Инженер Петра Великого – 3

Глава 20

В Игнатовском жизнь кипела ключом. Литейка и кузницы коптили небо почти круглые сутки. Молотобойцы лупили, пилы визжали, раскаленный металл шипел, плюхаясь в воду для закалки — вся эта какофония давно стала для меня привычной музыкой. Такой, знаете, музыкой созидания. Здесь, подальше от столичных разборок и подковерных игр, я, что называется, был в своей тарелке. Хотя прекрасно понимал — это затишье ненадолго. Работали от зари до зари, буквально. Народ уматывался, вкалывал с отчаянным упорством.

Магницкий бывало засядет в своей каморке. Он с головой ушел в эту свою баллистику для СМ-1, в сопромат для новых стволов, в термодинамику горения наших порохов. Я его подкармливал идеями из будущего, как мог, на пальцах объяснял принципы, которые ему, человеку XVIII века, были пока не ведомы. А он, своей гениальной головой, все это переваривал, облекал в понятные ему формулы и расчеты, прилаживая к нашим реалиям. Иногда выскочит из своей «кельи» — взъерошенный, глаза горят, в руках листки, мелко исписанные, — и давай сбивчиво тараторить, с таким азартом, как можно профиль нареза подправить, чтобы кучность била лучше, или как шаг пружины в затворе оптимизировать, чтобы механизм плавнее ходил. Я думал: вот он, наш русский Леонардо, только не по части живописи, а по точным наукам. Его неуемная энергия и пытливость ума заражали и меня, и всех, кто оказывался рядом. Он из той породы людей, что прогресс двигают, сами того до конца не осознавая.

Федька с Гришкой тоже без дела не сидели. Они на себя всю канитель с бездымным порохом для СМ-0.1 взвалили. Их упорство, плюс мои подсказки, да и собственная смекалка, наконец-то дали результат, которого мы так ждали. Сколько они там шишек набили, сколько опасных опытов переделали — страшно вспомнить. Но в итоге подобрали-таки стабильную рецептуру, и, что еще важнее, отладили технологию уменьшенных навесок. Теперь наши СМ-0.1 перестали быть русской рулеткой — бахнет или не бахнет. Стволы из той стали, что у нас была, перестало раздувать после каждого второго выстрела, затворы не клинило так часто. Армия начала получать это оружие все больше и больше. Рядом с Игнатовским строилась отдельная сборочная линия по массовой сборке оружия. Я регулярно читал донесения с фронта: солдаты на «бездымки» не могли нарадоваться. Скорострельность выше, дыма нет, который позицию выдает и целиться мешает, кучность лучше — все это давало нашим серьезный козырь против шведа. И каждый раз, читая эти строчки, я чувствовал, как внутри что-то теплое разливается. Не зря, все это было не зря. Каждый спасенный русский солдат, каждая выигранная заварушка благодаря этому оружию — и моя маленькая победа.

А вот главная моя головная боль и одновременно главная надежда — винтовка СМ-1 — двигалась вперед со скрипом. Основная загвоздка, почти непреодолимая на данном этапе, была в стали. Та сталь, которую мы могли получить со всеми моими примочками и ухищрениями, все равно не держала тех адских нагрузок, которые требовались для нормальной магазинной винтовки под мощный патрон с бездымным порохом. Кричный способ, пудлингование в моем кустарном исполнении — это все было, как мертвому припарка. Стволы из такой стали после нескольких десятков, а иногда, если уж совсем повезет с плавкой и ковкой, начинали «плыть», теряли свою геометрию, нарезы слизывало, а то и вовсе рвало к чертям, хорошо хоть пока без жертв. Но даже эти «десятки выстрелов» были настоящим чудом. Еще год назад о таком и мечтать не приходилось. Я, не брезгуя черной работой, стоял у горна до седьмого пота, колдовал с присадками, с режимами ковки и закалки, с отпуском. Я выжимал из памяти все, что знал из своей прошлой жизни, пытался объяснить основы легирования, рассказать, как углерод, марганец или кремний влияют на свойства металла (в какой-то момент возникла мысль «создать» таблицу Менделеева). Объяснял я, конечно, на пальцах, без всяких там химических анализов, которых у нас и быть не могло. Иногда они смотрели на меня как на полоумного, который непонятные заклинания бормочет.

И вот, последние образцы экспериментальных стволов показывали все большую стойкость. Казалось, еще чуть-чуть, еще одно усилие, одна удачная находка, один правильный шаг — и мы получим то, что надо, сталь, которая выдержит всю ярость бездымного пороха.

Углубившись в расчеты, в чертежи, в бесконечные эксперименты в лаборатории и цехах, я чувствовал себя почти счастливым. Не, пожалуй, это слишком громко сказано для моего положения. Скорее, глубоко удовлетворенным. Спокойным, насколько это вообще возможно для человека, которого забросили в этот жестокий, непредсказуемый век. Я был при деле, при настоящем, большом деле, которое имело для меня значение.

Именно в один из таких относительно спокойных вечеров, когда я, сгорбившись над чертежным столом, крутил в голове очередную идею, меня и осенило.

Конвертер. Бессемеровский процесс, конечно, в его классическом виде был пока что из области фантастики — ни огнеупоров таких у нас не было, чтобы выдержать адские температуры, ни понимания химии процесса на должном уровне. Но сама идея — продувать расплавленный чугун воздухом или паром, чтобы выжечь лишний углерод и всякую дрянь типа фосфора и серы… Это могло стать настоящей революцией в металлургии, похлеще моих станков! Если удастся сварганить хотя бы примитивный конвертер, мы сможем получать литую сталь гораздо быстрее, в больших объемах и, может быть, куда лучшего качества, чем нашими нынешними трудоемкими и малопроизводительными методами. Я схватил угольный карандаш и на первом попавшемся клочке бумаги — обратной стороне какого-то старого расчета — начал быстро набрасывать эскизы, прикидывая конструкцию самого конвертера: грушевидная форма, фурмы для подачи воздуха снизу, механизм наклона для слива готового металла. Эта мысль захватила меня целиком, вытеснив все остальное. Вот он, ключ к СМ-1, который я так долго искал! Если получится… Да это не только винтовку позволит делать, это же целые отрасли поднимет! Пушки, инструменты, детали машин…

Я так увлекся своими каракулями, что совершенно потерял счет времени и не заметил, как за окном окончательно стемнело. Лишь тусклый, неровный огонек сальной свечки, воткнутой в простое железное подсвечье, освещал мои бумаги и руки, быстро бегавшие по листу.

Оглушительную тишину ночи разорвал частый, настойчивый стук в дверь. Я оторвался от чертежей. Кого это еще принесло в такой поздний час? Мои ребята обычно по пустякам меня не дергали, тем более так поздно. Разве что случилось что-то из ряда вон.

— Войдите! — крикнул я.

Дверь медленно приоткрылась, и на пороге, тяжело дыша, возник запыхавшийся посыльный в форме Преображенского полка, но с еле заметными нашивками на обшлагах — верный знак принадлежности к особой службе графа Брюса. Одного взгляда на него хватило, чтобы я понял — беда. Гонец, не говоря ни слова, лишь коротко кивнув, протянул мне небольшой, плотно запечатанный темным воском пакет. Я торопливо сломал печать. Внутри оказался всего один, сложенный вдвое, листок плотной бумаги. Крупным, размашистым и таким знакомым почерком Брюса было выведено: «Срочно! К Государю!».

Мешкать нельзя было ни секунды. Я только Федьке наскоро распоряжения отдал, чтобы за хозяйством приглядел, работы не останавливал, да велел самый резвый тарантас запрягать, какой только в Игнатовском сыщется. Ночка, слава Богу, лунная выдалась, так что дорога все же позволяла гнать лошадей и в хвост и в гриву.

Всю дорогу меня не отпускало предчувствие. Ну что могло такого стрястись, чтобы Яков Вилимович, не склонный к панике, послал за мной гонца с такой короткой и тревожной запиской? В голове крутилось всякое, одно другого хуже.

В Питер я влетел, когда город только-только просыпался. Улицы еще пустые, только редкие караульные, провожали мой тарантас удивленными взглядами. Я велел кучеру гнать без остановок к скромному деревянному домику Государя, который стоял у Троицкой площади.

Обычно у домика народу — как сельдей в бочке: денщики, офицеры, курьеры, просители всякие. А сейчас — неестественная тишина. Только пара преображенцев-часовых, как истуканы застыли у входа, давая понять, что сам Государь внутри.

Меня провели сразу, без всяких докладов. В небольшой, жарко натопленной комнатушке, которая Царю служила и кабинетом, и спальней, и приемной, табачный дым стоял коромыслом. Государь, в простом домашнем кафтане, мерил шагами тесное пространство от окна к столу и обратно, заложив руки за спину. Его лицо серым, осунувшимся, а под глазами — темные круги. Рядом со столом, заваленным картами и какими-то бумагами, стоял граф Брюс. Лицо его, всегда как непроницаемая маска. Увидев меня, Петр остановился, тяжело вздохнул и махнул рукой на единственный свободный стул.

— Здравствуй, полковник, — хриплым голосом буркнул Царь. — Проходи, садись. Разговор предстоит не из легких.

Я молча примостился на краешек стула. Атмосфера в комнате была гнетущая. Пока Петр собирался с мыслями, я лихорадочно соображал, на кой-ляд меня сюда выдернули.

Петр снова прошелся по комнате, потом резко остановился напротив меня, буравя тяжелым, испытующим взглядом.

— Полковник, дело дрянь. Хуже некуда.

Вот так. «Хорошее» начало разговора.

— Шведы, — продолжил он, — никак не успокоятся. Карл новый удар готовит. И на этот раз решил нас измором взять, задушить в колыбели.

Государь опять замолчал. Я ждал. Зачем он мне это говорит? Чтобы я лучше понял, как важна моя работа над СМ-1 и бездымным порохом? Да я и так это понимал.

— По донесениям нашей агентуры, — встрял Брюс, — шведский флот, который за последние месяцы здорово подкрепился кораблями и, что самое паршивое, опытными морскими офицерами от наших так называемых «дружественных» европейских держав — англичан, голландцев, да и австрияки, похоже, руку к этому приложили — готовится к полномасштабной блокаде Петербурга с моря. Хотят нам все пути снабжения перерезать, запереть наш флот в Финском заливе, лишить нас возможности на Балтике вообще шевелиться.

Блокада Петербурга?

— Но это еще не все, — снова заговорил Государь. — Одновременно с этим Карл собирает на границе армию. Хочет ударить и с суши, взять Петербург в клещи. И силы, по донесениям, собрал немалые. Куда больше, чем были у него под Нарвой.

Брюс кашлянул в кулак, поправил манжеты своего камзола.

— Нам удалось раскрыть заговор в самом сердце нашего Адмиралтейства, полковник. Несколько высших чинов, командиров кораблей, оказались предателями. Их купил этот самый европейский альянс, который так боится усиления России. Они готовили масштабный саботаж нашего флота в самый критический момент, когда шведы начнут свою атаку. Хотели вывести из строя лучшие корабли, поджечь склады с порохом и припасами, посеять хаос. Если бы нам не удалось вовремя эту гадину Гамильтон накрыть, а это ее показания вывели на них, наш флот был бы уничтожен еще до начала боя, не сделав ни единого выстрела.

Предательство! Враг внутри — это всегда страшнее врага снаружи.

Петр снова заметался по комнате, его шаги стали резкими, отрывистыми. Он еле сдерживал бушующую в нем ярость.

— Они хотят задушить нас в колыбели! — выкрикнул он, остановившись и саданув кулаком по столу так, что карты подпрыгнули. — Они все сговорились против нас — шведы, англичане, голландцы, австрияки! Все боятся сильной России! Хотят снова загнать нас в то болото, из которого мы с таким трудом вылезаем! А хрен им! — он обвел нас тяжелым взглядом. — Мы будем драться! За каждый вершок нашей земли, за каждый камень этого города! Но для этого, Смирнов, нам нужно что-то совершенно неожиданное. Если мы не ответим им так, чтобы у них земля под ногами загорелась, Петербургу — конец. А за ним, — он понизил голос, — а за ним и России!

Я смотрел на Государя. Положение было аховое. Против объединенных сил Европы, их флотов, армий, денег и опыта… Что мы могли им противопоставить? Нашу еще не окрепшую армию и флот, разоренную войнами и реформами страну?

— Государь, — я все-таки решился прервать молчание, голос, правда, немного сел, пришлось откашляться. — Яков Вилимович. Все, что вы рассказали… это, конечно, мрак полный. Но позвольте спросить, при всем моем рвении и желании служить вам верой и правдой, чем я-то, инженер, оружейник, могу тут пригодиться? Мое дело — пушки, ружья, порох да сталь. А тут, я так понимаю, дела куда… глобальнее.

Петр нахмурился. На секунду в его глазах мелькнуло удивление, но тут же сменилось знакомой тяжелой задумчивостью.

— Глобальнее? — он хмыкнул, только вот смешного в этом ничего не было. — А разве твои пушки, Смирнов, которые лупят дальше и точнее шведских, разве твои бездымные фузеи, что солдату позволяют стрелять чаще, разве это не глобально на войну влияет? Разве твои станки, которые дают нам оружие делать быстрее и качественнее, — это не дело государственной важности? Ты, полковник, мыслишь рамками своей мануфактуры, цеха. А я от тебя жду, что ты за эти рамки выйдешь. У тебя голова не так, как у прочих, устроена. Ты видишь то, чего другие в упор не замечают, или боятся замечать. Ты умеешь находить необычные ходы. Вот этого я от тебя и жду.

Брюс чуть заметно кивнул, будто подтверждая — все так и есть.

— Именно так, Петр Алексеич, — его голос был спокоен. — Государь ценит твой ум, полковник, способность смотреть на вещи по другому. Мы выслушали доклады адмиралов, генералов, дипломатов. У каждого свой резон, свои предложения. Но все они, так или иначе, топчутся на месте — укрепить оборону, вывести флот на генеральную баталию, искать новых союзников… А нам сейчас нужно что-то другое. Нужен ход, который противника с панталыку собьет, заставит его засомневаться, свои планы перекроить.

Их слова, их почти отчаянная вера в мои какие-то неведомые способности, давили на меня. Я ж инженер, черт побери, а не какой-нибудь там Нострадамус или Суворов в одном флаконе! Но что делать? Они явно верят в меня.

Я пробежался взглядом по карте Европы, которая лежала на столе, по изгибам балтийского побережья, прикидывая расклад сил.

Может, мины? Улучшенные морские мины, которые я мог бы сварганить, пригодились бы. Можно было бы целые минные «поля» натыкать на подходах к Кроншлоту и Питеру, используя и якорные, и донные, с новыми, более чувствительными и надежными взрывателями. Это могло бы серьезно осложнить жизнь шведскому флоту, а может, и пару-тройку их посудин на дно отправить, поумерив их пыл.

— Государь, — начал я осторожно, — если говорить о непосредственной обороне Петербурга с моря, то, конечно, можно и нужно усилить наши минные заграждения. Я мог бы разработать новые типы мин, помощнее, с взрывателями понадежнее, может, даже такие, что сработали бы дистанционно, хотя это невероятно сложно… Но даже улучшенные контактные или донные мины, если их наставить побольше и в нужных местах, могут шведам серьезных проблем доставить.

Петр нетерпеливо махнул рукой, мол, это все понятно.

— Мины — это хорошо, Смирнов. Это нужно.

Кажется, я его не вдохновил. Он все еще ждет более дельного предложения. Его отчаянное желание переломить ситуацию передалось и мне. Идея, которая в итоге замаячила где-то на периферии сознания, казавшаяся мне самому слишком уж бредовой и рискованной, вдруг обрела четкость и какую-то притягательность своей наглостью.

— Государь, — я прокашлялся, собираясь силами, осознавая масштаб того, что я собирался ляпнуть. — Есть один способ. Один шанс из тысячи, может быть. Надо ударить туда, где нас вообще не ждут. И ударить так, чтобы у них земля под ногами зашаталась.

Петр и Брюс переглянулись. Именно это они и хотели, как я понял.

— Продолжай, барон, — голос Государя был напряжен.

— Пока их главный флот кучкуется здесь, у наших берегов, пока Карл стягивает армию к нашим границам, их собственная столица, арсеналы, верфи остаются практически голыми. Силы-то у них растянуты, они уверены, что у себя дома им ничего не грозит.

Я взял указку, которая лежала на карте.

— Первое — отвлекающий маневр. Можно устроить показательный десант вот здесь, — я ткнул указкой в север Скандинавии, в Лапландию. — Под видом захвата их медных и железных рудников, о которых мы столько говорили. Пусть это будет небольшой отряд, но шуму он должен наделать прилично. Это заставит их распылить силы, отправить часть войск и флота на север, опасаясь за свои стратегические запасы.

— А главный удар? — нетерпеливо спросил Петр, глаза его загорелись.

— А главный удар, Государь, — я перевел указку на Стокгольм, — должен быть нанесен сюда. Дерзкий, молниеносный налет на их столицу.

В комнате стало тихо. Царь смотрел то на карту, то на меня, то снова на карту. Брюс застыл.

— Стокгольм? — выдохнул наконец Петр. — Ты предлагаешь атаковать Стокгольм? Но как? Как нам проскользнуть мимо их флота, который будет в Финском заливе, торчать?

— Вопрос сложный, Государь, но решаемый, — я старался говорить как можно убедительнее, хотя сам до конца еще не продумал все детали. — Можно использовать мелкие, быстроходные суда — галеры, к примеру. Идти ночью, вдоль шхер, положившись на знание местных лоцманов. Главное — внезапность. Они удара в самое сердце ждать не будут. Нам не нужно захватывать Стокгольм, не нужно там ввязываться в затяжные бои. Цель — нанести максимальный урон их верфям, спалить к чертям арсеналы, где хранятся пушки и порох. Наши новые пушки показали себя отлично — легкие, дальнобойные, скорострельные. Несколько таких батарей, высаженных с десантом, смогут навести там такого шороху… Представьте, Государь, хаос в их столице, когда в самом центре начнут рваться снаряды! Это будет удар по их военным объектам, по их боевому духу. Они поймут, что война пришла к ним в дом. Это заставит их отозвать часть флота и армии от наших границ, чтобы защитить себя. Это даст нам драгоценное время. Укусить и убежать — вот наша тактика. Напугать, заставить их ошибаться, посеять хаос у них в тылу. Этого они точно не ждут. Хотят ударить нам в сердце — мы ответим превентивно.

Петр долго молчал, не сводя глаз с карты, на которой моя указка все еще целилась в Стокгольм.

Мое предложение — это чистой воды авантюра, на грани безумия. Я уже молчу о том, что исполнители — смертники по сути. Риск провала — колоссальный, а последствия в случае неудачи — просто катастрофические. Но в нашей ситуации, когда нас собирались душить со всех сторон, возможно, только такое безумие и могло дать нам хоть какую-то надежду.

Наконец Петр вскинул на меня тяжелый взгляд.

— Стокгольм… — хрипло произнес он, словно пробуя это слово на вкус. — Это безумие, Смирнов. Полное безумие. Но, — он сделал паузу, — в этом безумии что-то есть…