Инженер Петра Великого 9

Глава 17

Ребра впивались в легкие при каждом судорожном вдохе. В горле першило от пороховой гари. Вокруг стояла адская мешанина из предсмертного конского ржания, булькающих хрипов и тихого, почти щенячьего скулежа где-то под опрокинутой телегой.

Победили. Если это слово вообще применимо к грязной, усеянной серыми мундирами поляне. Жертвой я себя не чувствовал — во мне клокотала только злость. На себя, на врага, на весь этот мир, который никак не хотел ложиться на бумагу ровными линиями чертежей.

Магницкий закончил перевязку и устремился к следующему раненному, запрещая мне двигаться. Старик сильно за меня переволновался.

Боль превратилась в помеху, в назойливый шум, который мозг, работая на пределе, уже начал отсекать, упаковывая в отдельный файл, чтобы не мешать главному — думать. Пока Орлов, баюкая раненую руку, рычал на уцелевших солдат, пытаясь собрать их в подобие отряда, я смотрел на наш отряд. Нужно было срочно принимать меры, пока враг не успел замести следы.

— Дубов… — голос сорвался на сиплый хрип. Откашлявшись, я сплюнул на землю вязкий, кровавый комок. — Капитан! Сюда!

Подбежав, он замер. Его лицо — маска из грязи и копоти, глаза горели адреналиновым огнем.

— Найди самого целого драгуна с самой живой лошадью. Через час он должен быть в Игнатовском. Хоть живой, хоть мертвый — но чтобы доскакал.

Дубов коротко дернул подбородком, ожидая.

— Пусть передаст Федьке. Тревога. Весь Охранный полк на ноги. Прочесать всё в радиусе пятидесяти верст. Леса, хутора, кабаки — каждый куст и погреб. Мне нужны пленные. Любые. Их барахло, оружие, пуговицы, обрывки писем — всё тащить в Игнатовское. Это не охота, капитан, а сбор доказательств. Мы едем в столицу на суд, и я хочу привезти им готовый приговор.

Он все понял без лишних объяснений. Спустя минуту чумазый призрак драгуна уже растворился в серой дымке лесной дороги, с письменным пропуском Ушакова. Моя личная машина расследования запущена. Никаких Брюсов, никаких Меншиковых. В этой игре я мог доверять только собственной системе.

Дорога до Петербурга превратилась в пытку. У местного жителя Ушаков реквизировал телегу, отвесив тому ее двойную стоимость. Меня и четверых раненных кое-как втиснули, каждый толчок отзывался ударом раскаленного ножа изнутри. За бортиком телеги тянулась бесконечная, унылая серость: голые деревья, низкое небо, чавкающая под колесами грязь. Эта тряска превратила нас в несовместимые детали, брошенные в один ящик и сотрясаемые до тех пор, пока острые углы не начали стачиваться друг о друга со скрежетом.

Напротив меня сидел Василий Орлов с рукой, безвольно висевшей на перевязи. Рядом верхом на коне Андрей Ушаков.

— Мы ошиблись, полковник, приняв бой на месте, — сообщил он Василию. — Статичная оборона против подготовленной засады — плохой путь. Следовало рассредоточиться, уйти в лес. Мы же создали идеальную мишень. Неэффективно.

А он все же хорош. Не теряет времени, анализирует, учитывает ошибки.

— Я солдат, а не счетовод, — прошипел Орлов, морщась от боли. — Вижу врага — бью. А ты бы, небось, сперва потери подсчитал, прежде чем стрелять.

Не удостоив его ответом, Ушаков хмыкнул. Солдат и ищейка, вынужденные находится бок о бок, — в этом противоестественном соседстве рождалось что-то новое и действенное.

В другом углу телеги шла своя беседа. Подобрав измазанный подол, Анна Морозова что-то быстро чертила в тетрадке. Напротив нее — на кобыле скакала Изабелла.

— Петербурх — это трясина, баронесса, — голос Анны был деловым, без тени сочувствия. — Пока вы будете добиваться аудиенций, нас утопят в бумагах. Бить нужно по деньгам. Перекрыть подряды, арестовать счета. Только язык ефимков они понимают.

— Деньги — рычаг, сударыня, однако не цель, — возражала Изабелла. — Выиграв торг, вы проиграете войну. Мы должны действовать через князя-кесаря, через закон. Создать прецедент, который сделает саму мысль о подобном смертельной. Нужна политическая воля. Кажется они обсуждали что делать после такого покушения и с кем вести переговоры.

Соперничество испарилось, уступив место союзу двух по-разному заточенных клинков: купеческая хватка против аристократической интриги, капитал против власти. Для победы мне были нужны они оба.

Рядом возился Леонтий Филиппович, молча меняя мне компресс каждые полчаса, заставляя «караван» стоять. Рана не такая уж и тяжелая, но сильно кровила, это его беспокоило.

— Притягиваешь ты беду, Петр Алексеевич, — пробормотал он, не глядя на меня. — Оружие твое… всех к себе манит. Вот и слетаются на тебя…

Запнувшись, он осекся. Старик не судил — осознание того, что случилось сильно изменило его мировоззрение. Он был моей совестью, живым укором, от которого я так и не смог избавиться.

Так мы и ехали. Израненные, злые и связанные одной цепью. Каждый понимал, что поодиночке нас сломают. Шанс выжить был, только если держаться вместе.

Чем больше я задумывался о том, кто больше всего получает выгоду от моего устранения, тем больше я склонялся к фигуре Брюса. Смущало только, что слишком топорно. Может, были какие-то события в Питере, что сподвигли его действовать столь прямолинейно. Только он обладал всей полнотой власти о маршрутах движения (а их было не мало) из Игнатовского в Петербург. Только он, с учетом конфликта с Ушаковым, получал дивиденды от устранения моей команды. И только он смог бы потом взять под контроль само Игнатовское. Кроме Алексея, конечно же. И мне кажется, вся команда тоже склонялась к этой мысли. Они не говорили громко, чтобы не вызвать мое недовольство этим, но обрывки разговоров дали мне общее направление мысли. Даже Анри кивал этому.

Когда в серой мгле проступили шпили Адмиралтейства, я окинул взглядом своих спутников. В столицу мы въезжали оружием, которое я сам выковал. Единственным плюсом всего произошедшего было то, что мы снова стали командой.

Едва мы ввалились в город, нас тут же подхватили. Не дали ни смыть с себя кровь и дорожную пыль, ни толком перевязать раны. Гвардейцы с постными, ничего не выражающими лицами сопроводили нас прямиком в здание Приказов. Сразу стало ясно, что это какой-то конвой. Ушаков уже собравшийся отдать приказ на обезоруживание «конвоя», нахмурился. Я качал головой, предоставляя событиям нести нас по течению. Не хватало еще обвинений в измене и братоубийственной бойне.

В просторном зале с высокими сводами уже собрались все те, чьи подписи решали судьбы полков и губерний. За длинным столом, покрытым зеленым сукном, восседали хищники в париках и бархате. Во главе — князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский, не человек, а обломок скалы, живое воплощение старой, не знающей пощады власти. Его тяжелый, немигающий взгляд буравил меня, пытаясь прожечь насквозь. Рядом устроился Яков Брюс. Было еще с десяток каких-то сановников, но мне нужны были только эти двое.

Складывалось ощущение, что нас заманили сюда, чтобы сделать крайними, свалив всю вину за столичный переполох. Я не собирался ждать, пока меня начнут рвать на части. Опираясь на плечо Ушакова, я вышел вперед. Боль в ребрах меркла перед ледяной яростью, что скрутила нутро. Если это судилище — обвиняемого выберу я сам.

— Князь-кесарь! Бояре и ближние люди! — голос, сорвавшийся на хрип. — По дороге сюда на мой отряд было совершено нападение. Я требую немедленного расследования. И начать его надобно прямо здесь.

Шум в зале оборвался так резко, что стало слышно, как скрипнуло перо в руках дьяка у дальней стены. Ромодановский медленно повернул ко мне свою массивную голову. Он удивленно оглядел всю нашу пеструю компанию.

— Говори, барон, — нехотя заявил он.

— Прежде чем выкладывать улики, хочу спросить, — я развернулся к Брюсу. — Яков Вилимович, кто в отсутствие Государя за гвардию отвечает? За порядок в столице и окрест?

Брюс медленно поднялся.

— Я, — в глубине его глаз полыхнуло холодное бешенство.

— Благодарствую, — я чуть склонил голову. — Тогда дозвольте представить то, что добыто в бою. Капитан!

По моему знаку Дубов с двумя преображенцами выволок на середину зала окровавленное полотнище и с грохотом опрокинул его на натертый паркет. Мушкеты, тесаки, подсумки, пуговицы — всё казенное, с клеймами Преображенского полка.

— Нападавшие были в гвардейской форме, — я чеканил слова, пока Дубов раскладывал трофеи, как лавочник товар. — Их оружие — штатное. Снарядить и вывести из казарм целый отряд тайно от всех мог лишь один человек. Тот, кто за гвардию отвечает.

Кто-то из окружения Брюса дернулся было, но тяжелый взгляд Ромодановского вдавил его обратно в кресло. Следующий удар нанес Ушаков.

— Князь-кесарь, — его голос был монотонным, лишенным всяких чувств. — Проведен анализ. Приказ о вызове — устный. Грубейшее нарушение. Путь нашего следования доподлинно могут знать только люди из ведомства господина Брюса. Узнали наверняка оттуда.

В зале зашелестели. Команда сработала без сбоев, и теперь настал черед женщин. Первой, прихрамывая, вышла Анна Морозова.

— А я кое-что добавлю, — заявила девушка. — Последние месяцы караваны в Игнатовское люди Якова Вилимовича безбожно трясли и задерживали. Он намеренно топил все дела барона, что с торговлей связаны. Убытку — на сотни тысяч. Тут и сказке конец.

За ней, как тень, скользнула Изабелла.

— И я могу добавить, — ее голос звенел от сдерживаемого гнева. — Господин Брюс усмотрел в планах барона по созданию службы внутренней безопасности угрозу своей власти над тайными делами. Воспринял это как личное оскорбление.

Сторонники Брюса попытались было поднять шум, свалить все на меня, однако их голоса утонули в общем шуме. На щеках Ромодановского заходили желваки. Пусть доказательства и были косвенными, вместе они складывались в петлю. Средства, возможность, мотив — всё указывало на одного человека.

И тут князь-кесарь поднял свою тяжелую, как медвежья лапа, руку.

— Любопытно все это, барон, — пророкотал он, не сводя с Брюса глаз. — Особливо в свете последних событий.

Он внимательно посмотрел на меня. Я вопросительно приподнял бровь.

— Три дня назад на государя-царевича Алексея Петровича было совершено покушение.

По залу пронесся испуганный вздох моей команды.

— Стреляли из окна, когда его карета ехала по набережной. Царевич, хвала Господу, цел. Но на месте том, — Ромодановский снова замолчал, — была найдена винтовка твоей системы, барон. СМ-1. А сам государь-царевич ныне находится под охраной во дворце. Охрану же, — тут он потер переносицу и посмотрел на Брюса, — по странному стечению обстоятельств, выставили люди Якова Вилимовича.

Вот и все. Конец игры. И стоило Брюсу так подставляться? Что им двигало? Получается, главным злодеем в этой пьесе был Яков Брюс. Обвинение в государственной измене нависла над ним.

В зале стало оглушительно тихо. Каждый взгляд — от Ромодановского до последнего дьяка — впился в Брюса. Он стоял недвижно, и только побелевшие костяшки пальцев, мертвой хваткой сжимавшие эфес шпаги, выдавали, в какой адской топке он сейчас плавился. Любой другой на его месте уже бился бы в истерике, вопя о своей невиновности. Наверное.

Он повернулся к князю-кесарю.

— Ваша Светлость, — его голос был до жути спокоен, словно речь шла не о его голове, а о смете на новые пушки. — Обвинения тяжелы. Однако прежде чем я отвечу, прошу дозволения на пять минут разговора с генералом Смирновым. Наедине. У меня имеются сведения чрезвычайной важности для безопасности Империи, и доверить их я могу только ему.

Что за ход? Что-то придумал? Выходит, что он ставил на кон судьбу государства. Ромодановский застыл. Отказать — и если Брюс говорил правду, вся ответственность за последствия лягут на него. Согласиться — значит сломать весь ход судилища. Несколько долгих секунд князь-кесарь сверлил Брюса тяжелым взглядом, прежде чем коротко махнуть рукой в сторону боковой двери.

— Пять минут. Гвардия — за дверью.

Мы вошли в холодную, неуютную комнату с высоким окном. Я оставил Ушакова и команду, которые собирались идти за мной. Еле доковылял, держась за стены. Едва за нами щелкнул замок, Брюс развернулся. На лице — куча эмоций.

— Доволен, барон? — прошипел он, впиваясь в меня взглядом. — Ты их почти убедил. Еще немного — и… Отличная работа на общего врага.

— Ты считаешь меня слепцом, Яков Вилимович? — стараясь не морщиться от боли в ребрах, я подошел к окну. — По-твоему, я не вижу, что ты не поступаешь обычно столь прямолинейно? Видать покушение на Алексея заставило тебя действовать опрометчиво. Вот только зачем тебе все это? И заметь, улики… они безупречны.

— Вот именно! — он со стуком опустил кулак на подоконник. — Безупречны! Ты инженер, Смирнов, так думай как инженер! Когда механизм работает без единого скрипа, что это значит? Что его долго и тщательно собирали. Ты в самом деле веришь, что я, Яков Брюс, стал бы устраивать эту топорную резню?

Зашагав по комнате, он метал слова, как молот по наковальне.

— Включи свой мозг! Нападение на тебя. Зачем? Убить? Почему тогда палили не по тебе? Отчего оставили столько трупов, столько улик? Это же представление! Громкое, кровавое, с одной целью — чтобы все стрелки указывали на меня! Мои люди так не работают. Они действуют тихо. Без следов. Если бы я захотел тебя убрать, ты бы просто исчез. Подавился бы рыбной костью, или твоя карета «случайно» слетела бы с моста в реку. Но не так. Не в этой грязной бойне!

Его слова были жестоки и, при этом, неопровержимы. В памяти всплыло дело о французском шпионе: ни одного трупа, только аккуратно подброшенное письмо и тихий арест на рассвете. Работа тонкая. А здесь работали, как на скотобойне.

— Хорошо, — я повернулся к нему. — Допустим. Но какой смысл? Подставить тебя, если главная цель — я и мои проекты?

— А ты уверен, что главная цель — ты? — он остановился, буравя меня взглядом. — Твоя система — да. Твои люди — безусловно. Но не ты лично. Ты слишком ценный ресурс. Тебя не уничтожают. Тебя изолируют, лишают рук, глаз и ушей.

Сомнения. Я чего-то не понимал. К чему он клонит?

— Возможно, — проговорил я, думая вслух, — били не по мне. По Ушакову? Он многим на хвост наступил. И тебе в том числе. Может, это твои же подчиненные решили убрать его, заодно подставив и тебя?

Брюса прорвало — эдакая ярость оскорбленного мастера, чью работу сравнили с поделкой пьяного сапожника.

— Ушаков⁈ — его лицо исказилось. — Ты думаешь, из-за этого… твоего пса я бы стал рисковать головой⁈ Да если бы мне понадобилось от него избавиться, я бы сделал это так, что ты бы сам пришел благодарить меня за спасение от опасного фанатика! Ты меня за кого держишь, Смирнов⁈ За любителя⁈

Эта вспышка неподдельного, злого, оскорбленного профессионализма была слишком натуральной. Ну не мог Брюс так играть — при всем моем уважении к его многочисленным талантам. Человек в шаге от приговора спасает жизнь, а не репутацию. Брюс же защищал свое искусство.

Неужели он невиновен?

Факты остались прежними — мундиры, винтовка, приказ, — но теперь я видел идеально подогнанные детали механизма, собранного с одной целью: чтобы мы вцепились друг другу в глотки. Чтобы я, поверив, уничтожил Брюса, а он, даже выжив, ненавидел бы меня до конца своих дней. Пока мы рвем друг друга, настоящий кукловод остается в тени.

Простая и страшная мысль: нас обоих использовали. Сыграли на моем прагматизме и его репутации. Безупречно.

Да чтоб тебя… Мы — всего лишь инструменты в чужих руках. Один — молот, другой — наковальня. И кто-то третий, невидимый, занес этот молот для удара. Однако что-то в этой конструкции не сходилось. Одна деталь ломала всё.

— Хорошо, Яков Вилимович, допустим, верю, — прохрипел я, откашлявшись. — Но объясни мне зачем ты созвал в столицу всех моих людей? Зачем собрал весь мой штаб в одном месте, подставив его под удар, как выводок цыплят перед ястребом?

Брюс замер. Ярость на его лице сменилась искренним недоумением. Он уставился на меня так, будто я вдруг заговорил по-турецки.

— О чем ты, барон? Каких еще «всех»?

— Как каких? — я начал загибать пальцы, и каждый отзывался тупой болью в сломанных ребрах. — Нартов, Ушаков, Морозова, де ла Серда… Весь список, что твой гонец зачитал. Ты выпотрошил Игнатовское, оставив его без головы и рук.

Он смотрел на меня, и на его лице отразился мучительный мыслительный процесс.

— Я этого не делал, — произнес он так, словно вбивал гвозди. — Мой приказ гонцу был один: доставить тебе лично письмо. Срочный вызов на совет. Только тебе. В приказе не было больше никого. И я писал тебе приказ. Он не был устным, кстати.

Холод пробежал по спине. Мы смотрели друг на друга, и ужас в его глазах был зеркалом моего собственного. Осознание того, насколько виртуозно и глубоко нас обоих провели.

Гонец — изможденный преображенец. Он передал приказ, он его изменил. Был перевербован или изначально чужой. Невидимый враг, «Третья сила». Он перехватил управление. Превратил простой вызов в ловушку.

И теперь их замысел, до этого скрытый в тумане, проступил во всех своих уродливых деталях.

План «А»: собрать мозг и костяк моей системы в одной точке и вырезать всех в быстрой, кровавой засаде. Обезглавить проект. Отбросить Россию на десятилетия назад.

План «Б», если первый сорвется: использовать эту же засаду, чтобы мы вцепились друг другу в глотки. Спровоцировать войну между мной и Брюсом. И пока мы топим друг друга в интригах, пока гвардия вяжет моих людей, а мои полки отбиваются, они спокойно заканчивают начатое. Они хотели развязать войну в тылу воюющей страны.

— Найди его, — прохрипел я. — Этого гонца.

Брюс сорвался с места, подскочив к двери и заколотив в нее кулаком.

— Гвардия! Сюда!

Когда в комнату влетел ошарашенный офицер, на него свалился шквал рубленых команд.

— Преображенца, что барону послание доставил, — ко мне! Живым! Из-под земли достать! Его дом, семью, всех, с кем пил-ел, — в железо! Город на замок! Даже мышь не должна проскочитт без моего слова!

Он на моих глазах запускал свою невидимую машину, демонстрируя, что она, несмотря ни на что, по-прежнему работает и он все еще контролирует ситуацию.

Когда офицер, щелкнув каблуками, исчез, Брюс повернулся ко мне. Пять минут давно истекли. За дверью уже нарастал недовольный шум.

Мы молчали. Вражда, недоверие, обиды — всё это сгорело дотла перед лицом общей угрозы. Какая-то злая ирония — сначала враг «спаял» мою команду, теперь и с Брюсом примирил. Ну как «примирил», скорее заставляет нас с ним работать сообща.

Дверь распахнулась. На пороге, заполнив собой весь проем, стоял Ромодановский.

— Время вышло, господа.