Инженер Петра Великого – 3

Глава 15

Февраль в этом году выдался — врагу не пожелаешь: сыро, грязно, промозгло до костей. Нева еще не вскрылась, лед потемнел, пошел водянистыми пятнами — вот-вот тронется. В такую погоду и на душе как-то паршиво, а тут еще Яков Вилимович, мой главный заступник и, хочется верить, добрый товарищ, подлил масла в огонь.

Сидели мы в Инженерной канцелярии. Его кабинет насквозь пропах сургучом и старыми бумагами. Сам Брюс был какой-то дерганый, озабоченный. То и дело тер себе высокий лоб, а глаза беспокойно метались по бумагам, будто не могли ни на чем остановиться.

— Эта зараза, Петр Алексеевич, она ж повсюду расползлась, — проговорил он наконец, негромко, с застарелой горечью, отрываясь от очередного донесения. — Уж и не знаю, где корни-то ее глубже сидят — в казнокрадстве ли беспардонном, или в этой тихой подлости, когда наши же, русские люди, за шведское серебришко готовы и мать родную с потрохами продать. А тут еще предатель может в самих войсках, среди тех, кто Государю присягал… Это, знаешь ли.

Я помалкивал, да и что тут говорить? Тема для нас была не в новинку. Чем лучше у меня дела шли, чем больше всяких новых штук выходило из моих мастерских, тем гуще вокруг всего этого вились всякие темные личности. Так и норовили что-нибудь вынюхать, стащить. Благо безопасность была на высоте. Брюс со своими ищейками из Тайной канцелярии из кожи вон лез, чтобы эту паутину распутать, да только она, казалось, еще больше разрасталась.

— Все чаще я про тот день думаю, про тот самый миг настанет, когда можно будет одним махом всю эту нечисть прищучить, — продолжал Брюс, выбивая пальцами дробь по столу. — Всех этих смутьянов, изменников, кто против Государя нашего злоумышляет, кто его дело праведное губит, секреты воруя да поставки срывая… Только вот как этот «миг» подгадать? Как бы не спугнуть рыбёху покрупнее, вытащив одну мелочь пузатую?

Я и сам не раз ловил себя на мысли, что кто-то из моих же «академиков» или мастеров может оказаться с гнильцой. Пока, слава Богу, явных проколов не случалось.

А в Игнатовском дела, несмотря на все препоны, потихоньку-полегоньку, да двигались. Главной моей головной болью, если не считать бездымного пороха, оставалась сталь, которая смогла бы выдержать адское давление порохов и позволила бы наконец-то сварганить легкое, скорострельное оружие — мою мечту, СМ-1.

«Академики» мои — Федька, Гришка, да и остальные ребята — не покладая рук бились над этой задачкой. Десятки, если не сотни, неудачных плавок, горы испорченного металла, вечный дым, жар, копоть… Иногда казалось, что мы просто топчемся на месте, что эта задачка нам не по зубам.

И вот, наконец, в один из таких же беспросветных февральских дней, когда казалось, что весна уже никогда не заявится, случилось! В очередной раз мы колдовали у нашей маленькой опытной печи, мудрили с новым составом шихты, пробовали новый режим плавки. Я, честно говоря, уже почти ни на что не надеялся, но когда из формы выковыряли небольшой слиток, а после проковки и закалки он показал на изломе такую мелкозернистую, однородную структуру — аж сердце екнуло. Образец утащили в испытательную мастерскую. Там его аккуратненько высверлили, смастерив что-то вроде короткого ствола, и зарядили.

Заряд моего бездымного пороха бабахнул от души.

Стволик выдержал! Потом второй заряд, третий… На пятом его, конечно, чуток повело, но он не треснул, не разлетелся на куски!

— Есть! Получилось! — заорал кто-то из мастеров, и его вопль тут же подхватили остальные. Федька не сдержался, размашисто перекрестился. А Гришка утирал со лба пот замызганным рукавом рубахи, и лыбился так, будто ему только что персонально все мое имение отписали.

Это была еще не та сталь, которая требовалась для полноценной СМ-1, для ее тонкостенного нарезного ствола и механизма. Зато это был огромный шаг вперед, это уж точно. Полученный металл вполне годился для стволов СМ-0.1К — моего крупнокалиберного крепостного штуцера, с некоторыми оговорками по части «живучести». Главное — мы наконец-то нащупали верное направление, поняли, куда дальше копать.

О таком прорыве я тут же, не мешкая, доложил Государю. Петр Алексеевич принял меня в своем скромном домике, где он, по-моему, бывал куда чаще, чем в пышных парадных палатах. Он был весь в делах, казалось, сама энергия войны его подпитывала. Внимательно выслушал мой доклад, он ни разу не перебил.

— Ну, что ж, Смирнов, молодец! Хвалю! — произнес он, когда я закончил. — Стало быть, сталь твоя для штуцеров-то сгодится?

— Так точно, ваше величество, — подтвердил я. — Для штуцеров, для усиленных стволов, чтобы бездымный порох держали, — самое то. Ресурс, конечно, будет на несколько сотен наверное. А это уже…

— Знаю, знаю, что это! — оборвал меня Петр, вскакивая и принимаясь вышагивать по комнате. — Карл времени нам в обрез дает! Каждая фузея сейчас на вес золота! Посему приказываю: немедля, не дожидаясь, пока вы там всю технологию до ума доведете, начинай производство этих твоих СМ-0.1К! Сколько сможешь сделать! Армии они нужны! Понимаешь?

Я понимал. Еще как понимал. Северная война набирала обороты, шведы, оправившись от первых оплеух, снова щерились. Карл XII стягивал силы, готовил новые пакости. И любая новинка, способная дать нашим войскам хоть какой-то козырь, была бесценна. Но пускать в серию, на фронт, фактически «сырое» изделие, с неотработанной технологией стали, — это был огромный риск. Цена такой ошибки могла оказаться непомерной.

— Ваше величество, — я осторожно привлек внимание Царя, — технология-то еще совсем зеленая. Качество металла может гулять от плавки к плавке. Боюсь, как бы чего не вышло…

— Бояться будешь опосля, Смирнов! — отрезал Государь, останавливаясь передо мной. — Сейчас — делать! Исполнять! Твоя задача — дать армии оружие. А моя — им побеждать. Ясно?

Приказ есть приказ. Тем более приказ царя, который сам во все вникал, сам рисковал и вел за собой. Я мог лишь заверить его, что из кожи вон вылезу, но сделаю все возможное.

Вернувшись в Игнатовское, я тут же собрал своих мастеров. Задача была поставлена ребром: в кратчайшие сроки наладить выпуск штуцеров СМ-0.1К из новой стали. Работа закипела с новой силой. Первые стволы, обработанные с особой тщательностью, отправились на испытательный стенд.

Первый выстрел — чисто. Второй — тоже. Третий, четвертый… Я уже было начал верить, что зря я так переживал. А вот на пятом… раздался какой-то нехороший, глухой звук, и ствол предательски раздуло у казенной части. Не разорвало, но стрелять из него дальше было уже нельзя. Повисла тяжелая тишина. Качество плавало, технология требовала доводки, а времени у нас не было.

Раздутый ствол первого штуцера еще долго маячил у меня перед глазами, как живой укор. Работы по стали мы, ясное дело, не свернули, огонька в глазах у моих «академиков» заметно поубавилось. Я голову сломал вспоминая знания по улучшению металла. В какой-то момент я решил отвлечься. Так можно было просто перекипеть и выгореть. Нужно было переключиться на другую задачу. Такое бывает, когда основная задача идет фоном, а потом озаряет.

Прекрасно понимая, что на одном военпроме далеко не ускачешь, да и крестьян, приписанных к Игнатовскому, кормить чем-то надо, я решил запараллелить, так сказать, аграрный сектор. Идея была проста до безобразия и просто гениальна — картошка! Я уже делал наброски в своей тетрадке про картофель, наводил справки по этому товару. И ничего сложного не было. Простая идея, достойная для отвлечения внимания от основной проблемы.

Выцыганив через Брюса несколько мешков отборных клубней, я, полный самых радужных планов, велел отвести под посадку изрядный кусок земли и объявил своим мужикам, что отныне мы будем сажать вот это самое «земляное яблоко», которое, дескать, и брюхо набивает, и для здоровья пользительно, да и урожай дает богатый. Думал, обрадуются.

Сначала было просто глухое ворчание. Мужики крестились на чем свет стоит, бабы шептались, глядя на привезенные клубни с откровенным ужасом, будто я им не картошку, а самого черта рогатого приволок. «Чертово яблоко», «погань заморская», «отрава бесовская» — это еще самые мягкие эпитеты, которыми они мою затею окрестили. Я пытался им на пальцах объяснить, втолковать, кивал на опыт европейских стран, но все было как об стенку горох. Уперлись, как бараны и ни в какую не хотели и слышать о каких-то там нововведениях. Саботаж начался почти сразу. То инструмент «потеряется», то поле не так вспашут, что потом и не разберешь, где что. Я поначалу пытался их урезонить, по-хорошему, но это было все равно что воду в ступе толочь. Терпение мое потихоньку подходило к концу.

А потом грянул бунт. Не то чтобы прям большой, кровавый, с вилами да топорами, но весьма неприятный, надо сказать. Однажды утром, в конце апреля, когда мои приказчики попытались выгнать мужиков на посадку картошки, те просто-напросто отказались идти. Сбились в кучу у околицы, злые, как собаки. На все уговоры отвечали одно как заведенные: «Не будем сажать отраву! Не будем губить души свои и детей наших!».

Пришлось применить силу. Несколько моих верных солдат под командой Орлова, быстро эту толпу разогнали, а самых горластых и непокорных для острастки отходили розгами. Бунт вроде бы и поутих.

Но меня это впечатлило. Вот ведь…

От идеи насильно внедрять картошку я отказался. Вместо этого решил зайти с другого конца — путем «агитации и пропаганды», как сказали бы в моем веке, ну и, конечно, личным примером, подкрепленным рублем.

Собрал крестьян на сход. Вышел к ним без охраны. Мужики смотрели исподлобья, настороженно.

— Знаю, не по нутру вам моя затея с этим… земляным яблоком, — громко заявил я. — Считаете его отравой. Ваше право, спорить не буду. Заставлять не стану. Но и вы меня поймите — я вам не враг и зла не желаю. А желаю, чтобы жили вы посытнее, чтобы ребятишки ваши с голоду не пухли, особенно когда год неурожайный выдастся.

Я долго говорил. Рассказывал, как в других землях эта картошка людей от голодной смерти спасает. Чтобы слова мои пустым звуком не казались, велел принести из господского дома несколько уже сваренных и испеченных картофелин. Сам, на глазах у всей деревни, взял одну, обжигаясь, почистил и слопал. Потом еще одну. Предложил попробовать старосте, другим мужикам. Те сначала отнекивались, крестились, шугались, но любопытство, а может, и пример «барина», взяли свое. Робко, с опаской, попробовали. Удивленно крякнули. Не отрава, оказывается. И даже вроде как вкусно.

— А чтобы вы не думали, что я вас тут обмануть хочу, — продолжил я, видя, что лед вроде как тронулся, — объявляю: те, кто в этом году посадит картошку на своих наделах, весь урожай я у вас выкуплю по тройной цене против ржи или овса. Думайте. Дело хозяйское, добровольное.

Это был сильный ход. Перспектива срубить живые деньги, да еще и втройне, заставила многих крепко задуматься. Потихоньку, один за другим, крестьяне потянулись за семенными клубнями. Сначала самые отчаянные или самые нуждающиеся. Потом, глядя на них, и остальные подтянулись. Процесс, что называется, пошел.

О четырехполье, которое я так мечтал внедрить, об использовании удобрений для повышения урожайности, пока можно было только в мечтах лелеять. Сознание крестьянское было косным. Зато первый, самый трудный шаг, был сделан. Со временем они сами учуят выгоду и пользу от новой культуры.

Однако не все было так гладко, как на бумаге. Вскоре по деревне поползли еще более зловещие слухи. Якобы я хочу крестьян потравить, чтобы потом их земли, очищенные от людей, заграбастать себе под свои «дьявольские машины» и «огненные печи». Слухи эти были настолько бредовыми, что я сначала даже ухом не повел. Но они распространялись с пугающей быстротой, находя благодатную почву в суевериях местных жителей. И сеял их, как потом выяснилось, не кто иной, как деревенский староста — Еремеич, который первым пробовал мою картошку и вроде бы даже одобрительно крякал.

Я вызвал его к себе на ковер. Старик приплелся, кланяясь в пояс, изображая на морщинистом лице собачью преданность. Глазенки бегали, рожа была плутовской у деда.

— Что ж ты, Еремеич, — спросил я его в лоб, — народ-то баламутишь?

Староста заюлил, начал божиться, что он ни сном, ни духом, что это все злые языки, враги мои и его закадычные, наговаривают. Врет, и не краснеет. Пришлось поднажать. Напомнить про розги. И Еремеич раскололся. Признался, что его купили с потрохами. Какие-то неизвестные люди, проезжие, дали ему денег, чтобы он эти слухи по деревне распускал. Кто такие, откуда — он, дескать, без понятия.

Я отпустил старосту, пригрозив всеми карами небесными и земными, если подобное еще раз повторится. Но сам крепко задумался. Как же достали эти шпионские уши.

Яков Вилимович прислал с нарочным целую депешу, от которой так и веяло недобрыми предчувствиями.

Главной темой его писем в последнее время все чаще становились две придворные дамочки — Дарья Арсеньева и Мария Гамильтон. Обе, как говорится, на виду, обе вхожи в самые высокие кабинеты, и обе, по мнению Брюса, крутили какие-то мутные делишки.

Смазливая вертихвостка Арсеньева давно уже попала на карандаш к людям Брюса своей неуемной болтливостью и страстью к светским пересудам. Она, как сорока на хвосте, тащила в свое гнездо любую информацию, не особо заморачиваясь, секретная она там или нет, и щедро делилась ею. Поначалу ее считали просто дурочкой, которая язык за зубами держать не умеет, но последние наблюдения показывали, что Дарья — скорее всего, лишь пешка, «полезная идиотка».

Подозрения все чаще указывали на Марию Гамильтон. Эта мадам была куда хитрее и пронырливее Арсеньевой. Она обладала внешностью, от которой мужики штабелями падали, острым умом и, как теперь выяснялось, гибкими моральными принципами. Ее шашни с иностранцами, особенно с теми, кто хоть каким-то боком касался шведской миссии или торговых контор, становились все более частыми. Она не трепалась попусту, как Арсеньева, а действовала тонко, исподтишка, собирая информацию по крупицам, заводя «дружеские» беседы, выуживая сведения под видом невинного любопытства.

— Арсеньева — это просто ширма, — писал Брюс. — Пустышка, через которую можно сливать всякий хлам, чтобы от главного отвлечь. А вот Гамильтон — это уже по-серьезному. Думаю, это она руководит всем. И, боюсь я, капитан, есть у нее прямой выход на тех, кто очень даже неровно дышит к твоим разработкам.

Яков Вилимович предлагал хитрый план: использовать Арсеньеву как канал для дезинформации, подсовывая ей через подставных лиц специально состряпанные «секреты», которые она непременно донесет до своих кукловодов, в первую очередь, до Гамильтон. А уже по реакции этой самой Гамильтон, по тому, как и куда эта информация пойдет дальше, можно будет попытаться распутать всю цепочку и, если повезет, выйти на главных заказчиков. План был рискованный, зато учитывая, как дело повернулось, вполне себе рабочий.

Тем временем, дела с производством штуцеров из новой стали шли ни шатко ни валко. Чтобы хоть как-то отвлечь внимание Петра от проблем с основной продукцией, я решил подсунуть ему несколько своих «бытовых» изобретений, над которыми корпел урывками, когда выдавалась свободная минутка от военных дел. Ничего такого, чтобы мир перевернуть, конечно, но вещицы полезные и, что немаловажно, способные произвести впечатление на царя, который до всяких технических штуковин был большой охотник.

Среди них была, например, усовершенствованная походная печка — легкая, компактная, на которой можно было быстро вскипятить воду или сварганить какую-никакую еду, и дров при этом уходило — кот наплакал. Была и складная саперная лопатка нового образца, поудобнее и попрочнее тех, что в армии имелись. А еще — хитроумный механизм для подъема тяжестей, что-то вроде ручной лебедки, которая могла бы пригодиться и на стройках, и при перетаскивании пушек.

Государь, как я и ожидал, клюнул. Он долго вертел в руках лопатку, прикидывая ее вес и насколько она в руке лежит, с любопытством разглядывал чертежи печки и лебедки, засыпал меня вопросами.

— А что, Смирнов, печка твоя — вещь в хозяйстве нужная. И лопатка в самый раз придется. Давай, запускай их в производство, помаленьку, для пробы. А там видно будет.

Я выдохнул с облегчением. Небольшая передышка была получена. Вот простой такой — запускай в производство. Да тут не только людей нет, но и металла. Нужно будет обсудить с Государем создание компании. А почему нет? Соберем купцов, скинемся, создадим эдакое кумпанство. Петру только дивиденды считать. А кампания привлечет рабочие руки и увеличит товарооборот. Туда же впихнем все мои «изобретения», от самовара до лопат.

Подоспели новости с фронта. Весенняя кампания для наших началась, прямо скажем, не ахти. Шведы, под предводительством своего неугомонного короля-вояки, перли как танки на нескольких направлениях, и каждая депеша оттуда была пропитана тревогой.

В этой давящей атмосфере новость о том, что Мария Гамильтон обладает критически важной инфой о моих разработках и косяках, прозвучала как гром среди ясного неба. Стало ясно, что ждать уже не имеет смысла.

Мы с Брюсом встретились той же ночью, в его заветном кабинетике, который больше смахивал на лабораторию какого-нибудь колдуна-алхимика, чем на пристанище важного государственного мужа. Свечи отбрасывали такие тени, что впору было фильмы ужасов снимать, за окном ветер выл, — в общем, обстановочка как нельзя лучше соответствовала моменту.

— Она слишком много знает, Петр Алексеич, — начал Брюс без всяких расшаркиваний. — И если она передаст шведам точные сведения о том, как у тебя дела с порохом и сталью, они ж свои планы под это дело подрихтуют. А это может нам боком выйти.

Идея пришла почти одновременно, будто сама собой нарисовалась в воздухе, до предела насыщенном напряжением. Раз уж эта Гамильтон так интересуется «стабилизатором» для моего бездымного пороха, значит, на этом и надо ее ловить. Мы решили пойти ва-банк. Риск был огромный, но и куш, если все выгорит, светил такой, что стоило рискнуть.

План был донельзя дерзкий. Через «надежный» канал — то есть, через эту дурочку Дарью Арсеньеву, которая искренне считала, что помогает своему «любезному другу» (одному из людей Брюса, который мастерски разыгрывал из себя влюбленного по уши простачка) — должна была «утечь» строго дозированная деза. Суть ее сводилась к следующему: я, Петр Смирнов, стою на пороге создания такого оружия, что все ахнут. Мой оружие, благодаря особому «стабилизатору», якобы вот-вот будет готово, и оно такое мощное, что все существующие аналоги — просто детские хлопушки. Этот «стабилизатор» — вещество редчайшее и капризное и именно от него зависит весь успех предприятия. И самое главное — большие запасы этого чудо-компонента хранятся у меня в Игнатовском (тут уже никак не скроешь мое поместье), причем охрана там, в силу моей якобы рассеянности и полной погруженности в научные изыскания, ни к черту не годится.

Это была полуправда, так искусно замешанная на вымысле, что и комар носа не подточит. Для Гамильтон, которая из кожи вон лезла, чтобы выслужиться перед своими хозяевами, эта информация должна была показаться настоящей золотой жилой. Правдоподобности ей добавляли и вполне реальные слухи о моих успехах, и недавний запрос самой Гамильтон насчет этого самого «стабилизатора».

— Она должна поверить в это, — проговорил Брюс, внимательно вчитываясь в состряпанную нами «легенду». — Все выглядит правдиво.

Следующие несколько дней прошли в лихорадочной подготовке. Люди Брюса аккуратно «скармливали» дезинформацию Арсеньевой, та, как и ожидалось, тут же неслась делиться «секретом» с Гамильтон. Мы же, затаив дыхание, ждали реакции, как рыбак поклевки. Напряжение нарастало с каждым днем, как снежный ком. С фронта приходили все более хреновые известия.

И вот, в один из последних дней апреля пришел ответ. Правда не от Гамильтон, и не из Петербурга. Агент Брюса, который сидел глубоко в тылу врага, в самой шведской резидентуре, сумел передать срочное донесение. Короткое, всего несколько строк.

Карл XII, шведский король собственной персоной, лично заинтересовался «стабилизатором Смирнова». Информация, полученная от его агентов в Петербурге (то есть, читай — от Гамильтон), произвела на него такое впечатление, что он отдал недвусмысленный приказ: достать этот «стабилизатор» любой ценой. Любой, мать его! Даже если для этого придется взять штурмом Игнатовское.

Мы с Брюсом переглянулись. Не переиграли ли мы самих себя?

Капкан, который мы так старательно готовили для Гамильтон, мог с таким же успехом захлопнуться и на нас самих. Весело, ничего не скажешь.

Хотя, даже из этого можно извлечь выгоду. У меня родилась крутая идея.