Инженер Петра Великого 9

Глава 23

Конец декабря 1707 года, Петербург.

Под полозьями карет трещал невский лед — злой звук, похожий на хруст костей. В канун Нового года мы созвали всю Европу на их же похороны, хотя они об этом еще не догадывались. Слетаясь на диковинный бал-маскарад, на причуду «русского колдуна», каждый из них на самом деле ступал в идеально выстроенный хрустальный гроб, в мавзолей для собственной спеси и самоуверенности.

Мое детище. Ледяной дворец. Снаружи, в лиловой предновогодней мгле, он и впрямь походил на чудо — нагромождение исполинских, в сажень толщиной, глыб, сложенных в подобие дворца с башнями и причудливыми арками. Однако стоило приблизиться, и сквозь мутную толщу льда проступал золотистый свет. Сотни замурованных в стены ламп превращали их в гнойники света, пульсирующие в такт пламени. Иллюзия тепла в царстве абсолютного холода.

Внутри острой болью прострелило ребра — эхо недавней засады. Здесь, в этом рукотворном айсберге, холод был иным: не кусал, а давил, пробираясь под сукно мундира, заставляя мышцы деревенеть. Похожие на медведей слуги в тулупах раскатывали по полу шкуры своих бурых собратьев, однако мертвую хватку льда ноги чувствовали даже сквозь мех. Вся обстановка — столы, кресла, диваны — тоже была вырезана из прозрачной ледяной плоти, и лишь наброшенные сверху собольи и песцовые меха создавали обманчивое ощущение уюта. Присядешь на такой трон — и через пять минут задница примерзнет к символу власти. Вся суть этого мира в одной детали.

— Изящно, Петр Алексеич, — голос Брюса за спиной прозвучал как скрип наждака по стеклу. — И безбожно дорого. Надеюсь, барыши от этой затеи окупят хотя бы свечи.

Закутанный в свой безупречный мундир, Яков Вилимович оглядывал зал с видом оценщика, прикидывающего стоимость похоронной процессии.

— Прибыль будет не в казне, Яков Вилимович, а в донесениях, что полетят завтра в Вену, Лондон и Париж, — я потер грудь, пытаясь унять ноющую боль. — Убытки же понесут те, кто поверит в эту сказку.

Он криво усмехнулся — ответ его, очевидно, устроил. Наши взгляды скрестились на главном украшении зала: четырех ледяных пушках, отлитых в формах с такой точностью, что на их «стволах» виднелись даже гербы. Из жерл уже сочился пряный пар — слуги готовились разливать гостям обжигающий сбитень. Идеальный символ нашей политики: ледяная пушка, стреляющая горячим медом. Пусть пьют. Пусть греются. И пусть ни на секунду не забывают, что ствол направлен на них.

— Гости съезжаются, — бросил он, взглянув на часы. — Пора надевать маски, барон. Спектакль начинается.

Они повалили, как стая ворон на падаль. Скрип дорогой кожи, шелест шелков, приглушенный гул голосов на всех языках Европы. Лица под напудренными париками — тонкий ледок над мутной водой, на котором застыли любопытство, брезгливость и плохо скрываемый страх. Входя в мой ледяной вертеп, они вглядывались в прозрачные изваяния греческих богинь, осторожно касались пальцами стен, словно боясь обжечься о холод. Каждый второй косился на потолок, видимо, ожидая, что вся эта махина свалится ему на голову.

Да и можно ли их винить? Это было не чудачество, а жест абсолютного, запредельного могущества. Пока в просвещенных Европах нас клеймили варварами, мы, «дикари», играючи в двухнедельный срок возводили на замерзшей реке эфемерный дворец, швыряя им в лицо свое презрение к деньгам, усилиям и самой материи. Пусть видят: мы строим вечность из того, что обречено на смерть через три месяца. Главное, чтобы в их головах засел нужный вопрос: если эти русские тратят столько сил на минутную прихоть, то что же они возводят там, в своих лесах, из камня и железа? Какую мощь копят, развлекаясь ледяными игрушками?

Из тени колонны глаза сканировали толпу, распределяя цели. Вот австрийский посланник, граф Вратислав, в маске напыщенного Павлина. Ему предстояло весь вечер не отходить от царевича Алексея и Изабеллы, слушая их сказочку про дырявый русский флот и бездарно потраченные миллионы. Пусть шлет в Вену донесение, что на море мы по-прежнему никто. А вот английский посол, лорд Уитворт, — самодовольный Лев в окружении своей свиты. Его ждал танец с Лисой — Анной Морозовой — и короткий разговор со мной. Разговор о цене фунта стерлингов и о том, как быстро эта цена может превратиться в ничто.

Каждый ход был просчитан, каждый «случайный» разговор и каждый бокал вина — часть большой игры. С первыми тактами музыки, смешавшейся с гулом голосов, начался и первый акт.

Мы с Брюсом и Ушаковым потратили огромное количество сил, чтобы свершить сегодняшний день.

Нацепив маску — простой лоскут черного бархата, домино без единого украшения, — я шагнул из полумрака в ревущий, искрящийся зал. Маска Никто. В этом кипящем котле тщеславия, где французский атташе щеголял в виде Юпитера, а какой-то голландский купец нарядился Нептуном с трезубцем из фольги, мой выбор был продуманным оскорблением. Я не играл в их игры — просто пришел забрать свой выигрыш.

Мои люди уже работали. У ледяной балюстрады, выходившей на черную пустоту Невы, стояли Алексей и Изабелла. Царевич, в маске Грифона с хищным золоченым клювом, держался со статью, которую не купишь ни за какие деньги, а рядом с ним, закутанная в перья мудрой Совы, замерла Изабелла. Их дичь, австрийский посланник граф Вратислав, уже попался: маска Павлина, с хвостом в добрый аршин, топорщилась за спиной, мешая развернуться.

Слов было не разобрать, но по тому, как играли желваки на лице Алексея, было ясно: он с юношеской горячностью что-то доказывает графу. Жалуется, не иначе. На меня, разумеется. На мои затеи, на кривые котлы, что лопаются на испытаниях, на миллионы ефимков, выброшенных на ветер. Вступив в разговор, Изабелла лишь скорбно поджала губы под маской. Вратислав слушал, чуть склонив свою павлинью голову, и я мог поклясться, что в его мозгу идут расчеты. Он получал то, что хотел, — весть о том, что морская мощь России лишь дутый пузырь. Отлично, мальчик.

Пора было заняться своей целью. Лорд Уитворт, английский посол, — Лев, окруженный стаей шакалов-атташе, — как раз заканчивал свой рассказ, заставляя фрейлин хихикать за веерами. Рядом выросла Анна Морозова в маске хитрой Лисицы с острыми прорезями для глаз.

— Наша очередь, Петр Алексеич, — прошептала она дрожащим от волнения голосом. — Лев заскучал. Пора показать ему, что в этом лесу водятся звери и позубастее.

Мы вышли в центр, как раз когда оркестр заиграл менуэт, и зал закружился в медленном, церемонном танце-поединке. Заметив нас, Уитворт с ленивой грацией передал свою даму какому-то клерку и вышел, преграждая путь.

— Барон! А я уж думал, вы решили весь вечер хорониться по углам, — его голос сочился самодовольством. — Хотя ваша маска вам к лицу. В Лондоне сказывают, будто в России объявился некий тайный советник, что вертит вашим Государем, как Петрушкой на ярмарке.

— В Лондоне много чего сказывают, лорд, — ответил я. — Особенно когда на бирже сумятица и цена фунта начинает плясать от каждого чиха из дикой Московии.

Он нахмурился — упоминание денег всегда отрезвляет этих торгашей в расшитых золотом камзолах.

— Ваши слухи о сибирском серебре, барон, чинят великую смуту в торговых делах, — процедил он, пока мы расходились в сложной фигуре. — Мой король обеспокоен столь… неучтивыми приемами.

Чуть наклонившись, я заговорил тихо, почти по-дружески:

— Лорд, слухи о сибирском серебре сильно приуменьшены. Ежели Государь наш соизволит выбросить на торг хотя бы десятую часть того, что в горах нашли, то за ваш хваленый фунт и медного гроша не дадут. И тогда вашему королю придется думать не о торговле, а о том, чем платить матросам на его кораблях.

Маска льва смотрела на меня пустыми прорезями, за ней сквозила растерянность. Он уже открыл рот, чтобы бросить что-то в ответ, когда в разговор, словно бабочка, впорхнула Анна.

— Ах, эти торговые дела, вечно с ними суета, — пропела она. — Вот и в Архангельске намедни конфуз приключился. Несколько ваших кораблей в порту задержали. Говорят, шведский порох в трюмах сыскали, под мешками с пенькой. Теперь вот бумаги ворошат, дознание ведут… Боюсь, до вешней воды ваши капитаны у нас загостят. Экая досада.

Второй удар, нанесенный с ангельской улыбкой. Я пугал его будущим разорением, она — била по настоящему, по кораблям, что уже стояли под арестом. За маской в его глазах полыхнула ярость. Лев попал в капкан. Он мог сколько угодно рычать о «неучтивости», но пока он рычал, его корабли покрывались инеем в северном порту, а над его драгоценным фунтом уже занесли русский серебряный топор.

Когда началась музыка, мы с Анной раскланялись и отошли, оставив его. Он больше не был львом — просто купцом, которому только что предъявили счет.

Танцуя с Анной, я увлек ее к ледяной колонне, мы взяли по бокалу вина.

— Два волка в овчарне, — тихо сказал я, глядя, как Уитворт, забыв о приличиях, что-то злобно шипит своему помощнику. — Переполох будет знатный.

— Суматоха — лучшее время для торга, Петр Алексеич, — ответила Анна с лисьей усмешкой. — Особенно когда ты сам ее и устроил.

Победа над англичанином не принесла куража. Слишком просто, слишком грубо, словно обыграл в карты пьяного купчишку. Разговор с Анной не клеился: она что-то говорила о ценах на пеньку, а я кивал, скользя отсутствующим взглядом по залу, где все шло по плану. Алексей с Изабеллой продолжали обхаживать австрийца; Орлов у бочки с вином выуживал из гвардейцев полковые сплетни; Ушаков тенью скользил вдоль стен. Эта безупречность бесила.

Взгляд зацепился за фигуру. На нем была маска Ворона — из черного, как сажа, бархата, с длинным, хищным клювом. Никакой мишуры. Что-то в его неподвижности, в том, как он держал бокал, не прикасаясь к нему губами, стало сигналом тревоги. Он, как и я, был здесь на работе.

Наши взгляды встретились. Едва заметно склонив голову, он медленно двинулся ко мне, лавируя в толпе с легкостью тени. Поравнявшись, он не остановился, а лишь бросил вполголоса на безупречном французском:

— Не желаете ли, барон, глотнуть свежего воздуха? Боюсь, от здешних духов у меня скоро треснет голова.

Не дожидаясь ответа, он проследовал к неприметной арке, за которой чернел вход в ледяной грот. Анна проводила его вопросительным взглядом.

— Иди, — сказал я ей. — Поговори с голландцами. Узнай, что у них.

Хмыкнув, она растворилась в толпе. А я, сделав глубокий вдох, направился вслед за Вороном в ледяной сумрак.

Грот оказался тесной норой с грубыми стенами, в которых тускло мерцали пузырьки воздуха. Мой собеседник ждал, прислонившись к стене. Сняв маску, он подставил свету усталое лицо с глазами, которые, казалось, видели тебя насквозь. Передо мной был маркиз де Торси, правая рука короля Людовика.

— Рад видеть вас в добром здравии, барон, — произнес он с легкой усмешкой. — Хотя, по слухам, еще недавно ваше здравие вызывало большую тревогу у всех европейских дворов.

— Слухи, маркиз, такая же монета, как и талер, — парировал я, оставаясь у входа. — Смотря в чьем кошельке звенят.

— О, в этом не сомневаюсь, — фыркнул он. — Ваша маленькая война с венским лазутчиком была разыграна отменно. Мои поздравления. Вы лишили Савойского его лучших глаз и ушей в этой стране. Однако все это, — он сделал неопределенный жест, — учтивые уколы. Мы оба знаем, что настоящая драка еще впереди. И я предлагаю перейти от любезностей к делу.

Он выдержал паузу.

— Мой король, как и ваш Государь, не любит, когда Вена и Лондон слишком уж тесно сговариваются за его спиной. У нас с вами, барон, объявился общий недруг. И я готов помочь вам вырвать у этого недруга клыки. Я готов передать вам полный список лазутчиков Савойского, что мутят воду в Польше. Имена и пути, по коим они гонят оружие вашим бунтовщикам. Вы сможете одним ударом обезглавить всю их сеть.

Предложение — царское. Но такие подарки даром не делают.

— И какова цена, маркиз?

На его губах появилась улыбка.

— Я не прошу секрета ваших паровых чудищ или скорострельных фузей. Техника — дело наживное. Слухи куда ценнее. — Он понизил голос. — Мои люди доносят о неком… «Благовонии», что вы готовите для Крыма. О зелье, что не убивает, но обращает в бегство целые полки, наводя на врага «моровую порчу».

«Благовоние». От одного этого слова я напрягся. Он знал кодовое название проекта, о котором в Империи ведала горстка людей. Кто? Ушаков? Дюпре? Кто-то из учеников? Или Брюс? Внутренности скрутило ледяным узлом. Пока я разыгрывал здесь спектакли, в моем собственном доме завелся предатель.

Лицо, надеюсь, осталось непроницаемым, но такой опытный игрок, как де Торси, наверняка заметил секундную заминку.

— Любопытные слухи, маркиз, — произнес я как можно спокойно. — В наших кабаках и не такое плетут.

— О, я верю, — не стал спорить он. — Но представим на миг, что это не пустая болтовня. Мне нужен лишь один малый флакон этого… лекарства. И, разумеется, рецепт. У Англии слишком много кораблей, а у Франции — слишком мало. Ваше средство кажется весьма убедительным доводом в споре за господство.

Вот и цена. Судьба Польши в обмен на склянку с вонючей жижей, которая могла перевернуть всю мировую историю. Соблазн был чудовищен. Один ход — и мои враги сцепятся. Или нет? Не они ли собрались создать союз против Востока? Даже если они получат вонючку, что потом? Французы распылят эту дрянь над гаванями Портсмута. Англичане создадут свою, улучшенную версию. А за ними — все остальные. Да и не верю я, что вчерашние вынужденные союзники начнут друг другу глотки грызть.

— Боюсь, маркиз, у этого лекарства слишком много побочных эффектов, — произнес я медленно. — Оно вызывает привыкание. И однажды вы можете обнаружить, что оно отравило не только вашего недруга, но и самого лекаря.

Он нахмурился, пытаясь понять, о чем я — о химии или о политике.

— Россия не торгует отравой, — продолжил я тверже. — Но она всегда готова к союзу против тех, кто мнит себя владыкой морей. Мы можем вместе строить корабли, маркиз. Быстрые, сильные корабли. Это дольше, это дороже. Но это честный бой, а не потрава крыс в трюме.

Де Торси разочарованно смотрел на меня.

— Вы мыслите веками, барон, — сказал он с тяжелым вздохом. — Похвально. Но опасно. Пока вы строите свои корабли, наши враги успеют сплести веревку для нас обоих. Что ж, я вас услышал. Мое предложение остается в силе. Если передумаете… — он усмехнулся, — я уверен, ваши люди знают, как меня найти.

Надев маску Ворона, он, не прощаясь, вышел из грота, растворившись в шуме бала.

Я вернулся в главный зал. Предательство. Мысль билась в черепе, как подстреленная ворона, вновь и вновь перебирая имена: Ушаков? Дюпре? Брюс? Под подозрением теперь был каждый. Внешний враг имел имя, однако внутренний оставался безликой тенью.

Музыка гремела, пары кружились — все это слилось в далекий, бессмысленный гул. Машинально взяв у слуги бокал, я сделал глоток. Терпкое, кислое вино немного привело в чувство. Нужно доиграть эту комедию до конца. Не время для самокопания, время для финального удара.

Взгляд нашел Брюса. Он стоял у импровизированного трона Екатерины, что-то негромко ей говоря. Поймав мой взгляд, он едва заметно кивнул. Пора.

По его знаку в зале воцарилась тишина, оркестр захлебнулся на полутакте. Распахнулись ледяные двери, и дюжина преображенцев в парадных мундирах торжественно внесла три огромные, вырезанные из цельных глыб, чаши. Их установили на постаменты в центре, и слуги наполнили их до краев темно-рубиновым, пряно пахнущим пуншем.

Сгрудившись вокруг, гости с любопытством наблюдали. Стал слышен треск фитилей в лампах. Часы на башне, чей бой доносился сквозь морозный воздух, начали бить полночь. Новый, 1708 год.

Под последний удар мы с Алексеем вышли в центр, держа в руках по серебряному кубку с прозрачной жидкостью. Спирт особой очистки из моей лаборатории, сам по себе — диво для этого мира. Алексей держался с каменным лицом, хотя по напряженным плечам было видно, как он собран.

— С Новым годом, господа! С новым счастьем! — провозгласил Брюс, и его голос разнесся под ледяными сводами.

В тот же миг мы опрокинули кубки в чаши.

Эффект превзошел все ожидания. Без хлопка, без дыма поверхность пунша в трех чашах вспыхнула высоким, ровным, абсолютно беззвучным пламенем немыслимых, неземных цветов.

Одна чаша горела глубоким, колдовским изумрудно-зеленым. Другая — полыхала густым, багрово-красным, отбрасывая на лица зловещие отсветы. Третья — источала холодное, призрачное синее сияние, в котором ледяные стены казались чертогами из северной сказки.

По залу пронесся сдавленный, полный суеверного ужаса вздох. Какой-то гвардеец с грохотом уронил бокал. Дамы ахнули, мужчины подались вперед. Это было красиво — хотя и противоестественно. Огонь не мог и не должен был так гореть. В глазах этих просвещенных европейцев, верящих в механику и логику, я был чернокнижником.

Лорд Уитворт таращился на пламя, приоткрыв рот. Граф Вратислав невольно перекрестился. Даже де Торси, стоявший в тени, подался вперед.

Секрет фокуса был до смешного прост. Обыкновенные соли металлов — то, что в моем мире знал каждый школьник, здесь выглядело как колдовство. Зеленый цвет давал медный купорос, отходы наших опытов с гальваникой. За багрово-красный отвечали соли кальция, которые Магницкий получил, обработав кислотой обыкновенную известь. Синий — хлорид меди. Простые реактивы, превратившиеся в оружие.

Взгляд скользнул по застывшей толпе. Тонкий, предельно ясный сигнал. Этот безмолвный, цветной огонь говорил с ними на единственном языке, который они понимали, — на языке страха перед неведомым.

Вы видели наши машины и ружья и решили, что поняли, в чем наша сила. Вы ошибаетесь. Вы видите лишь верхушку айсберга. То, что я могу сделать с пуншем, я сделаю и с вашими деревянными кораблями. То, что сегодня горит для забавы, завтра сожжет ваши города. Вы все еще воюете железом. Мы уже начали войну химией.

Взгляды наши с Брюсом встретились. В его глазах плясали цветные отблески и полное понимание всей многослойности этой безмолвной угрозы. Алексей, стоявший рядом, тоже смотрел на огонь, но в его взгляде был восторг сопричастности. Он был частью этого чуда, эдакого акта устрашения, чувствуя, как в его руках рождается новая сила.

Бал замер на своей высшей точке. Психологическая война перешла на новый уровень. Мы пугали. И судя по тишине, по застывшим фигурам послов, — у нас это получилось. Они приехали в варварскую страну посмотреть на диковинного зверя. И зверь показал им свои клыки из цветного, бесшумного, ледяного огня.