Инженер 3

Глава 11 Невеста

Елизавета замерла, увидев меня. Лицо ее изменилось и побледнело. Глаза расширились, губы приоткрылись. Рука непроизвольно поднялась к горлу.

Несколько мгновений мы стояли так, глядя друг на друга через пыльную площадку стройки. Между нами пару десятка шагов, но казалось пропасть.

Я не мог пошевелиться.

Севастополь. Госпиталь. Ее руки, перевязывающие мою рану. Ее голос, низкий, хриплый. Наши разговоры по ночам, когда она дежурила в палате. Та ночь в комнате, когда я остался с ней до утра. Ее тело под моими руками, ее дыхание у моего уха, ее тихий крик…

И потом другие встречи еще более страстные. И наше расставание, довольно внезапное и поспешное. И наши письма, редкие, осторожные, полные невысказанного.

А теперь она здесь. В имении Баранова. В Тульской губернии, за тысячу верст от столицы.

Семен что-то говорил рядом, но я не слышал. Рабочие переговаривались, показывая на коляску, но я не обращал внимания.

Елизавета сделала шаг вперед. Еще один. Медленно, будто боялась, что я исчезну, если она двинется быстрее.

Мужчина, вышедший из коляски, видимо, слуга или провожатый, обернулся к ней:

— Елизавета Петровна, вы…

Но она не слушала. Шла прямо ко мне. Платье шуршало по траве, поднимая мелкую пыль. Солнце освещало ее лицо, и я видел каждую черту, каждую тень под глазами от усталости долгой дороги.

Она остановилась в трех шагах от меня. Смотрела молча. В глазах столько всего. Радость, страх, надежда, отчаяние. Все вместе, нераздельно.

Я улыбнулся:

— Елизавета Петровна, какой приятный сюрприз.

Голос прозвучал хрипло.

Она молчала. Губы дрожали. Я видел, как она старается сдержаться, не расплакаться здесь, при людях.

Семен стоял рядом, озадаченно почесывая затылок. Рабочие притихли, смотрели на нас с любопытством. Степан почесал бороду, непонимающе глядя на нас.

Слуга подошел ближе, неуверенно:

— Елизавета Петровна, может, пройдемте к дому? Вы устали с дороги…

Она качнула головой, не отводя взгляда от меня:

— Нет. Я… я хочу поговорить с капитаном Воронцовым.

Голос ее дрогнул на последних словах.

Я глубоко вздохнул, пытаясь собраться с мыслями. Нужно взять себя в руки. Нельзя показывать, как сильно она меня потрясла своим появлением.

— Степан, — сказал я, не поворачивая головы. — Продолжайте работу. Я… отлучусь ненадолго.

— Слушаюсь, Александр Дмитриевич, — ответил Семен тихо.

Я снял картуз, вытер пот со лба. Сделал шаг к Елизавете.

Она смотрела на меня снизу вверх, ведь я выше ее на полголовы. В глазах застыли слезы.

— Александр Дмитриевич, — прошептала она так тихо, что только я услышал. — Я… я не могла больше ждать. Я должна была вас увидеть.

Теперь между нами оставалось два шага. Я видел каждую деталь: тонкую пыль на подоле ее дорожного платья, маленькую брошь с камеей на воротнике, россыпь веснушек на переносице, которых раньше не замечал. Или не помнил.

— Не могли бы мы… поговорить? — тихо спросила Елизавета. — Наедине?

Я кивнул, не доверяя своему голосу. Указал в сторону реки, где заросли ивняка давали тень и уединение.

— Пройдемте.

Мы пошли. Я слышал позади приглушенный шепот рабочих, чей-то тихий смешок. Не оборачивался.

Дорожка к реке узкая, протоптанная в траве. Елизавета шла впереди, я следом. Смотрел на ее спину, на изгиб шеи под чепцом, на то, как платье облегало фигуру при каждом шаге. Воспоминания нахлынули с такой силой, что перехватило дыхание.

Севастополь. Ночная комната в госпитале, маленькая, с единственным окном. Свеча на столе, отбрасывающая тени на стены. Ее тело под моими руками, горячая кожа, частое дыхание. Ее глаза, широко распахнутые, смотрящие прямо в мои, когда я вошел в нее впервые, и она вскрикнула от боли, но не оттолкнула…

Я тряхнул головой, отгоняя видения. Сейчас не время.

Мы дошли до реки. Здесь тихо, слышно только плеск воды да шелест листвы. Ивы склонились над водой, ветви касались поверхности. Пахло речной тиной, мокрой травой, какими-то цветами. Солнце пробивалось сквозь листву, играло бликами на воде.

Елизавета остановилась у самого берега. Стояла, глядя на воду. Плечи напряжены, спина прямая. Я встал рядом, на расстоянии шага. Молчал и ждал что будет дальше.

Она заговорила первой, не поворачиваясь:

— Я солгала отцу. Сказала, что еду к тетушке в Орел. А сама… сама приехала сюда. Искала тебя.

Голос ровный, но я слышал в нем напряжение.

— Как ты меня нашла? — спросил я.

— Из твоих писем. Ты писал о Туле, о мастерской на Заречной улице. Я приехала в город, спрашивала о тебе. Мне сказали, что ты сейчас работаешь в имении Баранова, строишь мельницу.

Она повернулась ко мне. Лицо бледное, под глазами тени. Видно, что дорога сюда далась ей нелегко. Но глаза… В них столько эмоций, что я не мог удержать взгляд. Смотрел на реку, на траву, куда угодно, только не на нее.

— Александр, — произнесла она тихо, и сердце сжалось от того, как она произнесла мое имя. — Я не могла больше ждать. Твои письма… они такие редкие, такие короткие. Ты пишешь о работе, о проектах, но ни слова о… о нас.

Я молчал. Что сказать? Что мои письма такие, потому что я пытался дистанцироваться? Потому что между нами тысяча верст, и я откровенно говоря, и вправду забыл о девушке после того, как мы расстались и втайне надеялся, что она забудет, выйдет замуж за кого-то из своего круга, князя или графа, и про меня останутся только воспоминания.

— Я весь погрузился в работу, — начал я медленно, подбирая слова, — ты знаешь, как это у меня бывает. И потом, честно говоря, я думал что ты… что между нами все кончено. Ты так далеко, в столице, рядом с императорским двором, а я тут, в глуши, заведую мастерской чуть больше собачьей конуры. Я не знал, что и думать.

— Кончено? — Она шагнула ближе, глаза вспыхнули. — Как может быть кончено то, что было между нами? Александр, ты… ты мой первый. Единственный. Неужели для тебя это ничего не значило?

Ну да, дурацкая отговорка, признаюсь. Я закрыл глаза, вздохнул.

— Значило. Конечно, значило. Ты… ты была удивительной, Лиза.

Я открыл глаза, посмотрел на нее. Она стояла совсем близко теперь. Запах ее духов, лаванда, что-то еще, цветочное, смешался с запахом реки. Я видел, как бьется жилка на ее шее, как вздымается грудь под корсетом при каждом вдохе.

— Была? — прошептала она. — Ты говоришь обо мне в прошлом?

Я хотел ответить, но она не дала. Шагнула вплотную, положила ладони мне на грудь. Я чувствовал тепло ее рук сквозь рубашку. Сердце колотилось под ее пальцами.

— Я каждый день думала о тебе, — сказала она, глядя мне в глаза. — Каждую ночь вспоминала. Ты не выходил у меня из головы. Я пыталась забыть, пыталась жить дальше, но не могла. И я решила… решила приехать. Увидеть тебя. Узнать, есть ли у нас будущее.

Будущее. Слово повисло в воздухе между нами, тяжелое и требовательное.

Я должен сказать ей правду. Тем более, что я закрутил роман с Анной. Но слова не шли. Я смотрел в ее серо-голубые глаза, видел в них надежду, любовь, отчаяние, и не мог произнести ни звука.

А потом она потянулась ко мне и поцеловала.

Губы мягкие, теплые, вкус знакомый до боли. Я замер на мгновение, а потом ответил на поцелуй. Руки сами обняли ее за талию, притянули ближе. Она прижалась ко мне всем телом, руки скользнули на мою шею, пальцы зарылись в волосы.

Поцелуй длился вечность и мгновение одновременно. Когда мы оторвались друг от друга, я тяжело дышал. Она тоже. Щеки ее раскраснелись, глаза блестели.

— Я скучала по тебе, — прошептала она. — Так сильно.

Я провел большим пальцем по ее щеке, стирая выступившую слезу:

— И я скучал.

Это правда. Я скучал. По ее уму, по нашим разговорам в ночные дежурства в госпитале, по ее смеху, по ее телу. Но это было тогда, в Севастополе, в другой жизни.

А здесь, в Туле, у меня есть Анна.

Боже, что я наделал?

Елизавета прижалась лбом к моему плечу, обняла меня крепче:

— Я собираюсь остановиться в доме господина Баранова. Он любезно согласился приютить меня на несколько дней. Я сказала, что проездом, навестить старого знакомого. Он не знает… никто не знает о том, что между нами.

— Хорошо, — пробормотал я, гладя ее по спине. — Так лучше.

Она подняла голову, посмотрела на меня вопросительно:

— Лучше? Почему?

Я задумался. Как бы ей объяснить?

— Потому что… Я простой инженер, Лиза. У меня нет титула, нет состояния. Твой отец, князь Долгоруков… Он никогда не согласится на наш брак.

Это отговорка, и мы оба это знали. Но она кивнула:

— Отец… Отец сложный человек. Но я могу его убедить. Если ты действительно этого хочешь.

«Если ты действительно этого хочешь». Вопрос, замаскированный под утверждение.

Я посмотрел на нее, на ее прекрасное лицо, на надежду в глазах, и почувствовал, как внутри все сжалось. Я не могу дать ей то, чего она хочет. Не сейчас.

Но и отпустить не могу. Не могу отказаться от того, что она предлагает, близости, страсти, любви.

Я все-таки другой человек. Попаданец из XXI века, где нравы свободнее, где можно крутить романы с несколькими женщинами одновременно и не считаться подонком. Но здесь, в XIX веке, это недопустимо.

И все же…

— Давай не будем спешить, — сказал я осторожно. — Ты только приехала. Отдохни с дороги. Мы поговорим. Обо всем.

Она смотрела на меня долго и изучающе. Потом медленно кивнула:

— Хорошо. Поговорим. Но, Александр… — она коснулась пальцами моих губ, — я не отпущу тебя просто так. Я приехала за тобой. И я не уеду, пока не получу ответ.

Ответ. На вопрос, который она еще не задала вслух, но который висел в воздухе между нами: любишь ли ты меня? Хочешь ли ты быть со мной?

Я поцеловал ее пальцы, убрал руку от своих губ:

— Я понимаю.

Мы стояли так еще минуту, обнявшись, глядя на реку. Солнце клонилось к закату, тени удлинялись. Вдали слышались голоса рабочих, стук молотов, лязг металла. Жизнь продолжалась, несмотря ни на что.

Наконец Елизавета отстранилась, поправила чепец, разгладила складки на платье:

— Мне пора возвращаться. Господин Баранов наверняка удивится, почему я так долго ехала к нему.

— Да, конечно.

Мы пошли обратно к месту стройки. Молча, на расстоянии друг от друга. Но я чувствовал тепло ее тела, оставшееся на моих руках, вкус ее губ на моих.

У копра нас ждал слуга Елизаветы. Он стоял у коляски, держа поводья лошадей. Лицо непроницаемое, но я видел любопытство в глазах. Интересно, сколько он видел? Слышал?

Рабочие все еще работали. Забивали очередную сваю. Лошадь ходила по кругу, ворот вращался, бабка поднималась вверх. Степан зычно командовал. Семен стоял в стороне, держа в руках чертеж. Увидев нас, он отложил бумагу, подошел.

— Александр Дмитриевич, — сказал он, стараясь не смотреть на Елизавету. — Еще две сваи забили. Вышло пятьдесят пять. К вечеру будет шестьдесят.

— Отлично, — ответил я, стараясь, чтобы голос звучал обыденно. — Продолжайте. Я… провожу гостью.

Семен кивнул, отошел. Но я видел, как он переглянулся со Степаном. Они все видели. Все поняли.

Чудесно. К завтрашнему дню весь околоток будет знать, что к капитану Воронцову приезжала барышня из Петербурга, и они целовались у реки.

Елизавета направилась к коляске. Я пошел следом. Слуга открыл дверцу, подал ей руку. Она изящно забралась внутрь, уселась на мягкое сиденье, поправила юбки.

Обернулась ко мне, улыбнулась. Улыбка та самая, что когда-то пленила меня в госпитале, чуть застенчивая, но с огоньком в глазах:

— До вечера, Александр Дмитриевич. Надеюсь, вы посетите нас за ужином? Господин Баранов наверняка будет рад видеть вас.

Баранов. За его столом будет и Анна. Они вместе почти каждый день, ведь они соседи и друзья. Елизавета встретится с Анной.

Прекрасно. Просто прекрасно.

— Постараюсь приехать, — сказал я, надеясь, что голос не выдает внутреннего смятения.

— Я буду ждать.

Она помахала рукой в перчатке. Слуга захлопнул дверцу, забрался на козлы. Хлопнул вожжами. Коляска тронулась, покатила по дороге обратно к усадьбе.

Я стоял, глядя ей вслед, пока коляска не скрылась за поворотом. Потом тяжело вздохнул, потер лицо руками.

Что я наделал? Поцеловал ее. Обнял. Дал надежду.

А вечером придется сидеть за одним столом с ней и с Анной. Улыбаться, разговаривать, притворяться, что все в порядке.

Я талантливый инженер. Но хороший ли я лжец?

Узнаю сегодня вечером.

Но долго медлить нельзя. Я вернулся к копру. Рабочие уже готовили следующую сваю, пятьдесят шестую по счету. Петр с Иваном Медведевыми волокли бревно от штабеля, пыхтели под от его тяжести. Степан командовал, указывая, куда ставить.

Семен подошел ко мне, вытирая руки тряпкой. Посмотрел внимательно, изучающе. Я выдержал взгляд.

— Все в порядке, Александр Дмитриевич? — спросил он тихо, чтобы не слышали другие.

— Все хорошо, — ответил я коротко. — Старая знакомая из Севастополя. Проездом.

Семен кивнул, но в глазах читалось недоверие. Он слишком хорошо меня знал меня после долгой совместной работы. Чувствует, когда я лгу.

— Понятно, — сказал он нейтрально и отошел к воротку, проверять крепление веревки.

Я достал из кармана платок, вытер лицо. Жара не спадала, хотя солнце уже клонилось к горизонту. Рубашка прилипла к спине, волосы взмокли под картузом. Я снял его, провел рукой по голове.

Нужно сосредоточиться на работе. Забыть на время о Елизавете, об Анне, обо всем этом проклятом переплетении. Сваи не забьют себя сами.

— Степан Кузьмич! — окликнул я. — Как дела?

Степан подошел, утирая пот бородой:

— Да вроде споро идет, Александр Дмитриевич. Лошадка работает исправно, мужики отдохнули.

— Хорошо. Давайте эту ставить.

Мы подошли к месту, где должна встать очередная свая. Я проверил разметку по чертежу. Колышек стоял точно, веревки натянуты правильно. Все по плану.

Рабочие установили сваю вертикально, заостренным концом вниз. Приставили три жерди-подпорки, связали веревками. Свая встала устойчиво.

Я достал отвес, проверил вертикальность. Чуть отклонилась влево. Велел поправить. Степан с Василием толкнули сваю, выровняли. Я проверил снова. Теперь точно.

— Готово. Поднимаем бабку.

Федор повел лошадь по кругу. Ворот начал вращаться, веревка наматывалась на круг. Бабка медленно поползла вверх, раскачиваясь.

Сажень. Две. Три.

Вдруг раздался треск. Резкий и пронзительный.

Я обернулся к копру. Одна из стоек, левая, дрогнула, накренилась. В основании, там, где она входила в землю, показалась трещина. Дерево не выдержало многодневной нагрузки, начало раскалываться.

— Стоп! — заорал я. — Федор, останови лошадь! Немедленно!

Федор дернул уздечку. Лошадь встала как вкопанная. Ворот перестал вращаться. Бабка повисла на веревке, раскачиваясь.

Копер качнулся. Левая стойка прогнулась еще сильнее, трещина расползлась вверх с хрустом. Вся конструкция накренилась влево, опасно и угрожающе.

Рабочие отскочили в сторону, кто-то вскрикнул. Степан сочно выругался.

— Все назад! — скомандовал я. — Отходите от копра!

Мужики попятились. Я стоял, глядя на качающуюся конструкцию. Бабка висела высоко, пудов двадцать веса на конце веревки. Если копер рухнет, она полетит вниз вместе с бревнами. Может убить кого-нибудь.

Нужно срочно укрепить левую стойку. Или опустить бабку, разгрузить копер.

— Семен! — крикнул я. — Скоба! Дергай за веревочку, сбрасывай бабку!

Семен метнулся к воротку, схватился за веревочку, привязанную к откидной скобе. Дернул.

Скоба не откинулась.

Он дернул еще раз, сильнее. Веревочка натянулась, но скоба не поддалась. Заклинило.

— Не открывается! — крикнул Семен, дергая изо всех сил.

Проклятье. Механизм застопорился от долгой работы. Пыль и грязь попали в пружину, скоба заржавела.

Копер качнулся еще раз. Левая стойка прогнулась сильнее, трещина расползлась почти до середины бревна. Еще немного, и сломается.