Инженер Петра Великого 9

Глава 8

Оцепенение — на секунду, не больше. Бесконечную секунду, за которую мозг, отказываясь верить глазам, успел прокрутить и отвергнуть тысячу вариантов. А потом ледяной шок взорвался раскаленной, белой яростью. План врага. Вот он, во всей его дьявольской, безупречной красоте. Дальние угольные сараи и склады с сеном, не имеющие стратегической ценности, полыхали гигантскими факелами, оттягивая внимание и создавая чудовищную дымовую завесу. Главный же удар пришелся сюда, в сердце. В распахнутые настежь ворота, где кипел ад.

Горстка моих людей, остатки гарнизона, отчаянно билась на предмостной площади, пытаясь сдержать волну вражеских солдат в незнакомой серо-зеленой форме. С захваченных стен падали мои преображенцы, скошенные метким, слаженным огнем. Идеальный план. Ближний бой, чтобы нивелировать преимущество моего огнестрела. Хаос, внезапность, удар в самое уязвимое место.

— В атаку! — мой голос сорвался в нечеловеческий рев, в котором смешались боль, гнев и приказ. — Орлов — правый фланг, Дубов — левый! Смять их! Сбросить в ров! В АТАКУ!

Сабля сама выпрыгнула из ножен. Стрелять было бессмысленно, велик риск попасть в своих, поэтому только ближний бой. Пришпорив коня, я первым ринулся вниз по склону. За мной с единым, многоголосым ревом, перекрывшим грохот боя, хлынула лавина. Две тысячи загнанных, измученных, доведенных до предела людей, получив последний, отчаянный заряд адреналина, обрушились на фланг врага. Эдакий удар тарана, движимого чистой ненавистью.

Мы врезались в их строй сходу, на полном скаку. Первые ряды диверсантов, не ожидавших удара с тыла, были просто сметены, растоптаны, перемолоты в кровавую кашу, не успев даже понять, что происходит. Грохот тысяч копыт смешался с хрустом ломаемых костей, предсмертными криками и визгом лошадей. Мой первый удар вышел неуклюжим, почти дилетантским, но я вложил в него всю свою злость — клинок с отвратительным звуком вошел во вражеское тело. В кино не показывают этого. И там нет этих запахов. Смесь пота, горячей крови и опорожненных от ужаса кишок. Запах скотобойни.

Пронзенный штыком в шею, мой конь захрипел и свалился на бок, придавив ногу. Адская боль прострелила голень, однако, еле выдернув ногу из-под туши, я вскочил посреди кипящей свалки. От дыма нечем было дышать. В двух шагах дюжий вражеский гренадер, работая в паре с другим, уже замахивался прикладом, чтобы размозжить мне голову — профессионалы, четкая тактика. Сабля застряла в чьем-то теле, и вырвать ее времени не оставалось. Черт, Орлов убьет за такую ошибку!

Сработал вбитый на тренировках рефлекс. Правая рука сама метнулась за пазуху, пальцы нащупали знакомую гладкую рукоять. Не целясь, я выхватил свой маленький дерринджер и, ткнув его в сторону гренадера, нажал на спуск. Резкий выстрел утонул в общем грохоте, но эффект был ошеломляющим: получив в упор заряд в лицо, вражеский солдат дернулся, и его голова дернулась.

Тут же рядом вырос Орлов, с черным от копоти лицом и дьявольским огнем в глазах.

— Живой, Алексеич⁈ — рявкнул он, протягивая мне поводья своего запасного коня. — Держись, прорвемся! Где Дубов⁈ Почему фланг провисает⁈

Мы прорвались. От стремительности и ярости нашего удара враг, понесший огромные потери и утративший тактическое преимущество, дрогнул. Их офицеры что-то кричали на чужом языке, пытаясь восстановить строй, но их голоса тонули в реве наших драгун. Отступая шаг за шагом, диверсанты начали отходить от ворот, огрызаясь огнем, но уже не пытаясь атаковать. Они пятились к господскому дому, который, как я понял, и был их главной целью.

Бой переместился во двор. Повсюду — тела моих людей: техников, мастеров, простых рабочих, что, схватив под руку первое попавшееся, пытались защитить свой дом. Их растерзанные тела лежали рядом с телами убитых врагов. Враг заплатил за каждый шаг по этой земле. Но он прошел. Как? Как это могло произойти?

Бой рассыпался на ожесточенные стычки, превратив двор моего имения в кровавую кашу из тел, брошенного оружия и дымящихся обломков.

— Дубов, оцепить дом! — прокричал я, перекрывая шум боя. — Взять под прицел все окна! Никому не дать уйти! Орлов, зачищай флигели и мастерские! Проверить каждый угол, каждого раненого!

Пробираясь через этот хаос, я спотыкался о тела. Это были убитые солдаты. А вот старый мастер, дед Анисим, с пробитой головой. Вот несколько женщин из обслуги, скошенных одной очередью за штабелем дров. Мои люди. Не солдаты, не гвардейцы, а простые работяги, техники, ученые — душа и сердце Игнатовского. Их вырезали, как скот, чтобы посеять ужас и сломить волю к сопротивлению.

Внезапно из-за угла кузни, прихрамывая, выскочил один из моих техников, молодой парень из учеников Нартова. За ним гнались двое диверсантов. Парень споткнулся и упал. Успеть на помощь с саблей я не мог — слишком далеко. Вскинув СМ-1, который я подобрал у павшего воина, я выстрелил. Расстояние предельное, благо пуля нашла цель, хотя я целился не туда: враг схватился за ногу и упал. Второй, не обращая на меня внимания, уже заносил штык над упавшим парнем. Но тут из окна механического цеха грянул выстрел — диверсант дернулся и ткнулся лицом в землю. В проеме окна — знакомая фигура Андрея Нартова с дымящейся винтовкой в руках.

Жив. И не просто жив, а дерется. Не все потеряно.

Мы перегруппировались у парадного крыльца, укрываясь за опрокинутыми телегами и телами убитых. Дом стал крепостью. Из каждого окна огрызался огонь. Мои драгуны, спешившись, пытались вести ответную стрельбу, но их фузеи были бессильны против толстых стен и умело расположенных стрелков. Мы прятались за наспех сооруженными «редутами».

— Штурмовать в лоб не получится, генерал, — доложил подбежавший Дубов, пригибаясь от пролетевшей над головой пули. — Положим всех людей, а толку не будет. Они там как в каменном мешке.

Он был прав. Тупик. Мои лучшие гвардейцы, пытаясь подобраться ближе, падали один за другим. Мы отбили первую атаку, но теперь сами оказались в положении осаждающих, не имея ни осадных орудий, ни времени.

И тут меня накрыло. Алексей. Он там. В этом доме-ловушке. Я уже дважды чуть не терял его: первый раз по глупости, во время аварии «Бурлака», второй — из-за интриг и заговора. Каждый раз его спасало чудо, случайность, чье-то вмешательство. Но третьего раза не будет. Статистика — упрямая, безжалостная вещь. Не вытащу его сейчас — история не даст другого шанса. Эта мысль — стальной стержень, выпрямивший позвоночник и прогнавший остатки шока.

Думай, Смирнов, думай!

— Дубов! — мой голос прозвучал незнакомо. — Огонь по окнам второго этажа! Не дать им высунуться! Орлов, тащи сюда все бочки с дегтем и маслом из мастерских! Складывайте под главным входом! Будем выкуривать их, как лис из норы!

Мои люди бросились выполнять приказ, но тут из окна второго этажа, прямо над парадным входом, раздался звон разбитого стекла. А следом — пронзительный женский крик. Отчаянный, полный ужаса и неповиновения вопль.

Голос Изабеллы.

Мозг мгновенно отключил все протоколы безопасности. Расчет вероятностей? К черту! Оценка рисков? В топку! Система дала сбой и перешла в аварийный режим, управляемый единственным импульсом — спасти. Если они добрадись до Изабеллы, значит и до Алексея, он бы не дал врагу причинить ей вред.

— За мной! — рявкнул я и, никого не дожидаясь, бросился через простреливаемый двор к парадному крыльцу.

За мной, ругаясь и отстреливаясь, ринулись Дубов, Орлов и десяток самых отчаянных гвардейцев. Пули щелкали по каменным плитам у ног, одна сорвала с моей головы шляпу, другая обожгла плечо. Добежав, мы уперлись в тяжелые дубовые двери, окованные железом. Они были заперты и, судя по глухому стуку, забаррикадированы изнутри чем-то массивным.

— Таран! — прохрипел я, тут же осознав бессмысленность приказа. Пока его притащат, пока мы высадим эту дверь, нас перестреляют из окон, как куропаток.

Мы вжались в стену, укрывшись в «мертвой зоне» под козырьком крыльца. Временная, хрупкая безопасность. Я лихорадочно искал выход, перебирая в голове самые безумные варианты: взорвать стену, поджечь крыльцо, лезть через окна первого этажа… Все долго, рискованно и почти наверняка обречено на провал. Ловушка, которую мы сами себе устроили: отбили врага от ворот, чтобы запереть его вместе с самым ценным, что у меня было.

Усадьба была Г-образной, поэтому вход мог простреливаться с бока. Кажется я попал в ситуацию, из которой не выберусь. Еще и людей своих подвел. Впервые я действовал на эмоциях, что давно себе не позволял.

И вдруг в большом венецианском окне сбоку, что-то изменилось. Стрельба прекратилась. В наступившей тишине створки окна медленно, без скрипа, распахнулись.

В проеме появилась фигура. Высокий, худощавый человек в чистой форме шведского генерала, словно он только что прибыл на бал. Лицо спокойное и непроницаемое, как у игрока в шахматы.

Он был не один. Двое его солдат, с безразличной эффективностью мясников, грубо втащили в оконный проем царевича Алексея. Тот был связан, на скуле багровела свежая ссадина, но держался он с яростным упрямством глядя на захватчиков. Голова высоко поднята, во взгляде ни тени страха — просто лютая, бессильная ненависть.

Рядом — Изабелла. Платье разорвано на плече, обнажая тонкую белую кожу, волосы растрепаны, но она, как и Алексей, не сломлена. Она смотрела вниз, прямо на меня. Ее широко раскрытые глаза будто отдавали безмолвный, отчаянный приказ: «Думай!». И тут же, словно невзначай поправляя выбившуюся прядь, она скосила взгляд в сторону восточного флигеля, где располагалась моя лаборатория. Едва заметный взгляд, который мог означать что угодно или ничего.

Сигнал.

В человеке из окна я видел их всех. Тевтонского рыцаря в рогатом шлеме, пришедшего с огнем и мечом на лед Чудского озера. Польского шляхтича, хозяйничавшего в Кремле во времена Смуты. Солдата Наполеона, глядящего на горящую Москву, и офицера вермахта, разглядывающего в бинокль шпили московских высоток. Менялись мундиры, флаги, языки — суть оставалась неизменной. Они всегда приходили сюда с одной целью: ударить в самое сердце, вырвать душу, сломать хребет этой непокорной, раскинувшейся на полмира земле. И сейчас передо мной стоял очередной из них. Идеально выбрит, спокоен.

Вражеский генерал неторопливо, с театральной медлительностью, извлек из-за пояса длинноствольный пистолет. Движение почти ленивое. Сухой, отчетливый щелчок взводимого курка прозвучал громче выстрела, заставив моих преображенцев за спиной инстинктивно вздрогнуть. Он приставил холодное вороненое дуло к виску царевича. Алексей даже не дрогнул, просто плотнее сжал челюсти; на его щеке заходили желваки. Он вперился в меня взглядом, в котором был вызов.

— Не слушай его, Петр Алексеич! — проорал он мне. — Жги их всех! Империя важнее!

Когда Левенгаупт заговорил, его голос прозвучал неожиданно мягко, почти по-светски, что резко контрастировало с его действиями.

— Какая преданность, — произнес он с легкой усмешкой. — Достойный сын своего отца. Впрочем, именно отцовское наследие мы здесь и обсуждаем, не так ли?

Он перевел взгляд на меня.

— Позвольте представиться, барон. Генерал Адам Людвиг Левенгаупт. Хотя, полагаю, мое имя вам уже известно. Как и ваше — мне. Петр Алексеевич Смирнов. Человек, которого нет. Призрак, явившийся из ниоткуда, чтобы поставить на колени целую державу.

Он сделал паузу.

— Вы должны понять, барон, я не разбойник с большой дороги. И это не грабительский набег. Это — акт возмездия. Я пришел сюда не за вашими станками и не за вашим золотом. Я пришел за вашей душой, что вы вдохнули в эту проклятую землю. Она позволила вам, дикарям, возомнить себя ровней цивилизованным нациям.

Его спокойный лекторский тон пугал. Он вскрывал саму суть нашего конфликта, превращая его из военной операции в метафизическую дуэль.

— Вы отняли у нас нашу честь, — продолжил он, и в его голосе впервые прорезались стальные нотки. — Вы сожгли наши корабли своим дьявольским огнем, превратили непобедимую шведскую сталь в бесполезный хлам. Вы заставили нашего короля, льва Севера, бежать, как трусливого зайца. Вы превратили Швецию в посмешище для всей Европы. Я здесь, чтобы вернуть долг. За унижение. За павших товарищей. За саму идею порядка, который вы пытаетесь разрушить.

Какая ирония. Идеологическая война. Он видел во мне еретика, создавшего опасную веру в то, что разум и технология могут изменить мир. И он пришел устроить аутодафе.

— И потому, — он чуть сильнее вдавил ствол пистолета в висок Алексея, заставив того поморщиться, — я не стану вас убивать. Слишком просто. Тем более сейчас в таком незавидном положении. Слишком… по-солдатски. Я заставлю вас смотреть как все, что вы создали, превращается в пепел. Как рушится будущее этой Империи. И только потом, осознав, что проиграли, вы получите право умереть.

Шведский генерал смотрел на меня как равный на равного, словно мы в кабинете, обсуждаем условия сделки. Его губы тронула лишенная веселья усмешка.

— Барон Петр Алексеевич Смирнов, — его спокойный голос, с легким, режущим слух акцентом, донесся до нас без малейшего усилия. — Игра окончена. Вы проиграли.

Левенгаупт оскалился. Сейчас прозвучит выстрел.