Инженер Петра Великого – 3

Глава 11

Ноябрь в Питер-бурхе был унылым. Сырость такая, что, кажись, сама Нева норовит под кафтан забраться, а ветер с Финского до костей пробирает, хоть ты в три тулупа завернись. Дни — серые, а настроение у люда, хотя и после Нарвской победы, какое-то предзимнее, что ли.

На фронте вроде поутихло, ну, как поутихло — так, перекур. Обе армии, и наша, и шведская, в землю зарывались на зиму, раны зализывали, силенки копили. Но мелкие заварушки, вылазки, по тылам — нервы трепали справно. Карлуша сидеть сложа руки явно не собирался и какие-то свои каверзы на зиму готовил. А значит, и нам сопли жевать было некогда. Пушки, фузеи новые, порох — все требовалось.

На фоне всего этого — царская блажь, фейерверк к Новому году. Из этой затеи можно получить свою выгоду. Во-первых, если все по уму сделать, это и впрямь настроение в столице поднимет, покажет, что Россия и воевать горазда, и гулять умеет с размахом. Боевой дух — он, знаете ли, иной раз поважнее числа пушек будет. Во-вторых, это ж отличный случай под шумок кое-какие химические опыты провести, которые для дел посерьезнее пригодятся. Одно дело — у Брюса реактивы на «новый порох» выклянчивать, рискуя лишний нос привлечь, и совсем другое — затребовать их для «царской потехи». Тут и размах другой, и спросу меньше, если что не так пойдет. Ну и в-третьих, если удастся Государя по-настоящему удивить, это, глядишь, и на денежки для моих основных проектов скажется, хотя чего уж греха таить, Царь не был прихимистым на мои просьбы. Петр Алексеевич — азартный, любит, когда его удивляют, и за удачную «штучку» мог и последнюю рубаху отдать.

Так что, засучив рукава, я с головой нырнул в разработку «невиданного фейерверка». Ракеты пускать, что в небе цветными шарами бабахают, — это, конечно, красиво, а вот для человека, который лазерные шоу видел, — слабовато. Да и Государь ждал чего-то эдакого. Значит, нужны были целые «огненные представления», с каким-никаким сюжетом и динамикой, насколько это здешние технологии, помноженные на мои знания, позволяли.

Цвета — понятно. Красный, зеленый, синий, желтый — с этим я уже прикинул, какие соли металлов нужны. Главная головная боль тут — чистота этих самых солей и точность пропорций. Чуть переборщишь с одним или не досыплешь другого — и вместо сочного, яркого цвета выйдет какая-то грязная мазня. А где взять чистые реактивы в нормальных количествах? Та же селитра, основа основ для пиротехники, которую мы добывали, — это ж слезы, а не селитра, грязи в ней — вагон и маленькая тележка. Придется в Игнатовском отдельную линию по ее очистке запускать, может, через многократную перекристаллизацию или еще какие фокусы. С солями металлов — та же история. Медный купорос, который должен был дать синий или зеленый, тоже шел с таким «букетом» всякой дряни, что угадать конечный результат было сложно. Придется напрягать остатки институтских знаний по химии, чтобы как-то это дело до ума довести.

Но самое интересное — это «огненные картины». Сложные движущиеся фигуры — это пока из области фантастики. А вот статичные, из множества огоньков, — это можно попробовать. Представим себе здоровенный деревянный щит, а на нем, по заранее нарисованному контуру, закреплены сотни мелких гильз с пиротехническим составом. Если эти гильзы соединить стопиновыми дорожками (это такие шнуры, пропитанные пороховой мякотью, которые горят с определенной скоростью), то можно заставить их загораться одновременно или по очереди. Так можно было бы «нарисовать» в небе, скажем, вензель Государя, или звезду, или даже простенький силуэт корабля. А если использовать разные цвета, то картина станет еще забористее. Например, контур звезды — желтый, а лучи — красные. Или якорь — синий. А ведь это реально возможно.

А как насчет движения? Можно попробовать сделать так называемые «огненные колеса» или «солнца». Это когда на оси крепится крестовина или колесо, а на его концах или по кругу — мелкие ракетные движки или просто гильзы с быстрогорящим составом, направленные по касательной. При горении они будут раскручивать всю эту конструкцию, создавая вертящийся огненный круг или спираль. Если таких колес сделать несколько, разного размера и цвета, и запустить их вместе или с небольшим перерывом — вот тебе и представление.

И, конечно, ракеты. Трубки с порохом, с какими-никакими стабилизаторами — деревянными рейками, привязанными к корпусу, чтоб летели ровнее. И можно поиграть с многоступенчатыми зарядами. Например, основная ракета взлетает, а на определенной высоте от нее отделяются несколько мелких «звездочек» или «бомбочек», которые, в свою очередь, бабахают цветными огнями. Получится эффект каскада, огненного дождя.

А еще звук! Если в состав заряда подмешать определенные химикаты (тот же калия перхлорат, если Брюс его раздобудет, или даже просто смеси с металлическими порошками), можно получить оглушительный треск или свист. Или, скажем, использовать гильзы особой формы, которые при горении пороха будут издавать воющие звуки. Представляю: взлетает ракета, рассыпается огненным дождем, а за этим — протяжный, нарастающий вой, аж мурашки по коже.

Иллюминация. Можно расставить вдоль набережной или вокруг Петропавловки (если фейерверк там будет) кучу «бенгальских огней» или «фонтанов». «Бенгальские огни» — это, по сути, палки, покрытые составом, который горит долго и ярко, давая цветное пламя. А «фонтаны» — это гильзы, набитые составом, который при горении выбрасывает сноп искр на несколько метров вверх. Если их расставить группами, чередуя цвета, можно создать очень красивую картину.

Все эти задумки требовали гору подготовительной работы. Нужно было рассчитать и смешать десятки разных пиротехнических составов, изготовить сотни, если не тысячи, отдельных деталей: гильз, ракетных движков, стопиновых шнуров, деревянных каркасов для «огненных картин» и «колес». В Игнатовском придется разворачивать целое производство. Федька с Гришкой, парни с руками, но одни они не потянут. Придется привлекать и других мастеров, учить их, следить за каждым чихом, ведь ошибка в таком деле может дорого обойтись.

Размышляя обо всем этом, я сидел в своей каморке в Игнатовском, заваленной чертежами и книгами (в основном, конечно, переписанными от руки трудами по «алхимии» да «механике», которые удалось нарыть). За окном выл ноябрьский ветер, а я рисовал схемы, прикидывал составы, ломал голову над конструкциями.

Ветер, зараза, не унимался, гнал по Неве мелкую ледяную крошку, а редкий, колючий снежок то и дело норовил в морду съездить. В такую погоду хороший хозяин и собаку на улицу не выставит, а нам, инженерам государевым, приходилось метаться как угорелым между Игнатовским, где потихоньку отстраивался взорванный цех, и столицей, где своя каша варилась — придворная жизнь, полная интриг.

То, что шведы слишком уж в курсе моих разработок, меня напрягало до жути. Взрыв в Игнатовском, как ни крути, был им на руку — производство бездымного пороха накрылось медным тазом на неопределенный срок. Брюс, с которым мы эту тему мусолили не раз, тоже кивал, дескать, без «крота» где-то наверху тут не обошлось, но он контролирует ситуацию. Сидеть сложа руки и ждать, пока этот «крот» нам очередную свинью подложит, было бы верхом идиотизма.

И вот, в один из таких серых, тоскливых вечеров, когда мы с Яковом Вилимовичем сидели в его кабинете, глушили горячий сбитень меня и осенило. Идейка рисковая, но, как мне показалось, вполне себе ничего.

— Яков Вилимович, — осторожно начал я, ковыряя ложечкой в кружке, — а что, если нам самим шведам сведения подкинуть?

Брюс отставил свою кружку, в его глазах заплясали знакомые чертенята.

— Так делали уже. Хотя… Ну-ка, Петр Алексеевич, с этого места поподробнее. Какую мыслю надумал?

— Во-первых, — я понизил голос до шепота. —надо слушок пустить, что после взрыва в Игнатовском я, Смирнов, дескать, совсем сдулся. Что с бездымным порохом у меня вышел полный облом, качество его — дрянь, стволы рвет, да и сам он нестабилен до жути, опаснее, чем бочка с обычным порохом. Пусть думают, что русские опять в лужу сели со своими «хитрыми» затеями, что их «чудо-оружие» — это вранье.

Брюс усмехнулся в свои рыжие шотландские усы.

— Мысль недурна, капитан. Пусть себе потешаются, что мы опять в хвосте плетемся. А дальше что?

— А дальше, Яков Вилимович, еще веселее. Помните, мы с вами про лапландские руды терли? Так вот, надо бы слушок пустить, что помимо железа, мы там наткнулись на нечто совершенно невероятное. Скажем… на огромный изумруд! Да не просто изумруд, а такой, что вся Европа ахнет! «Лапландский изумруд», невиданных размеров и чистоты. И наш Государь все силы и средства кинул на его добычу, а прочие «прожекты», вроде моего пороха, побоку пошли. Пусть шведы слюнки пускают, пусть репу чешут, где этот «изумруд» искать, пусть своих шпиков на уши ставят, отвлекая их от действительно важных дел. А мы тем временем спокойненько будем своим делом заниматься.

Брюс побарабанил пальцами по столу, прикидывая мой план. Затея, конечно, авантюрная. Дезинформация — это тоже оружие.

— А как мы этот слушок запускать станем?

— А вот тут, Яков Вилимович, нам и пригодятся придворные круги, — я многозначительно на него посмотрел. — Если нужные сведения «случайно» уронить в присутствии подозреваемых, да еще и сдобрить ее пикантными подробностями, то они, как круги по воде, разнесутся по всему двору, а оттуда и за бугор утечет. Главное — чтобы выглядело все это, как обычные бабские сплетни.

Брюс хмыкнул. План ему явно пришелся по душе. Решили, что сам Брюс, как человек, вхожий к Государю и в курсе всех «секретных» дел, как бы невзначай ляпнет пару слов о «неудачах» Смирнова с порохом и о «невероятной находке» в Лапландии в присутствии какой-нибудь из особо болтливых придворных дам. А там уж сарафанное радио сделает свое дело.

И действительно, информация пошла гулять на удивление шустро. Уже через пару недель Брюс с довольной физиономией сообщил мне, что его «языки» в Стокгольме доносят о небывалой шумихе вокруг «лапландского изумруда» и о том, что шведская разведка с ног сбилась, пытаясь разузнать подробности. А про мои «неудачные» опыты с порохом там, похоже, и вовсе забыли, решив, что русские в очередной раз пытались прыгнуть выше головы. Что ж, пусть пока радуются.

Тем временем, моя Инженерная Канцелярия потихоньку начинала оправдывать свое название как кузница кадров. После того, как я уломал Государя (не без помощи Брюса, конечно) готовить своих, доморощенных спецов, ко мне тянулись кандидаты в «академики». Народ был самый разный.

Государь, когда Брюс доложил ему о моих «академических» затеях, сначала, как водится, хмыкнул. Он знал, что без своих, русских, инженеров и мастеров нам из этой вековой задницы не выбраться, что одними заморскими спецами, какими бы они крутыми ни были, всех дыр не заткнешь.

Так, в суете и заботах, подходил к концу ноябрь. В Игнатовском потихоньку отстраивался новый пороховой цех, теперь уже с учетом всех моих «противопожарных» заморочек. В Питере мои первые «академики» грызли гранит науки, а шведская разведка, если верить Брюсу, сбивалась с ног в поисках мифического «лапландского изумруда». План дезинформации начинал работать.

Декабрь подкрался, притащив с собой первые настоящие морозы, от которых Нева стала. В Игнатовском работа кипела, аж пар валил: солдаты Орлова, под моим неусыпным приглядом да руководством Федьки с Гришкой, клали стены нового порохового цеха. Камень и кирпич, которые правдами и неправдами достал Брюс, шли в дело, и я тешил себя надеждой, что к Новому году хотя бы основные корпуса будут подведены под крышу. Мои «академики» в Питере тоже даром времени не теряли: грызли гранит науки, вникая в арифметику, геометрию и черчение, и уже начинали помаленьку соображать в хитростях механики. Но главной моей головной болью в эти дни стала подготовка к этому самому «невиданному фейерверку».

Накатать список нужных химикатов для Брюса оказалось задачкой похлеще, чем я думал. Одно дело — прикинуть какие соли металлов дадут нужные цвета, и совсем другое — изложить это так, чтобы поняли аптекари или, что еще хуже, контрабандисты, через которых Якову Вилимовичу и предстояло большую часть этого добра тащить. Война со Швецией здорово подгадила с легальными поставками из Европы, а многие из нужных мне реактивов в России либо вообще не делали, либо они были такого качества, что для тонких пиротехнических опытов годились, как корове седло.

Я сидел ночами, стараясь зашифровать названия так, чтобы не слишком светить конечную цель. Вместо прямого «сульфат стронция» для красного огня, писал что-то вроде «целестинова земля, огненный цвет дающая» или «камень красный, из земель саксонских». Для зеленого, вместо солей бария, — «шпат тяжелый, травяной оттенок горящий». С медным купоросом было проще, его и так все знали, но я просил «особо чистый, без примесей железистых». Селитру калиевую — «индийскую, дважды очищенную». Серу — «вулканическую, желтую, как солнце». Ну и всякие горючие прибамбасы: канифоль, крахмал, сахарная пудра, порошки некоторых металлов (магний и алюминий, конечно, были из области фантастики, но вот цинковую пыль или железные опилки, которые давали красивые искры, можно было попробовать нарыть). Список получился — мама не горюй, на несколько листов убористого почерка, с примечаниями, где что искать и на что глядеть при покупке.

Брюс, когда я ему этот талмуд сунул, только крякнул, но взялся за дело с присущей ему хваткой. Благо, я список еще в ноябре накатал. Он поднял на уши все свои каналы: и официальные, через Аптекарский приказ и купеческие гильдии, и неофициальные, через контрабандистов, которые, несмотря на войну и таможенные рогатки, умудрялись таскать из-за бугра всякую всячину. Достать все, что я запросил, было делом не из легких, и Яков Вилимович не скрывал, что на это уйдет куча времени и денег.

— Но ты уж, Петр Алексеевич, постарайся, — говорил он мне, — чтобы эти траты окупились с лихвой. Чтобы фейерверк твой действительно стал событием, о котором будут трепаться во всех европейских столицах. Государь на это очень надеется.

Пока Брюс искал реактивы, я был вынужден все чаще мотаться в Питер по делам Канцелярии и для «просвещения» своих «академиков», поэтому волей-неволей окунался в придворную жизнь. Ассамблеи, балы, приемы у знатных вельмож — все это было частью той игры, в которую я вляпался, и приходилось тратить на это драгоценное время. Зато это давало возможность поглазеть на нравы столичного общества, на подводные течения, которые определяли политику и влияли на судьбы людей.

И вот что я заметил. Слухи о моих «неудачах» с бездымным порохом шепотом обсуждали в углах, передавали из уст в уста, приправляя собственными домыслами и фантазиями. И, что самое любопытное, наибольший интерес к этим сплетням проявляли дамы из ближайшего окружения Марты Алексеевны.

Особенно усердствовала Дарья Арсеньева, одна из старших фрейлин, бойкая девица, языкастая и, как мне показалось, не слишком щепетильная в вопросах морали. Она то и дело пыталась выудить у меня или у Брюса какие-нибудь подробности, то о «невероятном изумруде», то о моих «тайных опытах» в Игнатовском. Вопросы свои она задавала как бы между делом, с деланым легкомыслием.

А вот другая фрейлина, Мария Гамильтон, шотландка по происхождению, державшаяся всегда несколько на отшибе, напротив, казалась совершенно безразличной к этим разговорам. Была тиха, молчалива, и если и проявляла к чему-то интерес, то скорее к книгам или к тихим беседам с кем-нибудь из иностранных инженеров, которых при дворе было пруд пруди. Ее отстраненность на фоне всеобщего ажиотажа выглядела даже немного странно, но никаких конкретных поводов для беспокойства она не давала.

Остальные фрейлины вообще никак не выделялись. Обычные девчушки-болтушки.

Подозрения на саму Марту как на невольный источник утечек информации, увы, только крепли. Она, при всей своей природной смекалке и влиянии на Государя, была женщиной неискушенной в придворных интригах, и, вероятно, в беседах со своими наперсницами могла ненароком сболтнуть лишнего. Брюс, с которым я поделился своими наблюдениями, мрачнел.

— Да, капитан, — вздохнул он, — есть у меня сведения, что некоторые из ее… приближенных, — он деликатно не стал называть имен, — проявляют, скажем так, нездоровый интерес к общению с некоторыми заморскими купцами.

Вся эта придворная мышиная возня, шпионские игры и охота за реактивами, конечно, отвлекали от главного, и были неизбежным злом.

Тем временем, с фронта приходили неспокойные вести. Шведы, похоже, не собирались отсиживаться всю зиму в своих берлогах. Они предприняли несколько дерзких вылазок, пытаясь прощупать нашу оборону на разных участках, нащупать слабые места перед возможным зимним наступлением (что было странно, в зиму оычно не воюют). Наши войска эти атаки отбивали, но не без потерь. И каждый такой доклад лишний раз напоминал мне о том, что время не ждет, что армии как можно скорее нужны мои «Смирновки» и новый порох. А значит, нужно было шевелиться с восстановлением цеха в Игнатовском, шевелиться с обучением «академиков», шевелиться с этим чертовым фейерверком, который, как я все больше убеждался, был частью какой-то большой и сложной игры.

К середине декабря в Игнатовском приморозило. Снегу навалило — по пояс, деревья стояли, как в сказке, в белых шубах, а речка Игнатовка, закованная льдом, только изредка поскрипывала под ветром, будто старая бабка на печи. К счастью, стройку успели завершить под крышу. Осуществлялись внутренние работы.

В такую холодину из теплой избы и нос высовывать не хотелось, да только работа не ждала. Я наконец-то выкроил время для первых практических опытов с пиротехникой для новогоднего салюта.

Поляну для этих «огненных забав» мы отгрохали на отшибе, в лесу, подальше от жилья и строящихся цехов. Орлов со своими ребятами обнес ее высоким частоколом, посты выставил — комар носа не подточит. Безопасность — это теперь для меня святое, после взрывов я стал помешван на этом. Федька с Гришкой хвостом за мной ходили, каждое слово ловили и все указания выполняли с тройной осторожностью. Видать, тот случай и для них стал уроком.

Первые партии химикатов, которые Брюс достал, привезли в Игнатовское под конвоем. Разглядывая мешочки и склянки с солями металлов, селитрой, серой и прочей «алхимической» снедью, я чувствовал себя пацаном, которого в кондитерскую пустили. Правда, «конфетки» эти были весьма специфические и требовали обращения на «вы» и шепотом.

Начали мы с самых простых составов — для «бенгальских огней» и «фонтанов». Я, как аптекарь, отмерял порции селитры, серы, древесного угля (разного помола, для разных эффектов), добавлял туда порошки металлов для искр и, самое главное, красящие соли. Каждый состав мы сначала пробовали на малых дозах, буквально на кончике ножа, поджигали от лучины и смотрели, какой цвет, как ярко горит, как быстро. Результаты, честно говоря, поначалу были плачевные. То смесь вообще не загоралась, то вспыхивала так быстро, что и цвета-то не разглядишь, то вместо яркого пламени — какой-то чадящий дымок. Приходилось снова и снова колдовать над пропорциями, менять компоненты, мудрить с влажностью и степенью измельчения. Работа была кропотливая, нудная, больше на шаманство смахивала, чем на науку.

Федька с Гришкой зато чувствовали себя как в сказочном домике волшебника. Они толкли в ступках соли, просеивали порошки через мелкое сито, мешали компоненты по моим указаниям. Глаза у них горели. Каждый удачный опыт — яркая вспышка красного, зеленого или синего огня — вызывал у них щенячий восторг. А каждая неудача заставляла хмуриться и чесать в затылках. Постепенно, набивая шишки и учась на ошибках, мы начали нащупывать правильные составы.

Параллельно с этими фейерверочными делами, я, в строжайшем секрете даже от Брюса (по крайней мере, поначалу), затеял еще одни, куда более стремные и важные для меня эксперименты. Речь шла о гремучей ртути. Без надежного капсюля моя «Смирновка», СМ-1, оставалась, по сути, красивой, но бесполезной цацкой. Кремневый замок, который я пока на нее ставил от безысходности, был капризный, давал частые осечки, особенно на морозе. Нужен был капсюль, мелкая, но дьявольски мощная штуковина, способная мгновенно и без осечек поджечь порох.

Теорию получения гремучей ртути я, конечно, помнил из прошлой жизни: ртуть, азотная кислота, этиловый спирт. Звучит просто, как дважды два, но на деле это была игра в русскую рулетку. Гремучая ртуть — вещество донельзя чувствительное к удару, трению, нагреву. Малейшая неосторожность, ошибка в пропорциях или температуре — и вместо нужного продукта можно было получить такой бабах, что от лаборатории, да и от самого экспериментатора, остались бы только рожки да ножки.

Первые опыты я проводил подальше от всего остального. Работал один, напялив толстые кожаные перчатки и фартук, а на морду — маску из нескольких слоев мокрой тряпки. Ртуть, которую мне удалось надыбать через аптекарские каналы, была, конечно, не ахти какой чистоты, но за неимением гербовой пишут и на простой. Азотную кислоту я использовал ту, что мы сами гнали в Игнатовском, — тоже не фонтан, но выбирать не приходилось. Спирт — обычный, винный, какой нарыл.

Я отмерял компоненты буквально по каплям, используя самодельные стеклянные пипетки. Реакция шла бурно, с выделением едких рыжих паров — оксидов азота. Я старался держать температуру низкой, охлаждая колбу в тазу со снегом, но все равно чувствовал, как смесь подрагивает, готовая вот-вот рвануть. Несколько раз реакция выходила из-под контроля, и мне приходилось в панике заливать все это дело водой, едва успевая отскочить. Пары эти были такими ядовитыми, что после каждого такого «неудачного» опыта у меня потом несколько часов башка трещала и в горле першило.

Но я уперся рогом. Маленькие, серовато-белые кристаллики гремучей ртути, которые удавалось получить после долгих мучений, я сушил с предельной осторожностью, буквально не дыша. Потом пробовал их на чувствительность — крохотную, с маковое зернышко, порцию клал на наковальню и легонько тюкал молотком. Ба-бах! Резкий, оглушительный хлопок, аж уши заложило, и маленькая вспышка. Это было оно! То, что доктор прописал!

Конечно, до создания полноценного капсюля было еще как до Луны пешком. Нужно было научиться получать гремучую ртуть стабильного качества и в нормальных количествах, разработать безопасную технологию ее прессовки в медные колпачки, подобрать состав для воспламенительной смеси.

Но… Ох уж это — но…