Инженер Петра Великого – 8

Глава 17

Дорога от Черкасска до Азова обернулась чистилищем. Вместо дыма пожарищ, висевшего над Доном, с реки пополз густой туман. Глуша звуки и скрадывая очертания, он превращал выжженную землю в нереальный пейзаж. В этой белесой мгле единственной реальностью оставались чавканье резиноидныхколес «Бурлаков» да мерное, усталое сопение паровых машин. Почти не смыкая глаз, я без конца прокручивал в голове события последних дней, пытаясь уложить в сознании масштаб произошедшего. Бунт, который в моей старой памяти должен был полыхать годами, я погасил за одну ночь. Погасил интригой и серебром.

Победа не принесла радости и моим гвардейцам. Готовые умереть в безнадежной схватке, они сидели на броне, чистили оружие и смотрели в никуда. Переворот сделал их мрачнее. Даже Дубов сменил шутки на короткие, отрывистые команды и теперь вглядывался в туман так, словно ждал удара в спину. Мы не были триумфаторами, возвращающимися домой, скорее, хирургами после сложной, кровавой операции, которые не знают, выживет ли пациент.

Когда туман наконец рассеялся и впереди показались бастионы Азова, облегчения это не принесло. Город встретил нас деловитым шумом, в котором смешались стук топоров на верфи, визг пил и зычные команды десятников. По расчищенным улицам шли артели рабочих и хмурые совместные патрули из моих людей и казаков Некрасова — люди, связанные общим, не слишком приятным делом. От Азова пахло едким запахом соли с варниц. Этот рабочий смрад был мне дороже всего, ведь он означал, что механизм, запущенный мной до отъезда — заработал.

По приезду я собрал совет. Спертый воздух пах почему-то дегтем. За длинным столом сидели трое — мой странный триумвират, живое воплощение имперского котла, в котором я пытался сплавить несовместимые металлы. Глядя на их лица — педантичное, измученное Хвостова, непроницаемое, высеченное из камня Некрасова и обветренное, уставшее Орлова, — я получил ответ: победила система, заставившая этих троих не перерезать друг другу глотки, а, скрежеща зубами, договариваться.

Первым, как и положено по чину, поднялся майор Хвостов. Несмотря на безупречный мундир и аккуратно припудренный парик, под глазами залегли темные круги, а в углах губ застыла нервная складка.

— Честь имею доложить, господин генерал-майор, — сухо начал доклад он. — Снабжение гарнизона и приписанных к работам артелей производится согласно табелю. Учету и клеймению трофейного имущества начало положено. Однако, — он сделал едва заметную паузу, — отправление правосудия и поддержание порядка весьма затруднены, приходится всякое решение согласовывать с атаманом Некрасовым, чьи методы, дозволю себе заметить, не всегда соответствуют букве государевых указов. Он самочинно привлек к работам общины раскольников, пообещав им защиту, что, признаю, ускорило дело. Но порядок сей, господин генерал, зиждется не на твердом основании закона, а на шаткой почве уступок. Долго он не простоит.

Он сел. Классический службист, искренне верящий, что мир развалится на части, если хоть одна бумага будет оформлена не по форме.

Следом поднялся Некрасов. Медленно, без суеты, и его тихий голос заполнил всю избу.

— Рубежи держим, — заявил он без предисловий. — Ближние станицы под нашу руку стали. Кто с миром пришел — тот с миром и живет. Кто саблю вынимал — тот с землей побратался. Беда в другом: самых отпетых душегубов, сотни три-четыре, мы упустили. Ушли в степь, в камыши. Рассыпались мелкими ватагами, как битый горшок. Днем таятся, ночью жгут хутора да режут скот. Купца пока не трогают. Но это пока. Без твоих солдат, Василий, — короткий взгляд на Орлова, — да без пушек майора, мне их из степи не выкурить. Казачье слово они слушают, да, но лишь покуда за ним государева сила чудится.

Прагматик до мозга костей. Он не питал иллюзий: его авторитет среди вольницы держался, в том числе, на моих штыках и артиллерии Хвостова. Это делало его предсказуемым.

Последним поднялся Орлов. Как всегда, он был краток.

— Остатки банд в степи гоняем. Порядок в городе, как и доложили, блюдем совместными караулами. Муштру казачьих сотен с нашими гвардейцами начали — ругаются, да учатся. Дело в другом, Петр Алексеич. Две недели тому, как только Черкасск взяли, отправил я к Государю двух лучших пластунов с вестью. Сгинули. Неделю назад еще троих выслал, разными путями. И те как в воду канули.

В избе воцарилась тишина. Эта новость порождала беспокойство. Гонцы не просто так пропадают на большой дороге. Либо их систематически вырезает невидимый враг, либо им просто некуда больше скакать. Мой маленький, отлаженный островок порядка оказался отрезан от всего мира. Эта изоляция напрягала.

Дверь скрипнула: адъютант доложил о прибытии обоза из Катрининского острога. Я велел впустить. Хромая на левую ногу, в избу вошел молодой инженер Федотов. Лицо его осунулось и почернело от солнца, камзол висел мешком, правда глаза горели.

— Господин генерал! — выпалил он, не дожидаясь вопросов. — Один аппарат в целости удалось доставить! Второй остался в остроге, ждет деталей из Игнатовского.

Он улыбнулся.

— В сложенном виде «Катрина» доставлена! — в голосе его звенела гордость. — Нам не хватило для второго аппарата ни материала, ни инструментов для полного восстановления. Но мы из двух подбитых птиц собрали одну!

Я смотрел на него с легкой улыбкой. Система работала. Даже в полной изоляции, в глуши, мои мальчишки-инженеры не растерялись. Думали. Анализировали. И спасали аппараты. Моя инженерная школа сдавала свой экзамен на выживание. И, кажется, сдавала его на отлично.

Похвалив механика и отправив его отдохнуть с дороги, я посмотрел на своих товарищей. Надо и мне отдохнуть. С такими мыслями я отпустил недоуменно переглядывающийся Триумвират.

Стоя на крыльце, я вдыхал смешанные запахи работающего города. Все работало. Вот только тишина с запада напрягала. Неужели Государь куда-то вляпался?

На следующий день я попросил к себе Некрасова. Он явился хмурым. Мои люди давно по всему городу разнесли вести о событиях в Черкасске, да и я вкратце вчера поведал хронологию событий. Собственно это и было причиной того, что с атаманом надо было поговорить наедине.

Я не стал ходить вокруг да около — выложил на стол ту же карту, что и Зимину. Мое предложение было зеркальным: власть, контракты, доля. Но главный торг для этого человека — не о деньгах.

— Вера ваша, атаман, — сказал я, глядя на него, — дело совести и обычая. Покуда вы служите Империи радением и правдой, в ваши молельные дома никто с указом не войдет. Государь наш хоть и крут на расправу, да ум у него государственный. Он видит, где польза казне, а где — пустые споры о двоеперстии. Я дам за вас слово генерала, что буду просить перед его величеством о снисхождении.

Он буравил меня взглядом, словно пытался отделить правду от лести. Для него и его людей это было важнее вольностей — право оставаться собой внутри чуждой им имперской машины.

— Слово твое тяжелое, барон, — произнес он. — Но и царский гнев не пух. Поверим.

Договор был скреплен. Ену еще бы — у него не было иного пути. В голове уже вырисовывалась новая карта этого края. Два мощных якоря, держащих Дикое Поле в узде. На севере, в Черкасске, — Великое Войско Донское во главе с хозяйственником Зиминым. А здесь, на юге, — Приморская Вольница, как я предложил ее назвать, и Азов — ее главный курень. Два разных уклада, две экономики, обреченные на вечное соперничество и вынужденное сотрудничество.

Когда узнали о новом статусе Некрасова, в мою избу вошли Орлов и Хвостов. В руках у обоих — одинаковые, аккуратно сложенные листы. Прошения об отставке.

— Дело мое тут сделано, Петр Алексеич, — без обиняков начал Орлов. — Бандитов по степи разогнали, дальше пусть хозяева сами. Мне с турком воевать надобно.

Хвостов, в отличие от Орлова, молча положил рапорт на стол. Свою работу он сделал, зачатки порядка навел и теперь, очевидно, мечтал о переводе в тихий гарнизон где-нибудь под Смоленском, либо в «Охранном полку». Но тут вошел Некрасов. Он сходу понял что происходит. Подошел, бросил взгляд на два листика и посмотрел на Хвостова.

— Погоди, майор. Не спеши. Твой порядок мне нужен.

Хвостов удивленно вскинул на него глаза.

— Без тебя, — продолжил атаман безэмоциональным голосом, — вся твоя бумажная наука прахом пойдет за неделю. Я в воровстве утону, в жалобах да пьяных сварах. Тебе, майор, счетами править, а мне — саблей. Каждый при своем деле останется, дабы порядок общий блюсти. Будешь главой Азова.

Это было предложение, от которого Хвостов, человек системы, отказаться не мог, но и принять его просто так не позволила гордость.

— Я останусь, атаман, — произнес он после долгой паузы, — с одним уговором. Покуда я здесь, всякий твой приказ, касающийся казны и припасов, сперва на бумагу ляжет и моей печатью скрепится. Порядок прежде всего.

Некрасов едва заметно усмехнулся в усы и кивнул. Так, на моих глазах, родился странный союз.

Так, прошение Орлова я удовлетворил и бумагу Хвостова порвал. Все довольны.

А затем на меня обрушился персональный ад. Бумажный.

Следующие несколько дней превратили комендантскую избу в канцелярию сумасшедшего дома. Мой стол утонул под лавиной бумаг. Проект Унии разросся в талмуд с разграничением полномочий. Сметы, отчеты, жалобы, челобитные… Информация текла сплошным, мутным потоком.

Я был беспомощен перед этим бумажным хаосом. Писари, приставленные Хвостовым, лишь усугубляли проблему, с ошибками и помарками переписывая начисто мои черновые резолюции.

На третий день механизм моего терпения окончательно сломался.

Как Хвостов справляется со всем этим? Неужели для него это порядок? Или я не той меркой меряю — с вершин бюрократии 21 века?

Разглядывая бумаги меня посетила простая мысль: мне нужен человек, мозг иного типа. Системный администратор, может даже эдакий юрист или делопроизводитель. Тот, кто сможет построить нервную систему для этого растущего организма. Мысль заставила лихорадочно перебирать кандидатов. Магницкий? Гений в цифрах, он и так Канцелярией занят. Хвостов? Идеальный исполнитель, лишенный воображения и масштаба — да и не нравится мне бессистемность бумажной работы у него. Изабелла? Умна, систематична, блестяще справилась со Сводной палатой… но после истории с ее отцом, пусть и раскаявшимся, полного доверия к ней не было. Я теперь не мог доверить ей доступ ко всем рычагам управления, хотя из-за близости к Алексею у нее есть много власти. Кстати, надо будет этот вопрос прояснить, не хватало еще раньше времени Наследника женить. Перебрав всех, кого знал, я пришел к ужасающему выводу: в моем окружении нет ни одного человека, которому я мог бы поручить эту работу. Я мог проектировать машины, способные изменить мир, но не мог найти того, кто просто наведет порядок на моем столе.

Пока я вяз в бумажном болоте, мир не стоял на месте. На пустыре за Азовом, который превратили в импровизированный эллинг, кипела работа. Федотов творил там чудеса. Он, словно паук паутину, собирал «Катрину-3». Забыв о чинах и прежней вражде, бок о бок с ним трудились мои игнатовские мастера, азовские плотники, казаки-умельцы из сотни Некрасова. Общая, понятная и зримая цель — поднять в небо невиданную доселе машину — сплотила их лучше любых приказов.

Над пустырем стояли стук молотков и скрип лебедок. Вечерами, в свете огромных сальных фонарей, силуэт «Катрины» походил на скелет гигантского кита, выброшенного на берег. Каждый вечер я сбегал туда от своей душной канцелярии. Среди запахов свежего дерева и горячего металла хаос разрозненных деталей превращался в стройный порядок, мысль обретала плоть. И это давало силы.

Я планировал полететь в Игнатовское. Ведь свое главное дело я сделал — бунт Булавина подавлен. Но не все в моих руках к сожалению.

На исходе второй недели дозорный патруль Орлова приволок в город оборванного, избитого до полусмерти мужика, пойманного в камышах. Беженец из-под Чигирина, он чудом выжил после того, как его станицу стерли с лица земли. Едва придя в себя, он рассказал страшные вещи.

— Армия… — хрипел он, жадно глотая воду. — Государева армия идет. Огромная. От самой границы, от Днепра. И жгут всё. Говорят, Государь в ярости, что Дон взбунтовался, пока он с турком воевать готовился. Приказ у них — «очистить землю от скверны огнем и мечом». Не разбирают… всех под одну…

Его слова меня поразили. Я не мог поверить в услышанное. Может он врет? Мгновенно отбросив эмоции, мозг инженера заработал: расстояние, маршрут, скорость. Раз идут от Днепра, значит, сейчас они где-то за Перекопом. До Азова им еще недели две пути, но они идут не к нам. Они идут к сердцу бывшего мятежа — к Черкасску, где Илья Зимин сейчас пытается наладить хрупкий порядок. Карательная машина Империи, слепая и ведомая устаревшими данными, шла по неверному адресу.

Я собрал совет ввиду полученной информации.

Лицо Хвостова стало пергаментным. Как человек устава, он тут же засуетился, лихорадочно перебирая бумаги:

— Нужно немедленно отправить уведомительную депешу авангарду! Указать что бунт подавлен…

Некрасов, наоборот, застыл.

— Да, гонцов надо слать, — глухо проговорил он. — К Зимину. Предупредить. И к своим, по станицам. Чтобы в бой не вступали, в плавни уходили. Иначе всех положат, и правых, и виноватых.

Орлов поднял на меня тяжелый взгляд.

— Приказ какой, Петр Алексеич? — спросил он тихо.

Армия Петра, действуя по старой наводке, сотрет в порошок только-только начавший приходить в себя Дон. Зимин, столкнувшись с карателями, либо погибнет, либо будет вынужден взяться за оружие — и тогда пожар, который я с таким трудом потушил, вспыхнет с новой, неудержимой силой.

Но выбор мне не дали. Все решилось на следующий день.

В город, шатаясь в седле, въехал всадник. На нем — потрепанная, но безошибочно узнаваемая форма гонца. Прорвался. Доскакал. Его привели ко мне. Он, еле стоя на ногах, протянул мне запечатанный сургучом пакет.

Внутри оказался один лист, исписанный знакомым, нетерпеливым почерком Петра.

«Генерал-майору Смирнову. Оставить все дела. Немедля явиться в мою ставку. Петр».

На мгновение я задумался, прокручивая варианты. Нарочитая нейтральность приказа смущала. Ловушка? Шанс? Он знает всё? Или не знает ничего?

Что ж, будем смотреть по обстоятельствам. Пока нет данных. Отдавая последние распоряжения, я действовал словно на автомате. Благо Федотов уже собрал «Катрину». Мне есть, что показать суровому императору. Орлов и Дубов поставили перед фактом — едут на «Бурлаках», сопровождают до ставки. Я даже не спорил.

Поднявшись в гондолу, я окинул взглядом «Катрину». Уродливая химера — залатанная, сшитая на живую нитку, зато готовая к полету. Запущенный Федотовым двигатель задышал.

— Отдать швартовы!

«Катрина» дрогнула; один из узлов крепления натужно скрипнул, заставив меня вцепиться в поручень. Аппарат медленно, почти нехотя, оторвался от земли. Внизу Азов с его кипящими верфями и строгими бастионами стал уменьшаться, превращаясь в игрушечную крепость на берегу синего моря.

Курс — на запад, навстречу движущейся армаде. Доказывать царю-батюшке, что он вот-вот утопит в крови собственную победу. Гениальная идея, Петр Алексеевич. Просто гениальная. В лучшем случае — Сибирь, в худшем — кол. И все же, черт возьми, я был прав! Система-то заработала! Внизу она жила, дышала, строила. И если его имперская гордыня и самолюбие окажутся сильнее здравого смысла, тогда все псу под хвост.

В кожаном планшете у меня на боку лежала эдакая стопка оправданий. Там лежала новая модель России. Гибкой, многоукладной, где вольный казак-старовер мог быть так же полезен казне, как и педантичный полковник-бюрократ. Да, наобещал я казакам много, но тут по-другому нельзя было. Теперь надо пережить буру Государя и попробовать уломать его подтвердить мои договоренности с Зиминым и Нестеровым. Получится ли? Уломать самого непредсказуемого правителя России? Задачка с несколькими звездочками.

Под нами расстилалась бескрайняя степь. «Катрина» набрала высоту, ее бок задрожал от порыва ветра. «Бурлаки» сопровождали нас внизу.

Я летел навстречу судьбе — на эшафот или к триумфу.