Инженер 3

Глава 1 Забава

На следующий день с утра я работал в мастерской, проверял чертежи для проекта мельницы Баранова. Филипп точил детали для ремонта водопроводного насоса, Трофим ковал крепления, Гришка с Иваном наводили порядок после изготовления насосов для Баташева.

Около полудня в дверь постучали. Я поднял голову от чертежей.

— Войдите.

Дверь открылась, на пороге стоял городовой. Тот самый усатый служака в серой шинели, что вызывал меня на разбор пожара.

— Ваше благородие Воронцов Александр Дмитриевич?

— Да.

— Городской голова Беляев Николай Федорович просит пожаловать в управу. Сейчас. Дело важное.

Я отложил перо, встал:

— Иду.

Надел сюртук, застегнул на все пуговицы, взял фуражку. Обернулся к работникам:

— Семен Михайлович, продолжайте без меня. Вернусь через час-полтора.

— Слушаемся, Александр Дмитриевич.

Вышел вместе с городовым. Тот шагал впереди, молча. Я следовал за ним, гадая, зачем меня вызывают. Может, заказывают еще насосы? Или губернатор решил лично поблагодарить за спасение резиденции?

Дошли до площади. Губернское правление справа, белые колонны, двухэтажное здание с флагом на крыше. Поднялись по ступеням, вошли внутрь.

Городовой повел меня не в кабинет Беляева, куда я приходил в прошлый раз, а в другую часть здания. Коридор длинный, двери высокие, повсюду снуют чиновники с бумагами.

Остановились у резной двери с латунной табличкой: «Зал заседаний городской думы».

Городовой постучал, открыл дверь:

— Капитан Воронцов прибыл.

— Просите, — донесся голос Беляева.

Я вошел.

Зал просторный, высокие окна, длинный стол посередине, вокруг стулья с высокими спинками. На стенах портреты государей: Петр Первый, Екатерина Вторая, ныне правящий Александр Второй.

За столом сидели человек десять. В центре городской голова Беляев, полный, в темно-синем сюртуке с серебряными пуговицами, очки в золотой оправе на носу. Справа от него Крылов в парадном мундире брандмайора, при орденах. Слева Долгих, чиновник казенной палаты, худощавый, с записной книжкой. Дальше по столу незнакомые мне чиновники в темных сюртуках, важные, солидные.

Все повернулись ко мне, когда я вошел.

Беляев встал, остальные тоже поднялись.

— Александр Дмитриевич, проходите, присаживайтесь, — сказал Беляев, указывая на стул напротив себя.

Я подошел, поклонился, сел. Снял фуражку, положил на колени.

Беляев оглядел меня, кашлянул в кулак:

— Итак, господа, приступим. — Он взял со стола бумагу, развернул, начал читать. — Дело о награждении инженер-капитана в отставке Воронцова Александра Дмитриевича за заслуги перед городом Тулой.

Пауза. Беляев отложил бумагу, посмотрел на меня поверх очков:

— Александр Дмитриевич, в ночь на десятое июня сего года в городе случился крупный пожар. Загорелись три деревянных склада у кремлевской стены. Огонь угрожал губернаторской резиденции. Старые пожарные насосы не справлялись. Вы по собственной инициативе привезли новые насосы, изготовленные в вашей мастерской, и организовали тушение. Благодаря этому резиденция его превосходительства господина губернатора уцелела. Верно?

— Верно, Николай Федорович.

— Хорошо. — Беляев взял другую бумагу. — Господин губернатор ознакомился с докладом о пожаре. Распорядился наградить всех, кто участвовал в спасении резиденции. Брандмайору Крылову объявлена благодарность. Пожарным выплачена премия.

Он помолчал, потом продолжил:

— Вам, Александр Дмитриевич, его превосходительство распорядился выплатить денежное вознаграждение. Пятьсот рублей серебром.

Я вздрогнул. Пятьсот рублей! Огромная сумма! Это годовое жалованье смотрителя мастерской!

Беляев продолжал:

— Из этой суммы триста рублей вам лично, за руководство тушением и предоставление насосов. Двести рублей работникам мастерской, которые трудились на пожаре. Распределение среди работников проведете самостоятельно, по вашему усмотрению.

Он отложил бумагу, снял очки, протер платком:

— Александр Дмитриевич, город благодарит вас. Вы показали себя человеком деятельным, инициативным, неравнодушным. Такие люди нужны России.

Я встал, поклонился:

— Благодарю, Николай Федорович. Для меня честь служить городу.

Крылов тоже встал, шагнул вперед:

— Александр Дмитриевич, позвольте и от меня поблагодарить. Без ваших насосов мы бы не справились. Резиденция сгорела бы дотла. Вы спасли не только здание, но и репутацию пожарной части.

Он протянул руку, я пожал. Рукопожатие крепкое, дружеское.

Беляев кивнул чиновнику справа, тот встал, вышел из зала. Вернулся через минуту с кожаной сумкой. Поставил на стол перед Беляевым.

Беляев открыл сумку, достал два увесистых кошелька, перевязанных шнурками. Положил на стол, придвинул ко мне:

— Триста рублей в одном кошельке, двести в другом. Проверяйте.

Я развязал шнурок на первом кошельке, заглянул внутрь. Серебряные рубли, аккуратные стопки. Пересчитал, триста ровно.

Развязал второй, там ровно двести рублей.

— Все верно, Николай Федорович.

— Отлично. — Беляев достал из папки еще одну бумагу. — Распишитесь в ведомости о получении денег.

Я взял перо, обмакнул в чернильницу, расписался. Дата, подпись, должность.

Беляев забрал ведомость, просушил чернила, убрал в папку. Встал, остальные тоже поднялись.

— Ну что ж, Александр Дмитриевич, поздравляю. Работайте так же хорошо. Городу нужны толковые мастера.

Он протянул руку, я пожал. Рука мягкая, влажная, но рукопожатие неожиданно крепкое.

Остальные чиновники тоже подходили, пожимали руку, поздравляли. Долгих сухо кивнул, процедил сквозь зубы:

— Поздравляю. Деньги казенные, расходуйте разумно.

Я поклонился:

— Обязательно, Николай Семенович.

Крылов проводил меня до выхода, по дороге тихо сказал:

— Александр Дмитриевич, губернатор лично интересовался вашими насосами. Я доложил что офицер, инженер, из Севастополя, дело знает. Он остался доволен. Может еще заказы пойдут, серьезные.

— Спасибо за добрые слова, Федор Иванович.

— Не за что. Вы их заслужили. — Крылов хлопнул меня по плечу. — Ладно, идите. Работники небось ждут.

Я вышел из здания, спустился по ступеням на площадь. Кошельки в карманах сюртука оттягивали ткань, тяжелые, увесистые.

Пятьсот рублей серебром. Награда щедрая, неожиданная.

Триста мне это возможность купить новое оборудование для мастерской, запастись материалами, отложить на будущее. Двести работникам, это справедливо, они трудились наравне со мной.

Я шел по площади, мимо лавок, мимо торговцев, мимо снующих людей. Солнце пробилось сквозь облака, осветило улицу, стало теплее.

Вернулся в мастерскую. Открыл дверь, вошел. Работники трудились, каждый при своем деле. Увидели меня, остановились.

— Александр Дмитриевич! — Семен отложил напильник. — Ну, что там? Зачем вызывали?

Я прошел в центр мастерской, положил фуражку на верстак. Достал из карманов оба кошелька, выложил на стол.

— Собирайтесь сюда все.

Работники подошли, окружили верстак. Семен, Трофим, Филипп, Гришка, Иван. Смотрят, ждут.

Я развязал шнурок на втором кошельке, высыпал серебряные рубли на верстак. Звон монет разнесся по мастерской.

— Слушайте, братцы. Губернатор наградил нас за тушение пожара. Пятьсот рублей серебром. Триста мне, двести вам.

Работники ахнули. Гришка даже перекрестился.

— Батюшки! — выдохнул Семен. — Двести рублей!

— Эти деньги я распределю между вами. — Я начал отсчитывать монеты, выкладывая стопками. — Семен Михайлович, тебе пятьдесят рублей. Ты старший мастер, больше всех работал, рычаг насоса качал до упаду.

Семен молчал, смотрел на деньги, глаза влажные.

— Трофим Петрович, тебе сорок рублей. Ты тоже не жалел сил, насосы качал, людей организовывал.

Трофим кивнул, сглотнул:

— Спасибо, Александр Дмитриевич.

— Филипп, тебе тридцать. Ты помладше, но трудился честно.

Филипп поклонился:

— Благодарю, ваше благородие.

— Гришке и Ивану по двадцать рублей. Вы тоже качали насосы, помогали.

Гришка с Иваном переглянулись, заулыбались.

— Это нам? Двадцать рублей? — недоверчиво переспросил Гришка.

— Вам. Заработали честно. Ночь не спали, рычаги качали, резиденцию отстояли.

Я раздал деньги. Каждому вручил в руки, отсчитывая монеты.

Семен взял свою стопку, повертел в руках, посмотрел на меня:

— Александр Дмитриевич… Не знаю, что и сказать. Такие деньги… Это же…

Голос у него дрожал.

— Семен Михайлович, вы заслужили. Работали не жалея себя. Губернатор оценил ваш труд. Теперь можете семьям помочь, обновить одежду, инструменты купить, отложить на черный день.

Трофим тоже держал свои сорок рублей, смотрел на них, как на чудо:

— Александр Дмитриевич, да вы… вы настоящий барин! Не то что прежний смотритель! Тот бы все себе забрал, нам бы копейки кинул!

Филипп кивнул:

— Правда говорит! Сидоров жадный был, как паук. Все себе греб.

Я строго посмотрел на них:

— Я не барин. Я офицер. И деньги эти не мои казенные, наградные. Вы их заработали своим трудом, своим потом. Я просто распределил справедливо.

Семен вытер глаза рукавом, шмыгнул носом:

— Александр Дмитриевич, дай Бог вам здоровья. Мы за вас в огонь и в воду.

Остальные закивали, загудели одобрительно.

Гришка тихо сказал Ивану:

— Вот это награда! Двадцать рублей! Я столько за полгода не зарабатывал!

Иван шепнул в ответ:

— Батюшка Александр Дмитриевич! Золотой человек!

Я поднял руку, призывая к тишине:

— Хватит разговоров. Деньги получили, прячьте в надежное место. Домой понесете, спрячете, где никто не найдет. И никому не болтайте, сколько получили. Деньги любят тишину.

— Слушаемся! — хором ответили работники.

— А теперь за работу. Филипп, заканчивай деталь. Трофим, доковывай крепления. Семен, проверь чертежи для мельницы Баранова. Гришка с Иваном, подметите пол, уберите стружку.

Работники разошлись по своим местам. Настроение в мастерской поднялось до небес. Филипп насвистывал за станком, Трофим колотил молотом в два раза энергичнее, Гришка с Иваном убирали, переговариваясь и посмеиваясь.

Семен подошел ко мне, тихо сказал:

— Александр Дмитриевич, позвольте спросить. А ваши триста рублей? На что потратите?

Я задумался:

— Часть отложу. Часть на оборудование для мастерской. Токарный станок новый хочу купить, получше прежнего. Материалы запасти, медь, латунь, железо. Чтобы всегда под рукой были, не ждать казенных поставок.

Семен одобрительно кивнул:

— Правильно. В дело вложить, лучшее решение.

Он вернулся к своему верстаку, я прошел к столу у окна. Сел, достал чертежи мельницы.

Триста рублей. Хорошие деньги. Можно многое сделать.

Новый токарный станок рублей сто пятьдесят. Материалы рублей пятьдесят. Останется сто рублей на непредвиденные расходы, на развитие мастерской.

А еще предложение Баташева крутится в голове. Совместное предприятие, производство насосов. С такими деньгами можно вложиться, стать не просто наемным управляющим, а партнером. Доля в прибыли больше выйдет.

Надо подумать. Серьезно подумать.

Но сейчас работа. Чертежи мельницы Баранова ждут.

Я взял перо, склонился над листом бумаги.

За окном солнце светило ярко, в мастерской стучали молоты, звенели напильники, насвистывал Филипп.

Хороший день получился.

Вечер застал меня в размышлениях. Я сидел в своей комнате, при свете свечи, перебирал в уме события дня. Награда от губернатора, радость работников, предложение Баташева все это требовало осмысления.

Матрена Ивановна принесла ужин, щи с говядиной, ржаной хлеб, соленые огурцы. Я поел, но аппетита особого не ощущал. Мысли крутились вихрем.

— Александр Дмитриевич, вы какой-то задумчивый, — заметила хозяйка, убирая посуду. — Может, на воздух выйти? День жаркий выдался, духота в комнате. В саду городском сейчас прохладно, народ гуляет.

Я посмотрел в окно. Солнце клонилось к закату, небо порозовело. Действительно, прогулка не помешает. Голова прояснится, мысли улягутся.

— Пожалуй, пройдусь.

Надел чистый сюртук, темно-синий, застегнул на все пуговицы. Повязал галстук, причесался, взял тростьне для опоры, просто так положено при прогулке.

Вышел на улицу. Вечер теплый, тихий. Воздух настоялся ароматами цветущих лип и акаций. По улице изредка проходили люди: купцы с женами, мещане, мастеровые после работы.

Я направился к городскому саду. Это место недалеко от кремля, за белокаменной оградой. Старые липы, дорожки, посыпанные песком, скамейки, фонтан в центре.

Вошел через чугунные ворота. В саду прохладнее, тенистее. Липы шумели кронами, птицы пели последние вечерние песни. У фонтана сидели несколько дам с детьми. Пожилой господин в цилиндре читал газету на скамейке.

Я пошел по дорожке вдоль ограды, медленно, задумчиво. Трость постукивала о песок.

Впереди, у другого фонтана, их в саду два, на скамейке сидела женщина. Одета просто темно-серое платье, легкая белая шаль на плечах, соломенная шляпка. В руках книга.

Я подошел ближе и узнал ее. Анна Павловна Соколова.

Она подняла глаза от книги, увидела меня, улыбнулась:

— Александр Дмитриевич! Какая приятная встреча!

Я остановился, поклонился:

— Анна Павловна. Здравствуйте. Не ожидал вас здесь увидеть.

— Люблю по вечерам здесь сидеть. Тихо, спокойно. — Она показала на книгу. — Читаю Тургенева. «Рудин». Знаете?

— Слышал. Не читал еще.

— Рекомендую. Там о человеке талантливом, но слабом. Много говорит, мало делает. — Она помолчала, посмотрела на меня внимательно. — Вы не такой. Вы делаете больше чем говорите.

Я усмехнулся:

— Стараюсь.

Анна Павловна закрыла книгу, положила на колени:

— Присаживайтесь, Александр Дмитриевич. Если не спешите, конечно.

Я сел рядом на скамейку, положил трость на колени. Фонтан журчал, вода переливалась в каменной чаше. Приятный звук, успокаивающий.

— Гуляете? — спросила она.

— Да. Хозяйка посоветовала на воздух выйти. Голова от дел болит.

— Много работы?

— Достаточно. Сегодня насосы Баташеву доставлял. Потом в управу вызывали. Потом работники… Словом, вышел насыщенный день вышел.

Анна Павловна слегка наклонила голову:

— В управу вызывали? Что-то случилось?

Я колебался, стоит ли рассказывать. Но она смотрела искренне, заинтересованно. Не из праздного любопытства, а с участием.

— Губернатор наградил. За тушение пожара. Помните, я рассказывал на собрании у Баранова?

— Помню. Резиденцию спасли вашими насосами. — Она улыбнулась. — Поздравляю. Какая награда?

— Денежная. Пятьсот рублей.

Анна Павловна ахнула:

— Пятьсот! Это же огромная сумма!

— Триста мне, двести работникам. Я сегодня раздал им деньги. Распределил справедливо я думаю.

Она посмотрела на меня с одобрением:

— Правильно поступили. Многие бы все себе забрали. А вы разделили. Это достойно.

Мы помолчали. Фонтан журчал, воробьи чирикали в липах. Солнце опустилось ниже, тени стали длиннее.

— Александр Дмитриевич, — тихо сказала Анна Павловна, — позвольте нескромный вопрос. Вы упоминали на собрании, что у вас есть знакомая. В Петербурге. Это серьезно?

Вопрос застал врасплох. Я замер, обдумывая ответ.

Елизавета. Письма ее приходят регулярно, теплые, сердечные. Она пишет о Петербурге, о работе в госпитале, о том, как скучает. Приглашает приехать, когда управлюсь с делами.

Я ее помню, конечно. Помню ее доброту, участие, заботу в те страшные дни после ранения. Но чувства… размываются. Расстояние делает свое дело.

А Анна Павловна рядом. Здесь, в Туле. Умная, образованная, понимающая. С ней легко говорить, не нужно притворяться, изображать что-то.

Я медленно ответил:

— Была знакомая. Очень хороший человек. Сестра милосердия, помогала мне после ранения. Мы переписываемся. Но… я не знаю, что из этого выйдет. Расстояние большое. Жизни разные.

Анна Павловна понимающе кивнула:

— Расстояние убивает чувства. Я знаю. Мой покойный муж часто уезжал на стройки. Месяцами не виделись. Это тяжело.

Она помолчала, потом добавила тихо:

— Но когда человек рядом, все по-другому.

Наши взгляды встретились. Пауза. Воздух между нами словно сгустился, наполнился чем-то невысказанным.

Я тихо проговорил:

— Анна Павловна, вы необычная женщина. Не похожи на местных дам. Они только о нарядах и сплетнях. А вы… вы интересуетесь делом, понимаете технические вещи.

Она грустно улыбнулась:

— Муж научил. Он брал меня на стройки, показывал чертежи, объяснял. Говорил, что инженеру нужна жена, которая понимает его работу. — Пауза. — После его смерти я пыталась продолжить. Хотела помогать строителям, вести расчеты. Но общество не приняло. Женщине не место в мужских делах, как говорили.

— Глупость, — резко сказал я. — Ум не зависит от пола. Если женщина может считать, чертить, анализировать, почему бы не помогать?

Анна Павловна посмотрела на меня с благодарностью:

— Вы так думаете? Правда?

— Правда. Я видел в Севастополе сестер милосердия. Они делали то, что не смогли бы многие мужчины. Перевязывали раненых под обстрелом, ассистировали хирургам, спасали жизни. Если женщина способна на такое, почему она не может заниматься инженерным делом?

Анна Павловна вдруг осторожно коснулась моей руки. Прикосновение легкое, почти неуловимое. Но я почувствовал тепло ее пальцев сквозь перчатку.

— Александр Дмитриевич, вы удивительный человек. Не такой, как все здесь. Вы видите суть, а не форму.

Я не отстранил руку. Сидел неподвижно, глядя на ее лицо. Глаза у нее серые, умные, с легкой грустинкой. Губы тонкие, изящные. Черты правильные, благородные.

— Анна Павловна, — тихо сказал я, — вчера на собрании вы спрашивали о моих планах. О проекте мельницы для Баранова. Предложение мое еще в силе. Хотите посмотреть чертежи? Я мог бы показать, объяснить. Завтра вечером, например.

Она не сразу ответила. Смотрела на меня, обдумывая. Потом медленно кивнула.

— С удовольствием. Мне действительно интересно. Муж строил мосты, а мельницы не проектировал. Хочу понять, как это делается.

— Прекрасно. Завтра в семь вечера? Могу зайти к вам, или встретимся где-нибудь.

— Лучше в мастерской, — предложила она. — Там чертежи, инструменты. Я приду сама. Адрес знаю, Заречная улица, дом двенадцатый.

— Буду ждать.

Мы сидели молча еще несколько минут. Фонтан журчал, небо темнело, начали проступать звезды. Где-то вдалеке играла шарманка, доносились обрывки мелодии.

Анна Павловна встала:

— Мне пора. Уже темнеет. Спасибо за разговор, Александр Дмитриевич. До завтра.

Я тоже встал, поклонился:

— До завтра, Анна Павловна.

Она пошла по дорожке к выходу из сада. Я смотрел ей вслед. Походка легкая, грациозная. Шаль белела в сумерках.

У ворот она обернулась, помахала рукой. Я ответил легким поклоном.

Потом она скрылась за оградой.

Я остался у фонтана. Сел обратно на скамейку, смотрел на темнеющее небо.

Сердце билось чаще обычного. В груди что-то теплое, приятное.

Анна Павловна. Встреча с ней оставила странное чувство, словно что-то случилось важное, хотя мы просто говорили об обычных вещах.

Завтра она придет в мастерскую. Посмотрит чертежи. Мы поговорим о мельнице, о технике, о планах.

А может, не только о технике.

Я встал, взял трость, пошел к выходу из сада.

Вечер окончательно сгустился, зажгли фонари на улицах. Я шагал медленно, задумчиво.

Елизавета в Петербурге. Анна Павловна здесь, в Туле.

Сердце мое раздваивается. С одной стороны долг благодарности, память о помощи в трудные дни. С другой живое притяжение к женщине, которая рядом, которая понимает меня, как никто.

Что выберу? Не знаю.

Но завтра придет Анна Павловна. И, может быть, станет яснее.

Я вернулся домой. Матрена Ивановна встретила на крыльце:

— Ну что, погуляли? Полегчало?

— Полегчало, — ответил я.

Прошел в свою комнату, зажег свечу. Сел за стол, достал бумагу, перо.

Написал короткое письмо Елизавете. Сухое, формальное. О делах, о работе, о награде. Ни слова о чувствах.

Запечатал конверт, отложил в сторону. Завтра отнесу на почту.

Потом достал чертежи мельницы, разложил на столе. Посмотрел внимательно, проверил расчеты, добавил несколько пояснений, чтобы Анне Павловне было понятнее.

Работал до поздней ночи.

Свеча оплыла наполовину, когда я наконец погасил ее и лег спать.

В темноте долго не мог заснуть. Думал об Анне Павловне, о ее глазах, о прикосновении ее руки.

О том, что будет завтра.