Инженер Петра Великого 9

Глава 16

Игнатовское, ноябрь 1707 г.

Прижавшись лбом к ледяному стеклу высокого окна, я наблюдал за рождением нового дня над Игнатовским — до тошноты правильного. Уже не рассвет, а запуск механизма. Прежнее сумбурное пробуждение, с перекличкой старост, скрипом немазаных телег и руганью мужиков, умерло вместе с Любавой. Теперь Игнатовское заводилось, словно сложный, только что собранный хронометр. Щелчок, поворот ключа — и вот уже одна шестеренка цепляет другую, приводя в движение весь безотказный аппарат.

Мой отстраненный взгляд был прикован к главному контрольно-пропускному пункту. Система «Щит», выстроенная гением и паранойей Ушакова, работала с огромной точностью. Вместо людей — функции, исполняющие заранее прописанный алгоритм. Месяц назад на этом самом месте какой-нибудь мужик орал бы на свою лошадь, теперь же — тишина.

Вон на дальней дозорной вышке, торчащей над утренним туманом, блеснула медным боком труба рожка. Донесшийся до меня звук был кодированной последовательностью: два коротких, один протяжный. На языке устава это означало: «Объект опознан. Одиночный всадник. Движется с умеренной скоростью. Явной агрессии не проявляет». Донесение ушло по цепочке. Внизу все поняли.

Словно выросший из-под земли, начальник караула застыл у шлагбаума. Он даже не шелохнулся, когда всадник приблизился. Заведенный порядок требовал, чтобы гонец сам спешился в пятидесяти шагах, оставил лошадь и в одиночку подошел к едва заметной черте, посыпанной белым песком. Никаких переговоров, никаких «эй, кто такой?» до полного исполнения ритуала. Измученный дорогой всадник молча подчинился. И пока он шел, из-за бревенчатого укрытия левее ворот за ним неотрывно следил ствол фузеи — невидимый с дороги второй часовой держал его на мушке. Ни единого сбоя. Ни малейшего люфта.

Первичный контакт. К гонцу, без суеты, подошел третий караульный. Хлопок по плечам, по бокам, проверка пояса — поиск очевидного оружия. Всадник что-то сказал, и по его жесту — рука, прижатая к груди, тычок пальцем в сторону моей усадьбы — суть стала ясна: «Дело государевой важности. Лично к барону». Это слово-ключ запускало следующий этап. Дождавшись знака от своего подчиненного, начальник караула подошел к столбу и трижды дернул за веревку. Резкие удары медного колокола — системный вызов. Ставки выросли, теперь требовался офицер.

Не прошло и десяти минут, как из караульного помещения вышел дежурный офицер «Щита», и все пошло по-взрослому. Полный досмотр. Гонца заставили снять сапоги, офицер лично прощупал голенища. Вытряхнули седельные сумки, проверили подкладку седла, ища нож или пистолет, зашитое в коже письмо, склянку с ядом, любой намек на скрытую угрозу. Даже с такого расстояния в лице гонца я узнал бывалого преображенца из личной охраны Брюса, не раз привозившего мне пакеты. Однако сейчас его руки были пусты, и именно это, судя по всему, поставило систему в тупик. Он отказывался говорить судя по всему. Устный приказ? Сбой в программе. То, чего устав не предусматривал. Машина остановилась, ожидая того, кто примет решение за нее.

И явился Андрей Ушаков. В наспех накинутом мундире поверх ночной рубахи, сонный, но с ясным и трезвым взглядом. Его вызывали тогда, когда стандартные процедуры исчерпали себя. Он подошел к гонцу, задал несколько коротких, отрывистых вопросов. Ушаков не столько слушал ответы, сколько сверял их с чем-то, известным лишь ему — возможно, с приметами из своих тайных донесений. На мгновение он замер, обрабатывая информацию, и коротко кивнул начальнику караула.

Тяжелые створки ворот приоткрылись ровно настолько, чтобы пропустить одного пешего человека. Ни на дюйм больше. Сам, без конвоя, Ушаков провел гонца и они вместе направились через двор к моему дому.

Я отошел от окна с отстраненным удовлетворением инженера, наблюдающего за безупречной машиной. Эффективность, возведенная в абсолют ценой полного уничтожения доверия, инициативы и простой человеческой логики. Моя крепость стала безопасной.

И абсолютно необитаемой.

Ушаков вошел в кабинет без стука. За ним, переступив порог, замер гонец — преображенец, которого я видел уже не раз. Вид у него был такой, словно он проскакал без остановки от самого Петербурга: осунувшееся, покрытое седой щетиной лицо, ввалившиеся, воспаленные глаза. Всем своим существом он излучал усталость, не оставлявшую сил даже стоять прямо. Но главное бросалось в глаза своим отсутствием: привычного кожаного тубуса с сургучной печатью при нем не было.

— Устное послание от Якова Вилимовича, — доложил Ушаков, становясь у двери. Как тюремщик, отрезающий гонцу путь к отступлению.

— Говори, — кивнул я солдату.

Тот выпрямился, откашлялся и, уставившись в стену поверх моей головы, заговорил механическим, заученным голосом:

— Яков Вилимович приказал передать дословно. «Барон. Дела в столице требуют твоего немедленного присутствия. Царевич Алексей прибыл три дня назад, его донесения вызвали брожение. Государь далеко. Необходимо срочно собрать совет и выработать единую позицию. Жду тебя и всех нижеперечисленных в моем доме в Петербурге. Срочность — чрезвычайная».

Жадно глотнув воздуха, солдат сделал паузу и начал перечислять, загибая пальцы на руке в потрепанной перчатке:

— Барон Петр Смирнов. Баронесса Изабелла де ла Серда. Девица Анна Морозова. Инженер Андрей Нартов. Профессор Леонтий Магницкий. Полковник Василий Орлов. Капитан Петр Дубов. Глава службы безопасности Андрей Ушаков. Инженер Анри Дюп-ре.

Даже так? Каждый из названных — несущая опора всей моей конструкции. Брюс требовал доставить ему весь фундамент Игнатовского. Старая гвардия, новая команда, политические союзники… все. Приказ о капитуляции, не иначе. А последнее имя, которое гонец произнес по слогам, прозвучало фальшивой нотой в этом тревожном хоре. Дюпре? Зачем Брюсу понадобился пленный француз? Это выходило за всякие рамки логики.

— Что в столице? — спросил я, надеясь за механическим докладом уловить хоть какую-то живую деталь.

— Не могу знать, ваше сиятельство. — Гонец впервые посмотрел на меня. Посыльный, казалось, вот-вот упадет. — Город на ушах стоит. Слухи ходят один другого страшнее. Одни говорят, на царевича покушались, он ранен. Другие — будто он сам заговор против отца затеял, пока тот на войне. Третьи шепчут, что Меншиков гвардию поднимает, чтобы власть забрать — так он с Государем же. Яков Вилимович велел никого не слушать и мчать к вам без остановки. Сказал, только вы сможете помочь.

Отпустив солдата с приказом накормить его и дать отдохнуть, мы остались наедине. Тишина.

Ушаков ждал приказа, анализируя информацию.

Устный приказ. Уже одно это — событие из ряда вон. Брюс, параноик до мозга костей, доверявший бумаге с личной печатью, вдруг прибег к самому ненадежному способу связи. Это означало, что он боится перехвата. Боится, что любой письменный документ будет прочитан и использован против него. Второе — список. Брюс собирал весь мой силовой и интеллектуальный кулак в одном месте, полностью оголяя Игнатовское. Жест отчаяния? Приглашение в ловушку? Или третье. Демонстрация. Старый лис выставлял меня напоказ, как редкого зверя, показывая врагам мои клыки и когти.

А слухи… Классический прием: посеять панику, чтобы в мутной воде ловить свою рыбу. Кто-то очень умело раскачивал лодку в столице, создавая атмосферу хаоса, в которой любое резкое движение могло привести к взрыву.

— Андрей Иванович, — я поднял голову от карты. — Собирай всех по списку. Охрана — два десятка лучших бойцов Дубова. Выезжаем через час. Игнатовское оставляю на Федьку и Гришку. Инструкции им составишь сам.

Ушаков кивнул и вышел. Его невозмутимость успокаивала — пока он рядом, механизм будет работать.

Брюс затеял сложнейшую партию, в которой мне явно отводилась роль то ли главного козыря, то ли главной жертвы. А присутствие в списке Дюпре, чужака, по сути, и вовсе добавляло этой истории привкус чистого безумия.

Наш путь в Петербург обернулся молчаливым форсированным маршем. По узкой, разбитой осенними дождями лесной дороге мы неслись плотной группой — вся моя разношерстная команда. В воздухе искрило. Старая гвардия — Орлов, Дубов, Магницкий — держалась чуть поодаль от Ушакова и Дюпре, инстинктивно их чураясь. Изабелла и Анна ехали рядом, обмениваясь короткими, напряженными фразами, больше похожими на уколы. Я ехал в центре этой странной, расколотой вселенной, которую сам же и создал.

Где-то на полпути к столице случилось непредвиденное. Я услышал жуткий визг лошадей. Они падали, спотыкаясь будто на ровном месте, и лишь следом донесся сухой, рваный треск залпа. Из густых зарослей орешника по обе стороны дороги ударили разом, как по команде. Целились в лошадей. Несколько коней в голове колонны свалились как подкошенные, мгновенно создав живой, бьющийся в агонии завал и превратив весь отряд в легкую мишень.

Нартов, гениальный инженер, но никудышный наездник, вылетел из седла первым. Неуклюже покатившись по грязи, он ошеломленно замер на открытом пространстве, пока из лесной тени уже бесшумно бежали серые фигуры с примкнутыми штыками.

Подо мной захрапел и встал на дыбы конь. Удержался я на чистых инстинктах — спасибо недавней гонке с юга на север. Времени на раздумья не было. Развернув коня, я тут же прикрыл инженера широким конским крупом. Дерринджер в руке и выстрел — одна тень обмякла. В тот же миг грудь слева прошила тупая мощь, словно от удара кувалдой, и выбила воздух из легких. Скрытая под камзолом кираса выдержала, однако внутри что-то хрустнуло, отозвавшись острой болью.

Спасти Нартова получилось ценой своего ранения. Превозмогая тошнотворную вспышку боли, я протянул руку Нартову, все еще сидевшему на земле и не способному от ужаса пошевелиться.

— Жив, братец? — прохрипел я, сплевывая на землю вязкую слюну с привкусом крови.

— Да, спасибо… — выдохнул Андрей, с ужасом глядя на расплывающееся по моему камзолу темное пятно. В его взгляде был первобытный страх за человека, который только что заслонил его собой.

Второй залп свалил лошадь Анны. При падении ее нога запуталась в стременах, оставив девушку беспомощной рядом с бьющимся в агонии животным. Один из нападавших, видя легкую добычу, уже несся к ней, занося ружье для штыкового удара. Игнорируя огненный обруч в груди, я спрыгнул с коня. СМ-2 лег в руки как родной. Три быстрых, почти слитных выстрела — и враг упал, не добежав до нее пары шагов. На земле, рядом с бьющимся животным, осталась лежать Анна. Дорогое платье задралось, и на мгновение в грязи мелькнула белизна заграничного чулка — неуместная, уязвимая красота посреди бойни.

Не раздумывая, я подхватил ее на руки. Почти невесомая. Шатаясь, понес ее к спасительной опушке, где Орлов и Дубов, чьи кони тоже пали, уже организовали круговую оборону. Нартов плелся следом, пригибаясь под шум выстрелов.

Каждый шаг отдавался в сломанных ребрах невыносимой болью.

Бой оказался коротким. Нападавшие явно не ожидали такого отпора, да и СМ-2 — это вам не хухры-мухры. Ярость преображенцев Дубова и ураганный огонь, выкашивающий их ряды, сделали свое дело. Враг дрогнул и, оставив на дороге полтора десятка трупов, так же бесшумно, как и появился, утек обратно в зеленую чащу.

Осмотр убитых лишь сгустил туман. Не тати лесные. Добротные серые мундиры Преображенского полка без единого знака различия. Отличное, ухоженное оружие. Крепкие, хорошо выбритые лица профессиональных солдат. Но чей был приказ? Прислонившись спиной к дереву, я сполз на землю.

Кто-то пытался одним ударом обезглавить все мои проекты.

На залитой солнцем опушке, среди резких запахов пороха раздались стоны раненых. В этом хаосе рождалось нечто невероятное — то, чего не добьешься никакими приказами и уставами.

Прислонившись к шершавому стволу сосны, я пытался дышать — каждый вдох отзывался в груди тупой болью. Передо мной, на коленях в грязи, стоял Леонтий Филиппович Магницкий, мой молчаливый оппонент и судья в вопросах морали. Его пальцы на удивление твердо разрезали мой окровавленный камзол. Обнаружив глубокую вмятину на кирасе и убедившись, что пуля хотя и продырявила кирасу, застряла в ней, он облегченно выдохнул. Его руки принялись осторожно промывать рваную рану.

— Окаянный! — проворчал старик, дрожащим от волнения, голосом. — Создатель! Машины твои с тройным запасом прочности, а сам в самое пекло лезешь, будто у тебя девять жизней! Кто же думать за всех нас будет, если ты голову сложишь, дурья твоя башка⁈

Первы раз слышу от него такую ругань. Хотя, какая это ругань? Это была отчаянная, почти отцовская забота. Глядя на его сосредоточенное, нахмуренное лицо, и на то, как бережно он стягивает края раны, я с трудом сглотнул комок в горле. Впервые за долгие, недели что-то внутри, замерзшее и окаменевшее, начало оттаивать.

Рядом, под раскидистым дубом, Изабелла, забыв про аристократизм и нашу ссору, помогала Анне Морозовой. Та сидела, закусив губу, пока испанка умело накладывала тугую повязку на ее вывихнутую лодыжку. Привыкшая все контролировать Анна оказалась в унизительно беспомощном положении, и в ее взгляде читалась досада.

— Терпите, сударыня, — голос Изабеллы был деловым. — Мой отец говорил, что боль — сигнал тела. Главное — не позволять ей управлять разумом.

— Ваш отец — солдат. А я — купец, — буркнула Анна. — Мой разум сейчас подсчитывает убытки от сорванных поездок, на которые я не смогу попасть из-за этого.

Изабелла на мгновение подняла на нее глаза, и в ее взгляде мелькнула усмешка. Две соперницы стали просто женщинами, помогающими друг другу. Их тихий, деловой разговор был лишен всякого яда.

Неподалеку, на поваленном дереве, сидел тяжело раненный в руку Василий Орлов, серый от боли. А рядом с ним на коленях — Андрей Ушаков. Холодный, бездушный «механизм» методично и на удивление умело затягивал жгут из оторванного рукава рубахи, останавливая хлеставшую кровь.

— Гляди-ка, — прохрипел Орлов, криво усмехнувшись. — И у истуканов руки на месте.

— Меньше говорите, полковник, — безэмоционально ответил Ушаков, не поднимая головы. — Сбережете кровь.

Солдат и шпион, два антипода, которых разделяла пропасть, теперь были связаны одной задачей: выжить.

Глядя на них, я чувствовал, как в моем мозгу складывается иррациональная картина. Мой расколотый мир — гуманисты и прагматики, созидатели и контролеры — сплавились воедино. Общая угроза и общая кровь — стали катализатором, который соединил их. Гармония инь и янь.

По горькой иронии, именно вражеское нападение расставило все на свои места. И только сейчас я осознал, под каким чудовищным давлением находился все это время, держась на одной воле. Только в этот миг, я позволил себе расслабиться.

Но кто посмел? Кто обладал ресурсами, чтобы снарядить и отправить отряд профессиональных убийц в форме преображенцев? Мысли метались, отбрасывая варианты.

Брюс? Абсурд. Он хирург, а не мясник. Убрать меня — значит лишиться своего главного инструмента. Он действует тоньше.

Алексей? Еще больший бред. Мальчишка, которого я вытащил из-под обломков, не способен на такое. Он учится, но он не чудовище.

Меншиков? Возможно. В его стиле — грубо, прямолинейно, нагло. Однако даже для него это было бы слишком рискованно. Провал такого дела — и ему не сносить головы.

Может, кто-то третий? Неведомая сила с влиянием при дворе, доступом к гвардии и достаточной ненавистью, чтобы пойти на столь отчаянный шаг. Нападение выглядело нелогичным, но при этом было идеально спланированным. Оно не решало ни одной политической задачи.

Либо я чего-то не понимаю. Не вижу всей картины.

— Что вообще происходит? — прошептал я.