюбивые казаки вдруг резко стали мечтать о работе. Здесь надо учесть положение бывшего булавинского войска. Ведь не т хорошей жизни сам бунт завертелся — зато именно к этой хорошей жизни привела новая власть.

Дороги и мосты были лишь временной мерой. Мне нужен был якорь, который привяжет Дон к Империи намертво. Таким якорем должна была стать промышленность.

На очередном собрании Зимина и его сметливых атаманов на берегу реки, где уже начиналась стройка, я объявил:

— Здесь будет стоять суконная мануфактура.

— Бабское дело, — пренебрежительно бросил Сизый. — Казаку сабля нужна, а не веретено.

— А мундир твоим казакам из чего шить, Матвей? — парировал я. — Из воздуха? Армии нужно сукно. Тысячи аршин. У вас в степи шерсть гниет, а вы ее за бесценок отдаете. Мы дадим станки и мастеров, вы — шерсть и рабочие руки. Женские руки, — уточнил я, глядя прямо на них. — Ваши жены и вдовы будут здесь работать. И получать за это свое, отдельное от вас жалованье.

Атаманы заворчали. Мои слова били в основание их патриархального мира.

— Негоже это, — покачал головой Зимин. — Баба должна дома сидеть, за хозяйством глядеть, а не на мануфактуре…

— А когда мужа убили и хозяйство разграбили, что ей делать? — жестко спросил я. — С сумой по миру идти? Я даю им возможность кормить своих детей. И, между прочим, — я обвел их взглядом, — женщина, у которой есть своя копейка, дважды подумает, прежде чем отпускать мужа на очередной бессмысленный бунт. Ради чего ей это?

Довод был циничным и действенным. Они замолчали, обдумывая.

— И главное, — решил я их добить. — С каждого аршина сукна, что здесь произведут, десятая деньга пойдет в вашу войсковую казну. Напрямую. Чем больше работают ваши женщины, тем богаче становится все Войско.

Я протянул Зимину договор. Это была авантюра. Я не знал, пойдут ли женщины работать, не взбунтуются ли мужики, не саботируют ли всю затею. Однако я ставил на здравый смысл и на то, что даже в самом косном укладе деньги в конечном итоге решают все.

Зимин долго смотрел на бумагу, потом на своих атаманов, в чьих глазах он не видел особого восторга. Они понимали, что я предлагаю им совершенно новую жизнь, где сабля уступает место станку, а набег — контракту. И здесь надо было отдать должное самому Зимину, который сам хозяйственник (единственный в свое время у Булавина) и вокруг себя собрал схожих по разумению казаков.

— А мастера-то где? — спросил он, все еще сомневаясь. — Кто баб-то наших учить будет?

— Мастера прибудут из Москвы. С Морозовских мануфактур. Первые два года будут работать бок о бок с вашими, а потом — уедут. И вы останетесь полными хозяевами.

Он медленно взял перо. Его подпись под договором была выбором между привычным гиблым прошлым и непонятным полным возможностей будущим. И он, скрепя сердце, этот выбор сделал. Спроектированная мной социальная машина была запущена.

В конце концов, эта неделя выжала меня досуха. Спал по четыре часа, питался на ходу — каждый день походил на хождение по минному полю, где любая ошибка грозила взорвать хрупкий мир. Зато, глядя на Черкасск в день отъезда, я точно знал: оно того стоило. Город жил! Вместо безделья и пьяной злобы его наполнил гул стройки, скрип телег и деловитая ругань десятников.

Зимин со своими людьми провожал меня до самого выезда. За эти дни он заметно вырос — не в росте, конечно, в осанке.

— Ну, Петр Алексеич, не поминай лихом, — сказал он, когда мои «Бурлаки» уже пыхтели паром, готовые к маршу. — Спасибо за науку.

— Наука хороша, когда от нее прок есть, Илья Матвеич, — ответил я. — Главное, чтобы вы теперь сами этот порядок удержали.

— Удержим, — веско кивнул он. — Теперь есть, ради чего стараться.

Я уже собирался отдать приказ трогаться, когда хмурый атаман Сизый, тот самый, что в первые дни смотрел на меня волком, вышел вперед.

— Погоди, генерал. Разговор есть.

Он остановился, подбирая слова, и было видно, что это дается ему нелегко.

— Машины твои… Они в продаже будут? Или это так, для государевой потехи?

Я внутренне усмехнулся. Вот он, момент истины. Прямой деловой вопрос.

— Смотря для чего, Матвей, — ответил я, решив не подыгрывать сразу. — Если бунтовать снова надумаете, то не продаются.

— Брось, — отмахнулся он. — Отбунтовались. Нам для дела надо. Вон, Зимин пашню поднимать хочет, мне — дорогу до Азова тянуть, лес возить. С такими механизмами мы за год больше сделаем, чем наши деды за всю жизнь. Какая цена?

Я выдержал паузу, глядя на их жадные, въедливые лица. Они хотели купить. И это меня немного приятно удивило.

— Цены пока нет, — честно сказал я. — Машина новая, ручной сборки. Сперва нужно в Игнатовском с моими мастерами все подсчитать. Дело это небыстрое.

— Хитришь, барон, — прищурился Сизый. — Прицениваешься. Хочешь понять, сколько с нас содрать можно.

— Я хочу понять, сколько она на самом деле стоит, чтобы не продешевить перед казной и не содрать с вас три шкуры, — парировал я. — Чтобы сделка была честной. А если вас сроки не устраивают, можете по старинке, лошадками. Лет за двадцать, думаю, дорогу осилите.

А чего? Я тоже торговаться умею. Преувеличил правда сроки, но, а чего он первый начал?

Сизый сплюнул, промолчал. Аргумент был железный.

— Мы подождем, — вмешался Зимин, кладя тяжелую руку на плечо своему нетерпеливому соратнику. — Дело того стоит. Только ты, Петр Алексеич, не затягивай. И учти, нам машины нужны будут попроще. Без брони этой, без бойниц. Нам пахать, а не воевать. Это ж дешевле должно выйти?

Вот она, хватка! Торгуется, оптимизирует расходы. Я не мог сдержать улыбки. Передо мной стояли первые в России аграрии-промышленники.

— Обязательно учтем. Гражданская версия будет дешевле, — пообещал я. — Как только расчеты будут готовы, пришлю к вам из Москвы людей Морозовых. С ними и будете договор заключать.

Я отдал команду. «Бурлаки» тронулись, оставляя за собой облако пара. Стоя на броне, я смотрел на удаляющийся город и группу казаков, долго еще глядевших нам вслед.

Победа? Несомненно. Однако, пока мы ехали по восстановленной дороге, меня не покидала тревожная мысль. Я запустил процесс, последствия которого сам не мог предвидеть до конца. Дал в руки этим жестоким и прагматичным людям, инструмент невероятной мощи. Сегодня они мои союзники — просто потому, что им это выгодно. А завтра? Что станется, когда Зимин, подняв на «Бурлаках» экономику Дона, станет слишком сильным и независимым? Что, если этот стальной плуг, который я им продам, они однажды перекуют на меч?

Я создал прецедент. Теперь каждый губернатор, помещик и промышленник захочет себе такую машину. Спрос на технологию мог скоро превысить мои возможности контроля.

Уезжая, я оставлял за спиной усмиренный край и сложную, саморазвивающуюся систему, полную как огромных возможностей, так и смертельных рисков. Бунт Булавина был подавлен. Правда своим вмешательством, возможно, я породил дракона куда страшнее — промышленная мощь в руках людей, для которых воля всегда стояла выше закона. Чтобы этого не произошло, нужно остальную империю поднять еще выше.