И в болезни, и в здравии, и на подоконнике

***

Охранный контур могли пересечь воры. Малолетние идиоты-сатанисты, мечтающие обзавестись черепом с рогами. Защитники животных. Но я разу понял: это они. Те самые стражи, которые арестовали Конфорту. Слишком уж кучно легли события: как пули снайпера в мишень. Таких совпадений не бывает.

Жаль, что все произошло так быстро. Задержись они дней на пять, меня уже не интересовали бы визитеры. А сейчас… Сейчас я должен был принять меры. Я этого не хотел. В конце концов, именно эти люди выполнили свою работу безукоризненно – разве справедливо, что теперь они должны умереть?

Но каждый, кто принимает на себя долг и честь служить обществу, должен быть готов к такому исходу. Это высшая плата, которую мы несем на алтарь, выменивая на собственные жизни общее благо.

Я боюсь меняться. Знаю, что принял верное решение, понимаю неизбежность и благотворность процесса – и все-таки боюсь. Не хочу. Наверное, такие же чувства испытывает гусеница, обматывая себя коконом тончайших шелковых нитей. Она хотела бы остаться собой, сохранить неуклюжее, толстое, мягкое тело и наполнять его зелеными листьями, каждый день испытывая радость насыщения. Это так приятно, так спокойно. Так привычно. Но есть сила, которая выше страха. Она толкает гусеницу вперед, заставляет ее похоронить себя в шелках, как в гробнице, и сгнить там, перебродив, словно раздавленный виноград. А потом собрать себя заново, изменив не просто тело, но самую суть. Гусенице не нужны радужные крылья. Ей не нужен полет, не нужна короткая, невесомая, стремительная жизнь бабочки. Просто так надо.

Я меняюсь. Каждый день. Я смотрю в зеркало и вижу, что Габриель Твардзик уходит, растворяется, как лед в теплой воде. Это уже не я. Я тоскую по прежнему Габриелю, но так надо. Я изменюсь. Они умрут. Всем станет лучше.