Oh, the weather outside is frightful,
But the fire is so delightful
And since we've no place to go,
Let it snow, let it snow, let it snow.
©Frank Sinatra "Let it snow"
Этот район большого города был, если подумать, немного подобен лесу, в котором на старых полянах с поваленными стволами растут грибы, разлагающие мёртвые деревья: на месте беспорядочно разбросанных домов, где мяли кожу, забивали скот, красили в котлах ткани, компостировали отходы и занимались прочим ремеслом, от которого исходило чересчур сильное амбре, выросли грозные заводские трубы и корявые крыши трущоб. Трубы, в отличие от кустарных мастерских, не рождали сильного аромата, зато рождали дым и сажу. Дым окрашивал небо в серый, а сажа оседала везде, где только можно. Поэтому даже яркие и пёстрые трущобы рано или поздно серели, становясь однообразно безрадостными. А вслед за трущобами серели и остальные части города. Что уж поделать — производство даёт хороший капитал, а ещё комфорт и тепло.
Близилось Рождество. Погода была довольно мерзопакостная. Нет, не потому, что мороз пробирал до костей и лишал чувствительности пальцы и щёки, и не потому, что бесновалась буря, срывая ставни и куски крыш. Вовсе нет: было тихо, влажно, сыро и до противного склизко. Иногда даже дождливо. Конечно, в такую погоду мало кто замерзал, грезя о камине, в котором весело трещат поленья, но всё же люди подумывали, что уж лучше бы немного подморозило.
— Катаклизм! Изменение среднегодовых температур, — важно замечали представители среднего класса.
— Земля нагревается, адские бездны разверзаются, небось скоро судный день грядёт… — шептали старики.
— Кто украл зиму? — вопрошали чумазые ребятишки. — Надо найти вора и наказать его! Почему констебли не ищут? Только и заняты тем, чтобы прогонять нас…
Женщины только вздыхали, глядя на ужасающее количество грязи на полах, лестницах, постельном белье и одежде. Скорее бы выпал снег, его хоть можно было бы собирать и растапливать…
И вот утром двадцать пятого декабря город накрыло тяжёлой пуховой тучей, а столбики термометров сползли вниз. Жители, слегка озябшие, с надеждой подняли головы наверх и на площади, и на центральных улицах, и на дворах перед усадьбами, и в трущобах, и перед монастырями и церквами — везде, на каждом углу. Ждали, что принесёт туча.
С неба плавно, кружась и порхая, начали падать снежинки.
— Ура! — вскричали мелкие торговцы.
— И слава тебе, Господи… — пробормотали священники.
— Наконец-то, — буркнули рабочие.
— Зима пришла! Зима пришла! — плясали дети.
Но спустя полчаса радость сменилась тревогой. Снег оказался чёрным. Прям совсем чёрным. Не сероватым, не голубым, не слегка грязноватым, а чёрным.
— Это что же деется такое? — забеспокоились старики. — Неужто с неба адская сера сыпется?
— Кто покрасил снег? — спрашивала ребятня. — Не хотим такой!
Женщины разочарованно вздохнули. Вот вам и чистая талая вода…
Несколько господ в хороших пальто внимательно растёрли снежинки между пальцами.
— Да это же сажа, смешанная с водой. Видимо, трубы наших заводов уж и небо закоптили, вот и снег чёрным пошёл.
Грязный снег чёрным одеялом укрывал грязные дороги под молчание жителей, оседал на одежде, лепился к окнам, таял на руках, превращаясь в кляксы. Зрелище было не очень-то радостное для Рождества.
— А пусть идёт чёрный снег! — громко сказал кто-то. — Какой-никакой, а ведь это всё-таки снег, а зима без снега — такое никуда не годится!
— Да кто мы такие, чтобы запретить ему идти, — ворчливо возразили ему. — Впрочем, это не так противно, как этот проклятый декабрьский дождь.
Люди подумали, подумали — и согласились. А что тут сделаешь? Сами в саже — и небо в саже. Пусть идёт чёрный снег. Пусть красит собой город, пусть падает, танцуя на фоне серого неба.
Может быть, скоро его сменит белый.