Император Пограничья 8

Глава 7

Серое утро встретило меня на складе, где дружинники под руководством Панкратова сортировали груды собранных кристаллов. Воздух пропитался терпким запахом Эссенции — тысячи ядер, вырезанных из тел Бездушных, лежали аккуратными кучками на брезенте.

— Около восьми тысяч крошечных, боярин, — докладывал Кузьмич, водя пальцем по записям. — Две тысячи малых от Стриг. А вот от той твари, что вы лично завалили…

Я подошёл к отдельному ящику, где на бархатной подкладке покоились кристаллы Жнеца. Гигантский пурпурный камень размером с кулак пульсировал остаточной ментальной энергией. Три тысячи золотых — целое состояние в одном кристалле. Рядом лежали пять крупных белых — ещё тысяча золотых, два голубых по триста каждый, два зелёных по четыреста. Даже средний пурпурный стоил шестьдесят золотых монет.

— Хорошая работа, сержант, — кивнул я. — Это обеспечит нас боеприпасами и лекарствами на месяцы вперёд.

Всего наш острог перемолол в прошлом бою примерно три с половиной тысячи тварей. Неплохо для местечка, которое ещё недавно было глухой деревенькой в Пограничье.

За стенами Угрюма уже полыхали костры. В нескольких огромных ямах, вырытых геомантами, горели тысячи трупов Бездушных. Чёрный дым столбами поднимался к небу, разносимый утренним ветром. Вонь стояла невыносимая — смесь жжёной плоти, хитина и той особой гнили, что присуща только этим врагам рода человеческого.

Оставив Панкратова руководить дальнейшей сортировкой, я направился в лазарет. По дороге мысли вернулись к урокам прошлой жизни — к тому, чему научили меня годы командования войсками.

Солдат сражается не за абстрактные идеалы. Он сражается за товарищей рядом, за командира, который помнит его имя, за дом, где его ждут. Но главное — он сражается, когда знает, что его жизнь имеет ценность для тех, кто посылает его в бой.

Я видел полководцев, считавших солдат цифрами в отчётах. «Потери — триста человек, приемлемо». Для них это была статистика. Однако для выживших каждый павший соратник имел имя, лицо, историю. И когда боец понимает, что для командира он всего лишь единица в строю — что-то ломается внутри. Сражаться за того, кому плевать, жив ты или мёртв? Только из страха или по принуждению.

Поэтому после каждой битвы я шёл к раненым. Не из показной заботы — из понимания простой истины. Воин, который видит своего командира у постели раненых товарищей, знает: если завтра на этой койке окажется он сам, его не бросят, не забудут, не спишут со счетов. Это знание стоит десятка пламенных речей о долге и чести.

Помню, как отец объяснял мне это в юности: «Запомни, сын, солдат отдаст жизнь за командира, который помнит имена его детей. Но он повернётся спиной к тому, кто видит в нём только ходячий клинок».

Сейчас, идя к Борису, я думал о том же. Мой визит — это не просто проверка состояния раненого. Это послание всем остальным: вы не пушечное мясо. Каждый из вас важен. Каждая жизнь имеет значение. Даже если я не могу спасти всех, я буду бороться за каждого.

В этом разница между командиром и погонщиком скота. Погонщик считает потери и покупает новое стадо. Командир помнит лица погибших и делает всё, чтобы их было меньше. Не из сентиментальности — из практичного понимания: армия, знающая, что её ценят, сражается в три раза эффективнее армии, загнанной в бой страхом и угрозами.

Девять погибших в первой волне. Девять имён, которые я велел высечь на стеле памяти. Не безликие «потери личного состава», а Андрей Ласкин, любивший вырезать свистульки. Пётр Молотов, мечтавший после Гона жениться. Василий Дроздов, который лучше всех в отряде пел старинные песни…

Остальные должны знать: их товарищей помнят. Их самих будут помнить, если судьба повернётся худшей стороной. Это знание — лучшая броня для духа бойца.

Коридоры лазарета встретили меня привычным запахом крови и лекарственных трав. Я прошёл мимо палат с ранеными, кивая тем, кто был в сознании, и остановился у двери в конце коридора. За ней лежал Борис — мой командир дружины, получивший глубокие раны от когтей летуна.

Командир полулежал на кровати, обнажённый по пояс. Поперёк груди тянулись три длинных шрама — следы когтей твари. Раны уже затянулись благодаря магии Светова, но розовая кожа выглядела тонкой, словно пергамент.

— Воевода, — Борис попытался приподняться, но я жестом остановил его.

— Лежи. Как самочувствие?

— Нормально, — буркнул он, отводя взгляд. — Георгий говорит, через день-два выпишут. Только вот…

Я присел на стул рядом с кроватью, ожидая продолжения. Знал своего командира — что-то его грызло изнутри.

— Разлёживаюсь тут, как барин какой, — выдавил он наконец. — А там ребята на стенах… Должен быть с ними, командовать, помогать вам. А я тут, бесполезный…

— Борис, — перебил я его самобичевание. — Ты спас Митьку, приняв удар на себя. Это раз. Соколов отлично справляется с твоими обязанностями — ты хорошо обучил замену. Это два. И три — тебе нужно восстановиться полностью, а не рваться в бой с наполовину зажившими ранами.

Охотник покачал головой:

— Всё равно… Не могу я так, воевода. Привык всегда быть там, где труднее. А тут лежу, как…

— Как раненый командир, которому приказано выздоравливать, — жёстко закончил я. — Это тоже часть службы, Борис. Неприятная, но необходимая. Мне нужен ты здоровый и боеспособный, а не герой с разошедшимися в бою швами. Представь, как это ударит по моральному духу ребят, если в самый ответственный момент ты внезапно окочуришься от внутреннего кровотечения?

Он усмехнулся краешком губ:

— Да какие там швы… Светов так залечил, что и следа не останется через неделю.

— Вот и отлично. Значит, скоро вернёшься в строй. А пока — отдыхай. Повторяю, это приказ.

Борис кивнул, но в глазах всё ещё читалась тоска. Я понимал его — сам бы с ума сходил, лёжа в постели, когда мои люди сражаются. Но иногда самое трудное для воина — это бездействие.

Следующие полчаса мы проговорили обо всём — я рассказал ему о потерях, о том, как геоманты заделали пролом, о подвиге того парня, что сбросил горящий ящик с патронами в гущу тварей, о странном поведении Бездушных в лесу.

Собеседник живо интересовался деталями, ругал себя, что не видел, как прирезали Жнеца, хохотнул, когда я описал, как Черкасский чуть не спалил собственные брови в азарте боя. Обычный мужской разговор — перескакивали с тактики на байки, с серьёзного анализа на солдатские шутки про то, что Панкратов теперь возомнит себя незаменимым и начнёт задирать нос. К концу беседы тоска в глазах командира сменилась привычным азартом, и я знал — через пару дней он вырвется отсюда, даже если придётся связывать.

Выйдя из палаты, я направился в другое крыло больницы. Оттуда доносились приглушённые голоса — не стоны раненых, а что-то иное. Я приоткрыл дверь и замер на пороге.

В небольшой комнате на соломенных тюфяках сидели трое молодых бойцов. Тот самый новобранец, что сбежал со стены при виде выпотрошенного товарища, сидел, обхватив колени руками. Рядом — ещё двое с пустыми, отрешёнными взглядами.

А между ними, на низкой скамеечке, устроилась Анфиса. Восемнадцатилетняя девушка выглядела измождённой — тёмные круги под глазами, бледность, дрожащие руки. И всё же её голос звучал мягко и успокаивающе:

— Петя, посмотри на меня, — она осторожно коснулась плеча новобранца. — Ты не трус. Слышишь? То, что произошло — нормальная реакция. Любой человек может сломаться, увидев такое впервые.

— Я… я бросил пост, — выдавил парень. — Бросил товарищей…

— Но ты жив, — Анфиса чуть сжала его плечо. — И это значит, что у тебя есть второй шанс. Научиться, стать сильнее, вернуться на стену.

Я наблюдал, как девушка работает с каждым из сломленных бойцов. Она не просто утешала — она словно вытягивала из них страх, впитывала в себя их ужас и отчаяние. На моих глазах лица парней постепенно обретали осмысленность, плечи распрямлялись.

Но сама Анфиса с каждой минутой выглядела всё хуже. Чужая боль переполняла её, я видел, как подрагивают её пальцы, как она незаметно вытирает выступившие слёзы — не свои, а отражение чужих страданий.

«Менталист, — подумал я, наблюдая за её работой. — Не просто Эмпат. У неё полноценный дар к ментальной магии, просто пока проявляется только как Талант».

Когда, наконец, состоится тестирование магических способностей среди взрослых жителей Угрюма, обязательно проверю эту догадку. Если я прав, Анфиса сможет не только чувствовать эмоции, но и активно влиять на них, возможно, даже читать поверхностные мысли. Ценнейший дар в умелых руках.

Не став мешать её работе, я тихо прикрыл дверь и пошёл дальше. На выходе из лазарета встретил Альбинони.

— А, signore воевода! — доктор выглядел усталым, но довольным. — Ваша Анфиса — настоящее сокровище! Она творит чудеса с ранеными. Особенно с теми, кто сломлен морально.

— Берегите её, доктор. Она принимает слишком много чужой боли.

— Я слежу, не беспокойтесь. Заставляю делать перерывы, пить успокоительный отвар. Но она упрямая, говорит, что должна помогать.

Я кивнул. Знакомое чувство долга — оно двигало всеми нами в эти дни.

Выйдя из лазарета, я направился к главной площади. Там уже собралась толпа — несколько сотен человек, переживших первую волну Гона. Посреди площади стоял отец Макарий с большим бочонком.

— А вот и воевода! — загудел священник своим басом. — Теперь все в сборе!

Богатырь в рясе выглядел торжественно. Он поднял руку, призывая к тишине:

— Братья и сёстры! Обещал я вам мёд после победы — получайте! Прямо с моей пасеки, которую с Божьей помощью удалось сохранить!

Это правда. Бздыхи каким-то чудом прошли мимо, не затоптав и не раскурочив пчеловодство священника.

Он открыл бочонок, и сладкий аромат поплыл над площадью. Люди оживились, потянулись вперёд. Макарий сам разливал золотистый мёд в принесённые кружки и плошки, приговаривая:

— Это вам не просто сладость, а символ! Как пчёлы защищают свой улей, так и мы защитили наш дом! Как они трудятся сообща, так и мы выстояли вместе!

Кто-то из детей, получив свою порцию, тут же сунул палец в мёд. Макарий добродушно рассмеялся:

— Правильно, малец! Сладость победы нужно вкушать сразу, пока горяча!

Я тоже взял кружку. Мёд оказался удивительным — с лёгкой горчинкой полевых трав и долгим цветочным послевкусием.

Люди расходились с кружками мёда, улыбаясь впервые за долгие сутки. Маленькая радость, но как она была нужна после пережитого кошмара.

От площади я направился к восточному бастиону, где больше всего пострадала слобода Овечкино. Картина разрушений впечатляла — несколько домов сгорели дотла, другие зияли провалами крыш и выбитыми стенами.

Но ещё больше впечатляла картина восстановления. Женщины и старики, чьи дома уцелели, суетились вокруг погорельцев.

— Фрося, хватит рыдать! — басила дородная женщина, обнимая плачущую соседку.

— Да как же… Всё нажитое…

— Наживём ещё! Главное — живы остались. А там, глядишь, воевода поможет отстроиться, он слово дал.

Старый плотник Семён командовал разбором полуразрушенного дома:

— Аккуратнее с брёвнами! Видите — только обгорели сверху. Очистим, можно снова в дело пустить. Нечего добру пропадать!

Я проходил мимо, наблюдая эти сцены. Мужчины разбирали завалы, вытаскивая уцелевшую утварь. Женщины тут же сортировали — что можно спасти, что только на растопку. Дети бегали между взрослыми, собирая разлетевшиеся вещи.

Община показывала свою силу не в бою, а в простой человеческой поддержке. Никто не остался один со своей бедой. Погорельцев разбирали по домам, делились последним, утешали и подбадривали.

— Воевода! — окликнул меня кто-то.

Обернулся — Тихон, бывший староста Овечкино.

— Спасибо вам, — старик поклонился. — За то, что отстояли. И за обещание восстановить. Люди верят.

— Восстановим, — кивнул я. — Как только опасность минует.

— Знаем, знаем. Вы своё слово держите. Редкость по нынешним временам.

Он ушёл помогать соседям, а я остался стоять, глядя на разрушенную слободу. Девять жизней заплатили мы за эту победу. Десятки домов уничтожены. Но мы выстояли. И пока люди поддерживают друг друга, пока община остаётся единой — будет стоять и дальше.

Я зашагал к своей мастерской. После боя нужно было восстановить боеприпасы — тысячи деформированных пуль и смятых гильз требовали моего внимания.

Там меня уже ждали ящики с металлическим ломом. Я сосредоточился, призывая магию металла. Тысячи гильз и пуль поднялись в воздух единым облаком, кружась в управляемом вихре. Одним мощным усилием воли я выправил все деформации разом — латунь текла и принимала первоначальные формы, структура металла восстанавливалась по всему объёму одновременно.

Свинцовые пули, потерявшие часть массы от столкновений с хитиновой бронёй Стриг, потянули к себе материю из приготовленных слитков. Металл струился по воздуху серебристыми потоками, восполняя недостающий вес и возвращая снарядам идеальную геометрию.

Дело, которое заняло бы у обычного мастера недели, было завершено за считанные минуты. Восстановленные пули и гильзы мягко опустились в подготовленные ящики.

Теперь их предстояло отсортировать по калибрам и типу оружия, затем собрать в в нашей мастерской, и тысячи патронов будут готовы к новому бою.

В разгар работы с гильзами дверь кузницы приоткрылась, и внутрь заглянула Полина. Шатенка выглядела уставшей — под ореховыми глазами залегли тени, но в целом держалась молодцом.

— Не помешаю? — спросила она, входя внутрь.

— Проходи, — кивнул я, не отрываясь от парящих в воздухе гильз. — Как ты?

Белозёрова присела на лавку у стены, поправив юбку.

— Нормально. То есть… — она помолчала, подбирая слова. — Страшно было. Очень. Когда они лезли на стены, а мы накрывали их заклинаниями, сбивая вниз… Я думала, это никогда не кончится.

— Кончилось, — я опустил очередную партию восстановленных гильз в ящик. — Первая волна, по крайней мере.

— Знаешь, что самое жуткое? — Полина обхватила себя руками за плечи. — Не сами твари. А их количество. Они шли и шли, как море какое-то. Чёрное, шевелящееся…

Я кивнул. Помнил это ощущение — когда враг кажется бесконечным, а ты — песчинкой на его пути.

— Но вы справились. Все маги отработали отлично.

— Да, — она вдруг оживилась. — Знаешь, Тимур… то есть Черкасский… Он меня спас.

Я перевёл взгляд на девушку, продолжая работать с металлом. Полина чуть покраснела, но продолжила:

— Летун спикировал прямо на меня. Я даже среагировать не успела — лупила, как дура, копьями по тварям внизу. А Тимур… Он буквально сбил меня с ног, накрыл собой. Когти твари прошли в сантиметрах от нас. А потом он поднялся и сжёг эту тварь в воздухе. Одним огненным сгустком!

В её голосе звучало нескрываемое восхищение. Я мысленно усмехнулся — похоже, наш угрюмый пиромант произвёл на графиню впечатление.

— Потом он помог мне подняться, — продолжала Полина, явно наблюдая за моей реакцией. — Спросил, в порядке ли я. Сказал: «В следующий раз не замирайте. Двигайтесь, даже если не знаете куда. Движущуюся цель труднее достать». Так… заботливо. По-мужски.

Она сделала паузу, видимо ожидая, что я начну ревновать или возмущаться, но я лишь кивнул:

— Правильный совет. И хорошо, что Тимур оказался рядом. Надёжный парень.

Полина моргнула, явно не ожидая такой реакции.

— Надёжный? — переспросила она.

— Конечно. За последние месяцы отлично себя показал. И в бою, и в мирной жизни. Дисциплинированный, ответственный, не бросает товарищей. Что ещё нужно? — я перевёл очередную партию гильз в ящик. — Рад, что он прикрыл тебя. Для этого мы и сражаемся плечом к плечу — чтобы защищать друг друга.

Белозёрова некоторое время молчала, переваривая мои слова. Потом тихо спросила:

— И… всё? Тебе не… — она запнулась.

— Не ревную? — закончил я за неё, повернувшись к девушке. — Полина, если Черкасский тебе приглянулся — это хорошо. Он достойный человек. Да, мрачноват немного, но жизнь оставляет следы на всех нас. Зато непоколебимый и прямой, за словом в карман не лезет.

— Я не говорила, что он мне приглянулся! — возмутилась она, заливаясь краской.

— Но ведь взглянула на него по-новому, верно? — мягко заметил я. — Увидела не просто угрюмого мага из обедневшего рода, а мужчину, готового защитить. Это нормально, Полина. Война проявляет в людях истинную суть. Трусы бегут, герои остаются.

Девушка опустила глаза, теребя край юбки.

— Я думала… Мы же с тобой…

— Мы друзья, — твёрдо сказал я. — Хорошие друзья, прошедшие через многое, но если твоё сердце тянется к другому — не запирай его. Жизнь слишком коротка, особенно сейчас, чтобы отказываться от шанса на счастье.

Полина подняла на меня непонимающий взгляд:

— Но как же ты? Разве тебе не…

— Мне важно, чтобы ты была жива и счастлива, — ответил я честно. — А с кем — это уже твой выбор. Просто знай: Тимур — хороший выбор. Если, конечно, сможешь пробиться через его броню угрюмости.

Она фыркнула, и напряжение немного спало:

— Это точно. Он такой… серьёзный всё время. Ни разу не видела, чтобы он улыбался.

— Зато дело сделал. А улыбаться научится, если рядом будет кто-то, ради кого стоит улыбаться.

Полина поднялась, подошла ко мне и неожиданно обняла:

— Спасибо. За понимание. За то, что не злишься.

— Не за что, — я похлопал её по спине. — А теперь иди отдыхай. Завтра снова потребуются твои способности гидроманта.

Хорошо, если у Черкасского и Белозёровой что-то получится. Оба одиноки, оба ищут своё место в этом мире. Может, найдут его друг в друге. Вот правда знакомство с родителями Тимуру предстоит нелёгкое.

Она кивнула и направилась к выходу, но у двери обернулась:

— Прохор? А тебе… Тебе кто-нибудь нравится?

Я задумался на мгновение и честно ответил:

— Да, но сейчас не время для таких мыслей. Сначала нужно пережить Гон.

Полина грустно улыбнулась, но не ушла. Вместо этого решительно развернулась обратно:

— Прохор, есть ещё кое-что. Я думала об этом всю ночь после боя.

— Слушаю.

— Я хочу пройти Стихийное погружение, — выпалила она на одном дыхании. — Стать Мастером. Сейчас, пока есть передышка.

Я отложил очередную партию гильз и внимательно посмотрел на девушку.

— Понимаешь, чем рискуешь? Это не просто ритуал повышения ранга. Можешь не вернуться.

— Понимаю, — Полина выпрямилась. — Но я видела, как сражались Мастера. Насколько они сильнее меня. Если я стану Мастером, смогу принести больше пользы. Смогу уберечь от беды больше людей.

В её ореховых глазах горела решимость. Я узнавал это выражение — так смотрят люди, готовые рискнуть всем ради силы защищать других.

— А родители? Что скажет твой отец?

— Отец в Владимире. А здесь — мой дом, мои друзья. Люди, которых я хочу защитить, — она сжала кулаки. — Я не могу стоять в стороне, поливая тварей водичкой, когда другие рискуют жизнью.

Я кивнул. Решение было принято, и отговаривать её не имело смысла.

— Хорошо. После того, как закончу здесь, проведу тебя через погружение. Но сначала отдохни и поешь. Тебе понадобятся силы.

— Спасибо! — лицо Полины озарилось улыбкой. — Я буду готова!

Она выбежала из кузницы, полная решимости. Я вернулся к работе, размышляя о предстоящем. Стихийное погружение — опасная процедура. Вода может как принять, так и поглотить навсегда. Но Полина права — нам нужны все доступные силы для предстоящих боёв.

Через час работы внезапно зазвонил магофон. Когда Бездушные отступили, связь через какое-то время появилась, но мои звонки не проходили. А тот внезапно аппарат ожил.

Я вытер руки о фартук и снял трубку.

— Боярин Платонов? — раздался знакомый голос Трофимова, человека князя Оболенского. — Князь интересуется, выдержал ли Угрюм первый штурм?

— Выстояли, — коротко ответил я. — Потери минимальные. Жнец мёртв.

— Превосходно! Князь будет рад услышать. Передам ваши слова.

Не успел я положить трубку, как магофон зазвонил снова. На этот раз звонили Бутурлины — старый граф справлялся о здоровье, предлагал помощь. За ними последовали Горчаковы с похожими расспросами. Потом Коршунов — мой начальник разведки интересовался деталями боя. Даже юрист Стремянников позвонил — видимо, Бздыхи докатились и до крупных городов, и теперь мою союзники желали знать, выжил ли их беспокойный знакомый.

Но самый важный звонок я сделал сам. Набрал номер Ракитина — нужно было узнать, как у него дела.

— Алло? — голос молодого воеводы звучал устало.

— Руслан, это Прохор. Как у вас?

— А, привет, — в трубке послышался вздох облегчения. — У нас всё спокойно. Был небольшой штурм — пять сотен Трухляков и полсотни Стриг. Отбились без потерь, твои пулемёты отлично сработали.

— Рад слышать. У нас похуже было — основная масса на нас свалилась. Тысячи тварей со Жнецом во главе.

— Мать честная! — выругался Ракитин. — И как?

— Справились. Девять погибших, семнадцать раненых. Жнеца я лично на тот свет отправил.

В трубке повисла тишина. Потом Руслан тихо присвистнул:

— Ты серьёзно? Древнего завалил?

— Пришлось повозиться, — уклончиво ответил я. — Но главное — первую волну отбили. Теперь готовимся ко второй.

— Думаешь, будет?

— Уверен. Они сейчас перегруппировываются. У меня разведка донесла — в лесу стоят тысячи Бездушных. Ждут чего-то.

— Проклятье… Может, мне людей прислать? Помочь?

Я улыбнулся — парень действительно оказался надёжным союзником.

— Спасибо, но у тебя самого людей не густо. Лучше укрепляйтесь, готовьте запасы. И держите связь — если что, предупредим.

— Понял. Эх, жаль, что мы раньше не объединились. Вместе бы им такую встречу устроили!

— Всё впереди, Руслан. После Гона обязательно скоординируем действия плотнее. А пока — держитесь там.

— И вы держитесь. Удачи, Прохор.

Положив трубку, я вернулся к работе с боеприпасами. Восстановление каждой пули, каждой гильзы приближало нас к готовности встретить следующую волну. А она обязательно будет — я чувствовал это нутром старого вояки.

Ещё через час кропотливой работы ко мне заглянул Черкасский.

— Воевода, все маги собрались в штабе, как вы и просили. Если не секрет, что вы запланировали?

Хмыкнув, я ответил:

— Мы собрали обширный урожай Эссенции. Нужно пустить её в дело.