Инженер Петра Великого – 3

Глава 19

Игнатовское стало натуральной мини-крепостью. Караулы усилили, по всему периметру понатыкали новых заборов с разными «сюрпризами», а уж к самым важным объектам — пороховому погребу, новенькой химлаборатории и будущему механическому цеху — не подойти. Орлов лично гонял солдат до седьмого пота, выстраивая такую систему постов и дозоров, что любая фортеция позавидовала бы. Я же, как обычно, зарылся с головой в чертежи, причем не только зданий, но и, так сказать, будущего. Иногда, глядя на весь этот размах стройки, на то, как из полного хаоса и разрухи вырастает что-то новое, четкое, я ловил себя на мысли: блин, а ведь это же и есть вся суть петровских реформ в миниатюре! Снести к чертям все старое, отжившее, и на этом месте, пусть даже с потерями, пусть даже через «не могу», построить то, что будет работать на будущее.

То, что устроили шпионы, конечно, заставило многое перетряхнуть в голове. Да, наши «фузейные» апгрейды, СМ-0.1Ф, с капсюльным запалом и уменьшенной порцией бездымного пороха, уже успели на фронте шороху навести. Шведы, говорят, в ступор впадали от такой скорострельности и от того, что дыма-то нет, не засечешь! Федька с Гришкой — вообще красавцы, что дотумкали до такой простой идеи. Иногда ведь реально, все гениальное — просто, а ты, со своим «попаданческим» багажом знаний, лезешь в какие-то дебри, пытаясь сразу слепить вундервафлю. Но это все была, конечно, временная мера, так, дырку в кафтане залатать, пусть и довольно эффективно для текущего момента. А вот полноценная СМ-1, которая могла бы реально перевернуть ход войны, — это уже совсем другой уровень. Тут нужна была сталь, которая бы держала дикое давление бездымного пороха на полную катушку, а не только в «лайт»-версии. Нужна была ювелирная, по этим временам, точность обработки деталей затвора и ствола, чтобы все это работало как часы и не разваливалось после пары выстрелов. Ну и, само собой, сам порох — стабильный, мощный, с предсказуемыми характеристиками, а не та адская смесь, которая то вообще не горит, то взрывается аки больная. Короче, «Проект Феникс» требовал реального технологического рывка — в металлургии, химии, механике. Слишком многое стояло на кону, чтобы рассчитывать на авось или какие-то полумеры.

Для такого прорыва нужны были золотые руки и светлые головы. И одна такая голова теперь трудилась со мной в Игнатовском. Леонтий Филиппович Магницкий, автор знаменитой «Арифметики», мужик с острющим умом и просто невероятной для своего времени эрудицией, откликнулся на мою просьбу, которую я передал через Брюса (ох, сколько воя было от кураторов навигацкой школы, где он трудился). Сначала он, конечно, на мои затеи смотрел с эдаким скепсисом — ну, понятно, какой-то выскочка-барон, вчерашний мастеровой, а лезет в высокие материи. Но как только увидел чертежи СМ-1 и врубился в масштаб задачи, тут же загорелся. Его «наука числительная» в его исполнении превращалась в такую высшую математику, что я сам, инженер из будущего, еле догонял, спешно вспоминая университетский курс. Баллистика, сопромат, термодинамика горения порохов — Магницкий зарылся в расчеты с таким фанатизмом, будто решал самый крутой квест в своей жизни. Мы часами торчали над таблицами и формулами в моей новой, просторной чертежной, где пахло свежим деревом, скипидаром и немного — воском от свечей. Он, с гусиным пером наперевес, исписывал листы бумаги рядами цифр и какими-то заумными значками, а я пытался на пальцах объяснить ему основы химии высокоэнергетических соединений и физики металлов так, чтобы это было понятно человеку начала XVIII века и чтобы меня при этом не заподозрили в связях с нечистой силой или в том, что я вообще мысли самого дьявола читаю.

— Петр Алексеевич, барон, — говаривал он, отрываясь от своих каракуль и поправляя очки на носу. — Задачка-то ваша, прямо скажем, с подвывертом. Исходные данные такие, что… Давления-то в стволе при горении вашего «недымного зелья» получаются совершенно запредельные. Ни один чугун или сталь, что сейчас в ходу, такого не выдержат, разве что ствол делать толщиной с корабельную мачту. А вам ведь нужна легкость и чтобы стреляло быстро. Задачка, я вам доложу, тяжкая.

А что я мог ему ответить? Прав, конечно. Потому и позвал его.

Моя «опытная мануфактура» прямо на глазах превращалась из простого заводика в нечто большее — в настоящий НИИ, аналогов которому в России, да и, пожалуй, во всей Европе, тогда еще не было. Тут и копировали, и пытались что-то улучшить. Но главное, тут пытались создать что-то принципиально новое, заглянуть за горизонт существующих технологий. Молодые «академики», которых я насобирал со всей страны — кто-то из учеников Навигацкой школы, кто-то из толковых мастеровых с казенных заводов — учились и руками работать, и головой думать, по-научному. Эксперименты, расчеты, снова эксперименты. Ошибки, провалы — куда ж без них, но каждый шаг, пусть даже не в ту сторону, давал пищу для размышлений, приближал к цели. Работа кипела круглые сутки, как в растревоженном муравейнике. В химической лаборатории, где теперь заправлял не только я, но и специально приставленный Брюсом аптекарь-немец, такой осторожный и педантичный герр Шлегель, колдовали над составами пороха, пытаясь сделать его стабильным и мощным, но чтобы он при этом не превращался в нечто совершенно непредсказуемое. В опытной литейке, которую мы отгрохали по последнему слову тогдашней техники, с новой конструкцией печей и системой контроля температуры, пытались выплавить нужную нам сталь. Скрипели привода новых станков, еще пахнущих свежей краской — пока, конечно, макетных, экспериментальных, но уже позволяющих отрабатывать технологию обработки деталей с невиданной доселе точностью. Атмосфера была творческая, напряженная, все горели энтузиазмом. Люди видели, что их труд не впустую, что они делают что-то реально важное.

Как-то вечером Магницкий зашел ко мне в кабинет какой-то особенно мрачный, даже ссутулился, что на него было совсем не похоже. Долго молчал, раскладывая на столе исписанные мелким почерком листы.

— Ну что, Леонтий Филиппович? — спросил я, в ожидании плохих новостей. — Есть сдвиги по расчетам прочности ствола для СМ-1? Нашли, где я накосячил в выкладках?

Магницкий тяжело вздохнул, снял очки и принялся медленно протирать их краем своего камзола, явно оттягивая неприятный момент.

— Сдвиги-то есть, Петр Алексеевич, — наконец выдавил он, глядя куда-то мимо меня, на огонь в камине. — Только они такие, что… — он запнулся, явно пытаясь подобрать слова, чтобы не так сильно меня расстроить. — Ежели расчеты мои верны, а я их три раза перепроверил и ошибок вроде не нашел, то для тех характеристик, что вы закладываете в ваше ружье СМ-1, для той начальной скорости пули и того давления пороховых газов… нужна сталь с такими свойствами, какой просто нет. И, смею вам доложить, — тут он поднял на меня глаза, и в них была такая неподдельная тоска, — получить ее нереально.

Я смотрел на него. Нереально?

Я тупо уставился на чертежи, где уже почти в полный рост вырисовывалась моя будущая винтовка, и чувствовал, как весь фундамент проекта трещит по швам. Столько сил, столько рисков, столько всего поставлено на карту — и на тебе, уперлись в стену! Да не может такого быть! Выход должен быть, по-любому. Я же не с потолка все эти технологии взял, они же существуют, работают! Ну да, в другом времени, с другими возможностями… Но ведь и здесь, в этом чертовом XVIII веке, люди умудрялись творить такое, что потомкам и не снилось, двигали науку вперед семимильными шагами. Значит, и я должен что-то придумать.

Пока я бился головой о стену металлургических ребусов, тучи сгущались на другом фронте, не менее важном — дипломатическом. Брюс в последние недели ходил мрачнее грозовой тучи. Его взгляд как будто подернулся пеленой, а те крохи информации, которыми он со мной делился при наших редких встречах, оптимизма как-то не добавляли. Агентура Якова Вилимовича, которая раскинула свои шпионские сети по всей Европе, подтверждала самые хреновые прогнозы, которые еще раньше озвучивала Марта. Успехи русского оружия, особенно после Нарвы, да еще и на фоне наших технологических прорывов, пусть пока и не глобальных, не на шутку взбудоражили «цивилизованных» соседей. Еще вчера они на «варваров московитских» смотрели сверху вниз, а сегодня вдруг разглядели реальную силу, способную весь расклад на континенте поменять. И им это, ясное дело, поперек горла.

— Петр Алексеич, дела наши с каждым днем все хуже, — говорил Брюс, задумчиво покручивая в пальцах серебряную табакерку, подаренную Государем. Мы сидели у него в кабинете в Преображенском приказе, куда я заскочил доложить, как там дела в Игнатовском, ну и заодно посоветоваться насчет этой проклятой стали. — Сведеньица, что приходят из Лондона, да и из Вены, честно говоря, совсем не радуют. Похоже, наши европейские «партнеры», как их там Государь называет, увидели в усилении России реальную угрозу своим шкурным интересам. И теперь мечутся.

Англия, которая всегда на дыбы вставала, если кто-то смел бросить вызов ее морскому и торговому господству, ну никак не могла спокойно смотреть, как Россия на Балтике свои позиции укрепляет. Окно в Европу, которое Петр с таким трудом прорубал, для них было как заноза в заднице, которую надо было поскорее вытащить. Голландия, которая была нам вроде как союзницей в борьбе против французской гегемонии, теперь, похоже, в русском флоте и растущей русской торговле видела прямого конкурента. Даже Австрия, которая, казалось бы, от балтийских дел далека, как от Луны, и та начала проявлять беспокойство. Усиление православной России на севере могло им аукнуться на юге, среди славянских народов, которые и так тяготели к Москве. Старая песня о «русской угрозе», которую я по истории своего времени знал наизусть, начинала звучать и здесь. Только теперь я был непосредственным участником событий, и от моих действий, зависело, какой будет эта песня — победным гимном или реквиемом.

— Они там тайный альянс сколачивают, барон, — продолжал Брюс, понизив голос до шепота, хотя в кабинете, кроме нас, никого. — Пока это все больше подковерные игры, обмен посланниками, прощупывание почвы. Но цель-то ясна как божий день: не дать России слишком сильно подняться. Задушить нас в зародыше, пока мы не превратились в настоящего европейского титана. И главный инструмент у них, наш старый «друг» Карл Шведский. Его сейчас пытаются набить деньгами, оружием, подначивают продолжать войну, обещают всяческую поддержку. Лишь бы он и дальше связывал наши силы, опустошал казну, не давал Петру Алексеевичу нормально заняться внутренними реформами. А ведь с момента победа под Нарвой, шведы по-быстрому заключили мир с ляхами и метнулись перебрасывать войска на восток. Как раз ты начал буйную деятельность.

Я хмуро слушал Брюса. Эта проблемка — столкнуться с коалицией европейских держав, пусть даже негласной, пусть даже действующей чужими руками. Это игра совершенно другого уровня, где на кону стояло само существование России как независимого, сильного государства. Мои пушки, фузеи, бездымный порох — все померкнет, если за спиной у Карла встанут денежные мешки Лондона и Амстердама, их верфи и мануфактуры.

Тайная дипломатическая игра, которую вели Брюс и его люди, становилась все напряженнее. Шифрованные депеши летели во все концы, агенты рисковали шкурой, добывая по крупицам информацию, пытаясь раскусить замыслы противников, предугадать их следующие ходы. Россия оказывалась в кольце, которое медленно, но верно сжималось.

Однажды, это было уже поздним летом, Брюс вызвал меня к себе срочно, посреди ночи. Такое случалось крайне редко. В его кабинете горела всего одна свеча, отчего и без того мрачное помещение казалось еще более зловещим. Сам Яков Вилимович сидел за столом, сгорбившись над каким-то документом, и его лицо в слабом свете свечи выглядело так, будто его высекли из камня.

— Вот, полковник, полюбуйся, — он протянул мне лист бумаги, исписанный мелким, корявым почерком. — Только что доставили. Депеша английского лазутчика в Стокгольме своему начальству в Лондон. Нашим ребятам удалось умыкнуть копию, пока оригинал лежал на столе у одного весьма продажного шведского чиновника.

Я взял лист.

— Вот здесь, — Брюс ткнул пальцем в середину текста, — самое смачное. Перевожу дословно, с их дипломатических выкрутасов на простой русский язык. «…Посему, для поддержания усилий Его Величества Короля Карла в его справедливой борьбе против московских амбиций и для сдерживания их неумеренного роста, представляется крайне необходимым оказать Его Величеству существенную финансовую и, по возможности, техническую помощь, дабы он мог продолжить войну до победного конца или, по меньшей мере, до заключения мира на условиях, выгодных для сохранения европейского равновесия…»

Брюс замолчал, внимательно глядя на меня. А я стоял, держал в руках этот клочок бумаги, и слова «финансовая и техническая помощь» резали глаза. Это было прямое доказательство. Англия, втихаря от всех, уже подкармливала шведскую военную машину, уже становилась нашим врагом. И хрен его знает, какие еще «технические» сюрпризы они нам готовят, какие свои изобретения передадут шведам, чтобы остановить русское наступление. Задача Магницкого по созданию новой стали для СМ-1 в свете этих новостей приобретала еще большее значение.

Новости про то, что англичане шведам подмахивают, конечно, оптимизма не добавили. Скорее наоборот — какая-то злая упертость появилась, захотелось доказать, что хрен им. И тут, как по заказу, будто в подтверждение того, что враг не спит, разведка начала таскать все более интересные сведения уже конкретно о шведских военных приготовлениях. Информация, которую сливали агенты Брюса из Стокгольма и других шведских городишек, где у них там оружейные заводы были, рисовала картину какой-то лихорадочной движухи. Шведы, похоже, реально взялись за апгрейд своего арсенала, и, что самое паршивое, в их разработках явно торчали мои уши.

Было ясно, что тот дневник, который у меня сперли во время того дебильного ареста, да и показания предателей, которых, к сожалению, всегда как грязи, не канули в Лету. Шведы, пользуясь этими обрывками информации, вовсю пытались скопипастить мои изобретения. В донесениях черным по белому писали, что на их заводах полным ходом идут эксперименты с «недымным зельем». Честно говоря, читая эти строки, я не мог удержаться от ехидной ухмылки. Да пусть пыхтят! Создать стабильный бездымный порох — это такой геморрой, там столько нюансов и подводных камней, что без глубокого понимания химии и технологии они еще лет двадцать будут, как слепые котята, в стенку тыкаться. На выходе у них будет либо какая-то совершенно бесполезная фигня, либо жутко опасная и нестабильная хрень, готовая бабахнуть от любого чиха. Я сам через это прошел, сколько шишек набил, сколько раз своей шкурой рисковал, прежде чем нащупал верный рецепт (и это я еще знал тропинку по которой надо было идти)! Не, за порох я был относительно спокоен. Спереть формулу можно, а вот наладить безопасное и стабильное производство — совсем другая история. Тут нужны чуйка, опыт, сотни проб и ошибок.

А вот другая новость заставила меня напрячься куда сильнее. Шведы, по донесениям, пытались слизать и ключевые принципы конструкции моей винтовки (хотя у них чертежей нет, насколько я знаю). Вот это уже было не смешно. Металлургия у них, что уж там скрывать, была на голову выше нашей. Шведская сталь по всей Европе славилась своим качеством. И если они, имея на руках мои эскизы и описания, смогут отлить стволы и детали затвора из своего крутого металла, это могло создать нам очень большие проблемы. Конечно, я себя успокаивал тем, что даже имея все данные, они стопудово столкнутся с теми же трудностями, что и я: с точностью изготовления, с подгонкой деталей, с тем, чтобы затвор не сифонил при высоком давлении. Без понимания всех этих мелких нюансов, их попытки, скорее всего, были обречены на провал. Они бы наклепали каких-нибудь сырых, опасных и ненадежных образцов. Я прекрасно помнил, сколько времени и сил у меня ушло на то, чтобы заставить первые прототипы СМ-0.1Ф хотя бы кое-как работать, а ведь это была куда более простая конструкция, чем СМ-1. Так что, скорее всего, вся эта их бурная деятельность была больше понтами, попыткой выиграть время, взять нас на испуг, заставить Петра засомневаться в успехе моих начинаний. Но червячок сомнения все-таки был. А вдруг у них что-то да получится? Вдруг отыщется какой-нибудь гениальный шведский Кулибин, который сможет раскусить мои секреты и создать работающее оружие раньше, чем я доведу до ума СМ-1?

В один из таких дней, когда небо над Игнатовским было затянуто свинцовыми тучами и мелкий, противный дождь нагонял тоску, ко мне в кабинет, отряхивая с плаща капли воды, ввалился Орлов. Физиономия у него была озабоченная.

— Петр Алексеевич, весточка от Якова Вилимовича, — доложил он, кладя на стол сверток из просмоленной ткани. — И вот это… велел передать лично вам в руки. Сказал, вам будет любопытно взглянуть.

Я развязал продолговатый сверток. Внутри, на грубой мешковине, лежал штуцер. С первого взгляда — ну почти точная копия моего экспериментального СМ-0.1К, над которым мы тут с «академиками» бились, пытаясь выжать из новой стали хоть какую-то стабильность. Та же компоновка, тот же откидной затвор, даже форма ложа была до боли знакома. Но если присмотреться, становились заметны отличия. Качество изготовления было явно похуже, металл обработан грубее, не так чисто, как на наших опытных образцах. Делали на скорую руку, стараясь как можно быстрее скопировать то, что увидели или где-то вычитали.

— Трофей, — пояснил Орлов, заметив мой интерес. — Наши лазутчики в стычке на границе захватили, у какого-то шведского офицера. Яков Вилимович думает, это один из их экспериментальных образцов. Пытаются, значит, не отставать.

Я взял штуцер в руки. Он был тяжелее моего, какой-то неуклюжий, что ли. Затвор двигался туго, со скрежетом. Явно не хватало точности в деталях. Но мое внимание привлекло другое. В конструкции затвора было одно небольшое, но очень существенное «улучшение», которого не было в моих чертежах. На первый взгляд, оно должно было упростить запирание ствола. Но я, как инженер, сразу просек, что это «новшество» — чистой воды мина замедленного действия. При высоком давлении, которое давал бездымный порох, такая конструкция была бомбой. Затвор мог не выдержать и вылететь стрелку прямо в морду. Шведы, очевидно, не до конца врубались в физику процесса, тупо копируя и пытаясь «улучшить» то, в чем ни хрена не разбирались. Это было наглядным подтверждением моих мыслей: без глубокого понимания всех тонкостей их попытки создать надежное оружие нового типа были обречены. Они могли слизать внешнюю форму, но не суть.

— Любопытно, — пробормотал я, вертя штуцер в руках. — Очень любопытно. Они играют с огнем и даже не догадываются об этом. Это «улучшение»… оно может стоить жизни тому, кто решит из этого пальнуть.

Орлов хмыкнул.

— Значит, Яков Вилимович прав был, когда говорил, что их потуги нам пока не страшны?

— Пожалуй, — кивнул я, кладя трофейный штуцер на стол. — Но они учатся. И у них есть то, чего у нас пока в обрез, — качественный металл. Если они смогут соединить свою металлургию с нашими идеями, даже не до конца понятыми, это может стать большой проблемой.

Работа не затихала ни на минуту. Мы все так же бились над этой проклятущей сталью для СМ-1, колдовали с порохами, доводили до ума технологию изготовления деталей для СМ-0.1Ф — эти, кстати, несмотря на все свои «детские болячки», уже успели на фронте себя показать. Магницкий, зарывшись в свои расчеты, то и дело выдавал какие-то новые формулы, от которых наши литейщики и механики за головы хватались — настолько все было заумно.

В один из таких дней, когда от жары аж воздух плавился над крышами мастерских, а единственным спасением была тень старых лип в усадебном парке, случилось то, что встряхнуло всю нашу размеренную жизнь. Без предупреждения, без обычной помпы и свиты, в Игнатовское приперся сам Государь. Я как раз был в новой химической лаборатории, где мы с герром Шлегелем пытались очередной образец пироксилина «успокоить», как вдруг в дверях нарисовался запыхавшийся Орлов.

— Петр Алексеич! Государь… Государь приехал! — выдохнул.

Обычно о таких визитах становилось известно сильно заранее, начиналась беготня, подготовка. А тут — здрасьте, приехали. Я наспех привел себя в божеский вид, накинул чистый камзол и рванул во двор. Там уже собралась небольшая толпа из моих «академиков» и мастеровых, все глазели на подъехавшую простецкую дорожную коляску, из которой как раз вылезал высокий, до боли знакомый силуэт.

Петр был не один. С ним прикатил Меншиков, одетый с иголочки, и еще несколько каких-то незнакомых мне военных. Государь выглядел подуставшим, под глазами мешки.

— Здрав будь, полковник, — рявкнул он басом, перекрывая общий гул. — Решил вот заскочить, глянуть, как у тебя тут делишки. Не отвлекаю от важных дел?

— Ваше Величество! — я отвесил положенный поклон. — Да какое ж отвлечение, это честь для нас! Всегда вам рады в Игнатовском.

Петр хмыкнул, оглядывая отстроенные заново цеха, чистоту и порядок во дворе.

— Ну, давай, показывай, что тут у тебя новенького. Чем обрадуешь? — в голосе его слышалась добродушная подколка.

Я провел Государя по всей мануфактуре. Он внимательно все осматривал, и восстановленные, и новые помещения, заглянул в литейку, где как раз шла очередная опытная плавка, долго торчал у работающих станков в механическом цехе, засыпая мастеров каверзными вопросами по технологии. Лаборатории его особенно заинтересовали. В химической он долго беседовал с герром Шлегелем, расспрашивая о тонкостях получения кислот и очистки селитры. А потом завалился ко мне в кабинет, где уже ждал Леонтий Магницкий, которого специально выдернули из его «кельи», где он предавался своим вычислениям.

К автору «Арифметики» Петр отнесся с явным уважением. Они заперлись с Магницким почти на час, и я только слышал обрывки их разговора — что-то про баллистику, про сопромат, про какие-то жутко сложные формулы, в которых я, честно говоря, плавал. Государь, сам мужик в точных науках не профан, явно нашел в Леонтии Филипповиче родственную душу.

В общем и целом, Петр остался доволен тем, что увидел. Размах работ, системный подход, то, что я ученых мужей привлек — все это ему явно понравилось. Он похвалил меня за усердие и настырность, но в я заметил какую-то затаенную тревогу, которая от моего взгляда не укрылась.

После «экскурсии», когда мы сидели в небольшой беседке, прячась от полуденного пекла и потягивали холодный квас, Государь заговорил о том, что его гложет.

— Обстановочка, барон, складывается, прямо скажем, не ахти, — задумчиво протянул Царь, глядя куда-то вдаль, на изгиб реки, что виднелся сквозь деревья. — Англичане воду мутят, голландцы им подпевают. Наш Карлуша неугомонный силенки собирает. Слухи ходят, что он войска к нашим границам перебрасывает. Готовит новое большое наступление, и, сдается мне, кто-то ему в этом деле активно помогает. И деньгами, и советом, а то и мастерами. Еще недавно все его мысли были про западные дела, про Саксонию, про курфюрста Августа. А теперь, видать, передумал.

Слова Государя упало на благодатную почву моих опасений. Я понимал, что это не просто все. От того, сможем ли мы склепать оружие, способное дать по зубам шведской армии, которую еще и европейские державы подкармливают, зависело очень многое.

Петр помолчал, постукивая пальцами по резной спинке скамьи. Потом резко повернулся ко мне.

— Твои фузеи, Смирнов, на фронте хвалят. Говорят, шведы от них как от чумы шарахаются, когда наши палить начинают. Но этого мало. Нужна настоящая силища, дабы одним махом отбить у Карла охоту соваться на русскую землю. Нужна твоя «смирновка», понял?

Я хотел было заикнуться о проблемах, но Государь, будто мысли мои прочитал, махнул рукой.

— Знаю, знаю. Магницкий мне доложил о ваших затыках. Но ты должен найти решение, барон. Должен! На то ты и Смирнов.

Он поднялся, давая понять, что визит окончен. Прощаясь, когда мы остались с глазу на глаз у коляски, Петр вдруг понизил голос и, наклонившись ко мне, брякнул фразу, которая меня напрягла:

— Готовься, барон. Скоро мне понадобятся твои таланты. Есть у меня одна мыслишка… очень рискованная. Но, думаю, тебе она будет по плечу.

С этими словами он плюхнулся в коляску, и та, подняв облако пыли, покатила прочь, оставляя меня в полном ауте и с какой-то смутной тревогой. Какая еще «рискованная мыслишка»? Что задумал Государь? И почему именно мне это должно быть «по плечу»?