Инженер Петра Великого – 8

Глава 13

В остроге откровенно воняло гарью. Мы сидели у костра посреди двора, на утоптанной тысячами ног земле. Вокруг, прислонившись к бревенчатым стенам или просто растянувшись на земле, отдыхали мои люди — выжившие «десантники» и горстка бойцов Дубова. На их осунувшихся лицах читалось выстраданное опустошение победителей.

Рядом со мной, подтянув раненую ногу, сидел Василий Орлов. С отстраненной аккуратностью он методично менял повязку, морщась всякий раз, когда ткань прилипала к ране. В клочья изорванный мундир висел на нем мешком, щетина на щеках казалась седой от пороховой гари, однако в глазах плясали знакомые бесенята.

— Ты бы лекаря кликнул, — проворчал я, наблюдая за его манипуляциями. — Заражение пойдет — ногу оттяпают.

— Лекарь пусть с тяжелыми возится, — отмахнулся он, затягивая узел зубами. — А моя плоть казенная, сама заживет. Государь-то наш, орел… — Орлов откинулся на бревно и достал из-за пазухи плоскую флягу. Сделав большой глоток, протянул ее мне. — лично мне приказывал сюда идти. Я-то думал, от Меншикова бумага, а оно вон как обернулось. Государь сам, лично в Азов заявился: «Орлову, — говорит, — взять острог на Калитве и ждать подхода основных сил». И ведь что забавно, Петр Алексеич…

Он хмыкнул, в его взгляде проступила горькая ирония.

— Он мне и помощника сватать пытался. Француза какого-то, инженера. Говорит, умный, собака, в подрывном деле сечет, а ты, Василь, в тактике силен. Соединить, де, твою отвагу с его хитростью — цены вам не будет. Я тогда еще подумал: что за напасть? С каких это пор мы с франками в одной упряжке ходим?

Приняв флягу, я сделал глоток. «Настойка» обжгла горло, но не согрела. Француз. Анри Дюпре. Мой ученик поневоле с таким трудом перетянутый на мою сторону. Человек, способный просчитать все слабые места этого острога, подсказать Орлову, где ставить заслоны и как укрепить стены. Его знания могли сберечь десятки, если не сотни жизней. Я его оставил с Государем как раз для того, чтобы он помог советом, ведь толковый малый. А в Компании успеет еще поработать — надо еще Нартова подготовить к этому, не обидится ли, не подумал я об этом.

— Ну, я и доложил Государю через Брюса, мол, не сладим мы с чужеземцем, Ваше Величество, — продолжал Орлов, не замечая моей задумчивости. — Только путаться под ногами будет. Эти хитрованы завсегда себе на уме. Пока он мне будет свои чертежи малевать, казаки нас на ремни порежут. Свой глаз — алмаз, а чужой — стекло. Как-нибудь по-простому управимся. Государь поморщился, но спорить не стал. А теперь вот сижу и думаю… гложет меня мысль, Петр Алексеич… Может, я людей погубил своим упрямством? Может, тот француз и впрямь бы нам помог?

Вопрос был задан без всякой рисовки, и от этой простой солдатской рефлексии стало неуютно. Вот он, системный сбой во всей красе. Грандиозный рассинхрон огромной имперской машины. Государь принимает верное, гениальное в своей сути решение — соединить практику и теорию, отвагу и расчет, — но натыкается на простой, как валенок, человеческий фактор. На укоренившееся, въевшееся в кровь недоверие ко всему чужому (хотя кто как не Петр Первый может навязывать свою волю в этом?). И вся стройная схема летит к чертям. Правая рука не просто не знает, что делает левая, — она ее отталкивает, подозревая в измене. В результате — кровь, осада, отчаянная оборона на последнем издыхании. И мое воздушное родео как единственный выход. И Орлова император уважил наверняка из-за того, что это мой человек, дескать ему виднее.

— Может, и помог бы, — только и смог выдавить я, возвращая ему флягу. — А может, ты бы ему в первый же день морду набил, и пришлось бы тебя самого под арест сажать. Кто теперь разберет.

Из темноты вынырнула фигура Федотова и замерла у костра, не решаясь прервать наш разговор. Лицо его было чернее ночи, руки по локоть в масле.

— Говори, — приказал я.

— Плохо дело, Петр Алексеевич, — выдохнул он. — С «Катринами». На обеих машинах повело главный вал, кожухи двигателей треснули. И каркас… несколько шпангоутов переломило, геометрия нарушена. Быстро подлатать, чтоб не развалились, мы сможем, но поднять их в воздух… В полевых условиях, без стапеля и горна, — он пожал плечами, — я не Андрей Константиныч, не смогу быстро.

Вот и приехали. Мои небесные соколы превратились в дохлых кур. Отряхнув штаны от золы, я поднялся. Собрав у костра Дубова, Орлова и командира второго воздушного судна, я развернул на перевернутом ящике карту.

— Итак, господа. Положение следующее. «Катрины» остаются здесь. Быстрому ремонту они не подлежат. — Я обвел пальцем точку, где мы находились. — Этот острог — наш кулак в этой степи. Наша передовая база. Поручик, — обратился я к командиру второго экипажа, — вы назначаетесь комендантом. Ваша задача — держать оборону, наладить разведку и ждать моих дальнейших распоряжений. Свяжитесь с Игнатовским, пусть помогут с ремонтом, если все совсем плохо будет. Экипажи «Катрин» и ремонтные бригады поступают в ваше полное распоряжение. Превратите это место в неприступную крепость.

Молодой офицер вытянулся в струнку, осознавая всю меру ответственности.

— Я же, — мой палец прочертил маршрут на юго-запад, — вместе с вами, господа, — я указал подбородком на Орлова и Дубова, — на трех «Бурлаках» немедленно выдвигаюсь в Азов.

— В Азов? — удивился Орлов. — Зачем? Булавин в Черкасске пирует! Бить его там надо, пока он там не освоился!

— Бить будем наверняка, Василь, — ответил я. — А для этого нужно собрать силы. В Азове сейчас атаман Некрасов с верными полками. По слухам, там собирается войско для удара по Черкасску. Хотя слухи — вещь ненадежная. Я хочу лично посмотреть на Некрасова и понять, на чьей он стороне на самом деле.

Мой взгляд переместился с Орлова на Дубова.

— Капитан, готовьте машины к походу. Рассчитайте логистику. Данные Магницкого у вас есть. Угля нужно столько-то, воды — столько-то. Это двадцать подвод, не меньше. Если хоть одна отстанет или застрянет — ждать не будем, имейте ввиду.

Вокруг закипела работа.

Наш путь до Азова превратился в наглядную демонстрацию того, во что превращается страна во время лихорадки. Мы шли по выжженной, в самом прямом смысле слова, земле. Мимо тянулись почерневшие остовы сожженных хуторов, неубранные поля и наспех присыпанные землей могилы. По этим землям, где прокатившаяся война оставила пепел, наша колонна «Бурлаков», изрыгающих дым и пар, двигалась как нечто из иного мира — три стальных чудовища, вторгшиеся в чужой сон.

Когда на горизонте показались бастионы Азова, испытанное мной облегчение тут же сменилось тревогой. Вместо ожидаемой дисциплины и порядка крепость оказалась бурлящим котлом, где смешались остатки гарнизона, беженцы и, главное, сотни казаков, атамана Некрасова. Они держались особняком, глядя на имперских солдат с плохо скрываемым презрением. Не единый лагерь, а два враждебных стана, вынужденных терпеть друг друга лишь перед лицом общей угрозы.

Да уж, триумвират, чтоб его… Стоило одну фигуру убрать и все рассыпалось.

Наше появление произвело эффект разорвавшейся бомбы. Когда три мои машины, шипя паром и лязгая металлом, вползли на главную площадь, вся суетливая жизнь крепости замерла. Солдаты и казаки высыпали из казарм, глазея на стальных монстров с суеверным ужасом и восторгом. «Лешего» они ранее видели, тот был приземистее. Бурлаки повыше будут и немного длиннее. А слухи о моих прутских «чудесах», многократно преувеличенные и приукрашенные, очевидно, докатились и сюда. Поэтому мое имя шептали по толпе. Странное ощущение.

Встреча с Игнатом Некрасовым состоялась в комендантской избе. Он пришел в окружении десятка матерых есаулов — широкоплечих, обветренных мужиков с оценивающими взглядами. Сам Некрасов выглядел как вожак, прекрасно осознающий свою силу и цену.

Разговор с самого начала не задался. Мои слова о прошлом уговоре Некрасов выслушал с вежливой скукой, лишь изредка кивая, в то время как его есаулы и вовсе не скрывали усмешек. Такое поведение меня напрягло. Неужели он действительно собирал армию чтобы переметнуться к Булавину? Или собирал, чтобы предать сразу здесь. Ох и вовремя я сюда рванул.

— То все слова, господин генерал, — произнес атаман. — А дела таковы, что цари здесь все ломают. Я же вижу. Нет тут порядка. А Кондратий, — он произнес имя Булавина без всякой ненависти, почти по-свойски, — он хоть и бунтовщик, да казак. За правду казацкую стоит, как ее разумеет. А за что нам кровь проливать? За то, чтобы после на наши земли новых воевод прислали, которые станут нас судить не по нашему обычаю, а по вашим указам? Азов я как и договаривались буду защищать от басурман. Но от своих братцев — не было уговора.

Теряю. Прямо здесь, в этой душной избе. Он не собирался воевать ни за меня, ни за Империю. Он прикидывал на чью сторону выгоднее встать — на мою или Булавина. Время играло против меня, ситуацию нужно было ломать. Словами его не проймешь — что ж, придется говорить на языке, который он точно понимает. Языке силы. Это не переубедит его, наверное, но заставит увидеть пропасть между нашими возможностями.

— Хорошо, атаман, — сказал я, поднимаясь. — Словам ты не веришь. Пойдем, я тебе дело покажу.

Я придумал целое представление. Импровизировал.

За стенами Азова, на вытоптанном копытами поле, раскинулся импровизированный полигон. По моему приказу в ряд выставили десять толстых дубовых щитов, какие казаки использовали при штурме для прикрытия от пуль. Напротив, в пятидесяти саженях, выстроилась дюжина моих преображенцев с новыми винтовками. Некрасов и его старшины стояли чуть поодаль, скрестив руки на груди, с откровенным скепсисом на лицах.

— Господа есаулы, — обратился я к ним. — Вы люди бывалые. Знаете, что такое хороший мушкет. Знаете, сколько времени надобно, чтобы его перезарядить. Прошу, считайте.

Я махнул рукой Дубову.

— Отряд! По щитам… беглый огонь!

И началось. Трескучий, сливающийся в единый рев грохот разорвал тишину. Ничего общего с привычными, нестройными залпами пехоты. Это была работа безжалостного и точного механизма. Кассеты со щелчками уходили в приемники. За минуту каждый из моих бойцов сделал не меньше двадцати выстрелов.

Когда по моей команде все стихло и дым рассеялся, над полигоном воцарилась звенящая тишина. Дубовые щиты, способные выдержать мушкетную пулю, превратились в решето. Некоторые — просто в щепу. Казаки молчали. На их вытянувшихся, потрясенных лицах был не страх, а профессиональное понимание: только что на их глазах умерла их тактика. Их конная лава, их знаменитая казачья удаль — все это было бессильно против такой стены свинца. Ни единого шанса.

— А теперь, — мой голос в тишине прозвучал очень громко, — самое интересное. Капитан Дубов, подай команду.

По приказу капитана мои солдаты, не сходя с места, принялись «издеваться» над своим оружием. Они окунали винтовки в бочку с водой и грязью, засыпали затворы песком, а потом, в несколько быстрых, отработанных движений, разбирали модульные затворы, вытряхивали грязь и снова приводили оружие к бою. Все это занимало считанные секунды. Я правда заранее просил не переусердствовать, все же не «Калашников» у меня.

Эффект был достигнут. Один из есаулов, молодой, с горящими глазами, восхищенно выдохнул:

— Атаман! Да с такими ружьями мы не то что Черкасск — мы Стамбул возьмем!

Некрасов одернул его холодным взглядом:

— Остынь, дурень. Думай, на кого эту силу нацелить прикажут.

Подойдя к одному из истыканных пулями щитов, он провел пальцем по рваной дыре.

— Сильное оружие, — произнес он, не оборачиваясь. — С таким и супротив самого дьявола пойти можно. Да только вот вопрос, господин генерал… А в кого вы нам с него стрелять прикажете? В братьев наших, что под Черкасском стоят?

А он хорош. Вся моя логика рассыпалась. Я говорил с ними на языке Империи; они отвечали на языке Воли.

Что ж. Кажется, пришло время доставать из рукава совсем другие козыри.

Я проигнорировал вопрос и приказал сворачивать это представление.

Вечером того же дня я снова пригласил Некрасова и его старшин к себе. Они вошли в комендантскую избу настороженно, очевидно, ожидая продолжения давления, демонстрации силы. Однако на столе, при свете сальных свечей, их ждало совсем иное: вместо оружейных чертежей и баллистических таблиц лежали карты торговых путей, исписанные убористым почерком листы с выкладками и толстая папка с гербом «Общей Компанейской Казны».

— Садитесь, господа, — сказал я, указывая на лавки. — Оружие мы обсудили. Теперь поговорим о том, ради чего стоит воевать. О деле.

Оставив в стороне высокие материи верности и долга, я заговорил с ними на единственном языке, который одинаково хорошо понимают все — от петербургского вельможи до вольного казака — на языке выгоды.

— Вы говорите о воле, атаман, — хмыкнул я, глядя на Некрасова. — Что ж, давайте о ней и поговорим. Что есть воля без денег? Пустой звук. Настоящая воля — это когда твой конь сыт, погреб полон, а в сундуке звенит серебро, заработанное своим трудом, а не отнятое у соседа. Когда ты можешь торговать с кем хочешь и как хочешь, не платя дань каждому проезжему воеводе.

Развернув перед ними карту, на которой жирные красные линии соединяли Дон с Москвой, Воронежем и портами Балтики, я продолжил:

— У меня есть… кхм… предложение. Проект, который назовем «Донское Уложение». Это договор о партнерстве.

Некрасов и его есаулы недоверчиво переглянулись, подались вперед. Слово «договор» — манило.

— Первое, — я загнул палец. — Ваш товар — рыба, хлеб, скот — пойдет в Москву без всякого оброка, как у своих. Казна имперская от того не оскудеет, а вы станете богаче.

По рядам прошел сдержанный, но одобрительный гул. Эта статья была проста и понятна каждому.

— Второе. Армии и флоту нужны припасы. «Общая Компанейская Казна» готова заключить с Войском Донским прямой, долгосрочный контракт на поставку лошадей и провианта. По ценам, — я сделал паузу, — выше тех, что мы платим любому другому. Деньги вперед. Мы готовы платить за вашу верность, атаман. И платить щедро.

Глаза одного из есаулов, до этого державшего руку на эфесе шашки, непроизвольно переместились на толстую папку с гербом Казны. Но атаман был хмур.

— И третье. Самое главное. — Я уставился на Некрасова. — Война закончится, а торговля останется. Мы не хотим видеть Дон диким полем, мы видим его промышленным сердцем юга. Моя Компания, вместе с московскими купцами Морозовыми, готова вложить средства в строительство здесь, на вашей земле, суконных мануфактур и пороховых мельниц. Построим зерновый амбары и мельницы. Мы даем технологию и деньги, вы — рабочие руки и порядок. И с каждого пуда товара, что сделают на вашей земле, десятая деньга — в ваш карман, в казачью казну.

Когда я замолчал, в избе стало тихо. Я предлагал купить долю в Империи. Превратиться из беспокойной окраины в процветающий край, из вечных бунтарей — в богатых и уважаемых партнеров. Предложение закрадывалось в их амбиции, в здравый смысл.

— Это все хорошо, господин генерал, — пророкотал один из старых есаулов. — Деньги — дело доброе. Да только нешто казаку пристало за станком стоять да в бумагах копаться? Наше дело — сабля да конь.

— Времена меняются, Афанасий, — холодно оборвал его Некрасов, не сводя с меня глаз. — Саблей сыт не будешь, коли пороху нет. А порох — он с мануфактур идет. Генерал нам предлагает не ярмо, а долю в силе.

А уловил, казак, идею. Он долго молчал, его взгляд был прикован к карте, обещавшей богатство. Враждебность во взглядах его есаулов сменилась беззвучным торгом, который они вели друг с другом. Победа была близка.

— Все это… заманчиво, господин генерал, — наконец произнес Некрасов, медленно поднимая на меня глаза. Прежней враждебности в них уже не было, зато появилась какая-то упрямость, что ли. — Очень заманчиво. И мы готовы принять твое предложение. Но есть одно условие. Одно, нерушимое.

Он выдержал паузу. Сейчас прозвучит главное.

— Вера, — сказал он просто. — Наша старая, отцовская вера. Мы не примем ваших никонианских попов. Мы не допустим гонений на наших братьев по духу. Дон был и останется оплотом истинного православия. Дай нам слово, что никто не тронет нашу веру, и мы пойдем за тобой хоть на край света. Нарушишь слово — и все твои мануфактуры сгорят в тот же день, а договор твой мы умоем кровью.

Вот оно. Ультиматум, которого я не ожидал. И тут все встало на свои места. Передо мной сидел один из негласных лидеров старообрядчества — самой мощной и непримиримой оппозиции петровским реформам. И в голове сложилась вся цепочка: Морозовы. Мои московские союзники, главные финансисты раскольников. Неужели вся эта игра была спланирована заранее? Или это простое совпадение?

Выбор был прост. Согласиться — значит пойти против воли Государя, против всей его церковной политики, подставив под удар свою голову и шаткий мир в самой Империи. Отказаться — значит толкнуть Некрасова и тысячи сабель в объятия Булавина, разжечь на юге пожар, который мог поглотить регион.

Я посмотрел на атамана. Решение было принято. Выбор без выбора.

— Я даю тебе слово, атаман, — сказал я чуть нахмурившись. — На земле Войска Донского никто не будет гоним за веру. Это я гарантирую. Лично. Но для Государя и для ваших же гарантий все это нужно изложить на бумаге. Завтра же мои писари подготовят проект «Уложения», а вы со своими старшинами его рассмотрите. И скрепим его нашими подписями и печатями.

Он испытующе смотрел на меня еще несколько долгих секунд, словно пытаясь заглянуть в душу. Затем медленно протянул руку.

— Тогда — по рукам.

Крепкое рукопожатие скрепило союз, основанный на выгоде, недоверии и моем слове, которое я не имел права давать.

Не теряя ни минуты, пока атаманы, возбужденно обсуждая детали будущих контрактов, уже делили шкуру неубитого медведя, я вызвал писаря. Нужно было ковать железо, пока горячо. Я продиктовал краткое и емкое донесение Государю. Констатация факта: «…ввиду сложившихся обстоятельств и для скорейшего усмирения бунта, заключил с атаманом Некрасовым договор, гарантирующий Войску экономические преференции и неприкосновенность их веры. Войско присягнуло на верность и готово выступить против Булавина…».

Я шел ва-банк. Расчет был прост: прагматизм Государя перевесит его религиозную непреклонность, а быстрая и бескровная победа спишет мое самоуправство. Наверное.

Едва гонец с моим дерзким донесением скрылся в пыли, как в дверь комендантской избы постучали. На пороге стоял майор Хвостов — сухопарый, с педантично подстриженными усами и взглядом человека, для которого устав — единственная священная книга. Полная противоположность и Орлову, и Некрасову, он был олицетворением порядка, эдаким винтиком имперской машины, поставленным сюда мной же для равновесия.

— Господин генерал, — скосил он глаза на ушедших казаков. — Фельдъегерь из ставки Государя. Пакет чрезвычайной важности.

Он протянул мне запечатанный сургучом пакет. Дрожащими от усталости пальцами я вскрыл пакет. Внутри оказался всего один лист, исписанный знакомым, каллиграфическим почерком Брюса. В нем он почти дословно передавал приказ Государя.

«…и передай генералу Смирнову, — цитировал Брюс царя, — что я зело разгневан! Не столько на этих бородатых дурней, сколько на самого себя, что допустил такое! Какой-то мужик, этот Булавин, поставил на уши весь юг, отвлекает нас от дел великих, крымских да османских! Пусть Смирнов делает что хочет, хоть с самим дьяволом договаривается, но чтобы духу этого бунта через месяц не было! Даю ему полную волю! Пусть усмирит их быстро, пока эта зараза не поползла дальше. Иначе я выжгу там все дотла! А сие он сам зело не любит.»

«Полную волю… хоть с самим дьяволом…» Я перечитал последние строки. Прям карт-бланш, выданный в порыве царского гнева. Увязший в большой геополитике, Петр не хотел размениваться на внутреннюю грызню. Ему требовалось быстрое и эффективное решение, и цена этого решения его, похоже, уже не волновала. Мое самоуправное решение по вопросу веры, казавшееся смертельно опасной авантюрой, вдруг задним числом стало полностью легитимным. Я даже получил какое-то облегчение. Можно даже отозвать гонца. Руки были развязаны.

Получив это негласное благословение, я мог — и должен был — идти дальше. Союз с Некрасовым расколет казачество. Сердце бунта, его идейный и силовой центр — в Черкасске. И пока жив и силен Кондратий Булавин, на Дону мира не будет.

Съездить к нему? Мысль о поездке в Черкасск была дикой. Учебники истории ясно говорили, чем обычно заканчивались подобные переговоры для царских посланников. Но что мне оставалось? Начать кровавую бойню? Потратить время на осаду? Иногда самый безумный ход — единственно верный. Нужно заглянуть этому бунту в глаза.

— Майор, — обратился я к Хвостову. — Прошу вас остаться. Атаман, Василь, вас это тоже касается.

Собрав в избе всех троих — моего имперского коменданта, гвардейского соратника и нового казачьего союзника, — я устроил первое настоящее испытание для созданного мной «триумвирата».

— Похода на Черкасск не будет, — заявил я без предисловий. — По крайней мере, пока. Прежде чем проливать кровь, я хочу поговорить. Я еду в Черкасск. На переговоры с Булавиным.

— Ты с ума сошел, Петр Алексеич⁈ — первым взорвался Орлов. — Он же тебя на кол посадит, и глазом не моргнет! Я с тобой!

— Господин генерал, это недопустимо! — тут же, выпрямившись, вклинился Хвостов. — Вы — главнокомандующий. Оставлять войска без управления в разгар мятежа —нарушение всех уставов! А добровольно отдавать себя в руки врага… это граничит с изменой!

Некрасов криво усмехнулся, наблюдая за перепалкой.

— Булавин не дурак, — спокойно ответил я, глядя поочередно на каждого. — Убить такого парламентера — значит покрыть себя позором в глазах даже своих сторонников. Он примет меня. Василь, — я повернулся к Орлову, — твое место здесь. Если со мной что-то случится, ты поведешь армию. Это приказ. Майор, — мой взгляд переместился на Хвостова, — вы правы. Поэтому на время моего отсутствия вся полнота военной и административной власти переходит к вам троим. Совместно. Решения принимаете на военном совете. Не сможете договориться — пеняйте на себя. Ваша задача — держать Азов и готовить армию к возможной битве.

Некрасов, внимательно меня изучавший, наконец подал голос.

— Это по-казачьи, — произнес он с неожиданным уважением. — Прийти к врагу в курень не с войском, а как гость. Дерзко. Он тебя примет. А вот отпустит ли… то воля Божья. Ежели так решил, мои люди проведут тебя тайными тропами до самого Черкасска. И двое моих лучших пластунов пойдут с тобой до самых ворот.

Вопрос был решен. Орлов, скрипя зубами, подчинился. Хвостов, недовольно покачал головой.

Через час все было готово. Парадный, шитый золотом мундир генерал-майора я надел не ради щегольства, а чтобы подчеркнуть свой официальный статус. Провожая меня, Орлов молча сунул мне в руку дерринджер — оружие последнего шанса, которое я тут же спрятал за отворот мундира. Свой дерринджер я оставил на Катрине. Перед трапом «Бурлака» я на секунду задержался, окинув взглядом свой странный триумвират: хмурого Орлова, непроницаемого Некрасова и педантичного Хвостова, стоявшего чуть поодаль.

Поднявшись по трапу на широкую броню, я обвел взглядом застывший в ожидании гарнизон. Дубов, сидевший за рычагами, обернулся. На его вопросительный взгляд я кивнул.

Он дернул рычаг. С натужным шипением и лязгом машина тронулась с места. Изрыгая клубы черного дыма и белого пара, наш стальной монстр под большим белым флагом медленно выполз из ворот Азова и взял курс на восток — в сердце мятежа.