Хрупкий мир: СтеклоВатный Writober-25

17. Мёртвое лето

Утро начинается не с кофе, которого у нас осталось критически мало, а с вопроса, который на самом деле вовсе не вопрос:

— Иза, метнёшься кабанчиком с посылками?

Метнуться кабанчиком в данном случае означает потратить почти целый день на многокилометровый кольцевой маршрут от убежища к убежищу. К счастью, не пешком, а на старом квадроцикле. Он меньше расходует бензина, чем автомобиль, хотя расход немного увеличивает трясучий прицеп. Бензина тоже немного, но это данность, и его количество хотя бы удаётся пополнять. Этим занимаюсь не я, а Рита, потому что вся автомеханика и прочее машинные штуки на ней.

А я — нечто среднее между домохозяйкой и разведчицей. В тот год, когда я должна была сдавать экзамены и потом поступать в институт, как раз всё и началось. Так и осталась я полуобразованной. Хотя от дипломов ввиду уничтожения институтов социальных толку теперь сильно меньше, чем было. Но у других девушек и женщин хотя бы имелись реальные знания и умения, позволяющие убежище обустраивать, обслуживать, собирать всякие штуки, ремонтировать эти всякие штуки, а ещё искать то, что нам нужно, не попадать в неприятности, избегать ухудшения здоровья и прочее, прочее, прочее… Словом, мы все занимались выживанием, и то же делали другие люди в других убежищах.

Ядерные грибочки вообще не выросли внезапно. Наверное, примерно за полгода до Судного дня многие люди поняли, к чему всё идёт и чем всё закончится. Это как будто вы сидите в общей тюремной камере, к вам приходит надзиратель и говорит, что равно через месяц людей в этой камере поведут на казнь. И теоретически у всех вас есть месяц, чтобы свалить отсюда. Вы, наверное, прокапываете там туннель ложками, или распиливаете решётку ногтями. И те, кто смог пролезть, сбегают. Те, кто не протиснулся, или не может бежать, потому что ног нет, — тех казнят. А остальные остаются жить.

Наверное, с убежищами произошло также, потому что главных политических дедов, конечно, не заботило выживание серых масс. Все эти бункеры, оборудованные подвалы, целые подземные лаборатории или и вовсе оккупированные станции метро — это частные инициативы.

Мне, наверное, чисто по дружбе повезло…

Хотя, честно говоря, все смерти, вероятно, были чистой лотереей, и выжили по факту те, кто оказался в нужном месте в нужное время. То есть не на улице и не рядом с эпицентром. Те, кто не умер от последствий взрыва сразу, но пострадал… увы, тем, наверное, совсем не повезло, потому что их буквально оттолкнули абсолютно все.

Но тех, кто уцелел и не пострадал, было очень много, вот только потом случилась гуманитарная катастрофа.

Если уж коротко, надо было просто заранее присоединиться к группе, которая собиралась в убежище, чтобы остаться жить с ними примерно ближайшие… возможно, лет десять.

После катастрофы прошло три года. Я выползаю наружу, долго потягиваюсь, разминаюсь, потом иду в гараж, где хранится мой шмот и рюкзак. Собираюсь быстро, меня щедро нагружают коробками, ящиками, свёртками… Рядом с нашим убежищем парник, огородик и мелкий завод, на котором наши девчата пытаются производить всякие резиновые изделия. Так что я еду развозить овощи, прокладки, которые кольца резиновые, шланги, ещё что-то по мелочи. Ну и овсянку. Мы заграбастали себе слишком много овсянки. Я, честно говоря, давно ненавижу её готовить, хотя сильно старалась сделать с ней что-нибудь интересное, дабы девчатам было веселее.

Наше убежище названо в честь деревни, что здесь была — Верхние Татинки — и чисто женское, потому что таково было условие "капитана" — Инки Коробякиной. Она так-то безумно умная и рассказывает много прикольных вещей, с ней нескучно и нет ощущения безысходности и страха перед грядущим. Но она очень жёсткая. Прям радикально. Считает, что все беды на планете случились из-за неукротимой мужской жестокости и мужского непонимания ценности жизни, результатом которых является и патриархат, и все войны, и эта катастрофа в частности. Инка прямо так и говорила, что при женской власти никакой бы мировой войны не случилось. Если учесть, что мы, несмотря на множество различий между нами, ссорились довольно редко и совсем не дрались, разве что я с мелкими, которым от десяти до пятнадцати лет, ну что взять с них… В общем, возможно, Инка в чём-то была и права, и при таком раскладе вместо мировых войн были бы мировые бойкоты и крысятничества.

Впрочем, всё это неважно. Это было давно и неправда, это было вечность назад, в другой жизни. Нет смысла предполагать, как сложились бы обстоятельства. Нет смысла строить далёкие планы на будущее. Надо жить сейчас и заглядывать максимум в завтра, потому что до послезавтра дожить сложнее. Но вообще мы, — да и все, наверное, — быстро смирились. Перестали тревожиться. Наверное, потому и не ссоримся. Внутри голов сработал предохранитель. Уже спокойно принимаешь и бури, и серый снег, и урезание пайков, и тяжёлую работу, и свои болячки со здоровьем, которые невозможно вылечить в данный момент. У меня это травма колена ещё с тех времён, когда я в детстве занималась гимнастикой. Оно у меня особенно сильно канючит прямо перед очередной радиоактивно-пылевой бурей, когда падает давление. Обезболивающие для нас дороже золота, и мы их бережём. От агронома Эрики зависит весь наш урожай, и снаружи, и внутри с гидропоники, а она страдает страшными головными болями.

Так что в целом мне некогда предаваться грустным размышлениям, потому что чаще, чем следовало бы, я размышляю о своём колене, но иногда сторонние размышления сильно отвлекают меня от колена. Вот такое колесо Сансары, хотя это очень неточное определение.

В поездку надеваю респиратор. Скорее на всякий случай, чем действительно по необходимости. Влияние фоновой радиации на людей сильно преувеличено. По факту самые страшные соединения уже распались, нам стоит опасаться стронция и урана, а йод давно не страшен. Чтобы ничего не подцепить, надо просто не стоять долго в одном месте. Но, помню, в первый год я ужасно боялась выходить наружу, даже когда уже можно было. Пряталась в темноте, как крыса. Просила дополнительную работу, лишь бы не вылезать. А теперь я уезжаю очень далеко от нашего убежища, и мне не страшно.

Можно было бы подумать, что весь мир после десятка ракет превратится в пустошь. Вовсе нет. Да, районы, куда бомбануло, превратились в лунные кратеры. Но остальные дома очень даже стоят, даже деревянные, даже сараи. Однако в них на постоянке живут только самые, что называется, опущенные. Те, кого ни в одном убежище не приняли, кто болен лучевой болезнью или чем-нибудь ещё и на кого непростительная роскошь тратить ресурсы. К сожалению, новый мир худой и оттого злой.

Очень много растений стали ржавыми. Стоят деревья — ели, дубы, липы, берёзы — и они точно медью покрыты. Эти деревья мертвы. Вся жёлтая или рыжая трава тоже мёртвая. Вокруг меня цветнометаллическое царство с примесью бетона.

Я прекрасно знаю, куда мне ехать, что передавать и что мне дадут. Большинство убежищ прекрасно держат связь между собой. Особо крепкие ходоки могут и в гости зайти, надо всего-то пройти километров десять. По сути мы как будто сеть небольших деревушек.

Завожу, стартую, окривевшие латанные колёса поднимают пыль, которой лучше не дышать. Выезжаю на асфальтовую дорогу, еду. Это ничего, что асфальт неровный — он таким и до катастрофа был. Две беды России — дураки и дороги. Дураки частично вымерли, дороги частично ещё ухудшились.

Еду не слишком быстро, чтобы не сжечь бензина больше положенного, поэтому мне хватает времени смотреть по сторонам. Я упоминала, что мы уже ко всему привыкли, со всем смирились. Вокруг меня грустные заброшенные панельные пятиэтажки, сломанные отравленные деревья, наполовину живой куст, вечный пень с трутовиками, покорёженные дорожные знаки. Кто-то из наших выходит из конторы, тоже в респираторе. Машу рукой, мне машут в ответ.

Дальше дома будут выглядеть ещё хуже. Там живут скрюченные, обожжённые мужички-алкоголики. Спустя годы они всё ещё умудряются где-то находить спирт.

При приближении к неблагополучному району я осторожно касаюсь рукой чехла с травматом. Подарочек Инки. Она так и сказала: если кто попрёт (точнее, она сказала: если какой-нибудь вонючий мужик попрёт), то стрелять надо без разговоров. Умный человек поймёт, что в новом мире шутки плохи. Мудрый человек будет знать, что наличие оружия у каждого в принципе делает ссоры непродуктивным занятием.

Я не хочу конфликтов, но в принципе у меня отличная добыча для отщепенцев, которые в теории могут где-то быть. Но брать с собой кого-нибудь ещё нет возможности: все старшие по уши в делах, а девчонки-подростки, честно говоря, скорее бесполезны. Они, конечно, умницы и всё такое, но от них больше пользы в самом убежище и вокруг него.

Небо сегодня чуть более прозрачное, чем обыкновенно. Обыкновенно там, высоко, серая пелена. Раньше она была почти чёрной. Из неё лили серые дожди и шёл серый снег. За последние годы стало сильно прохладнее. Нам ещё повезло, что ядерная зима длилась лишь немногим более восьми месяцев. Иначе бы все растения вымерли, и нам бы дополнительно грозила смерть от удушья. Так хоть что-то живое растёт в округе среди грязных акварелей земли в мусоре…

Неожиданно меня точно в голову ударяет. Сейчас же…

Сейчас же лето…

Сейчас наступило лето… Первое настоящее лето, когда нет снега и иногда показывается луч солнца.

Лето… Я обожаю лето… Я обожаю, когда солнце обжигает кожу на моём лице, когда густая листва вся в пыли, пыльце и мошках, когда кругом мельтешение, когда я могу ходить с голыми коленками и открытыми плечами, когда даже вечером можно сидеть на длинных качелях в сарафане, когда кругом цветы и пахнет душисто, когда можно купаться, ездить на велике, играть в мяч во дворе, или просто валяться на циновке, или валяться и читать книгу… Я возненавидела ОГЭ из-за того, что оно отняла у меня целый месяц лета! И ненавидела итоговый экзамен заранее за то, что он собирался отнять у меня два месяца лета — надо же было ещё и поступить. Я не представляла, как у взрослых работающих людей может быть только две недели, когда они могут по-настоящему насладиться летом.

А теперь ни у кого нет лета… И экзамена у меня не было, и поступления — называется сбылась мечта дурочки. Только мне некогда валяться и читать книги: я убираюсь, готовлю нам еду, исполняю роль "подай-принеси", ещё и езжу по территории, которая может быть заражена и где меня могут убить. И так будет всё лето.

Мы его убили. Мы убили лето вместе с весной и осенью. Теперь все времена года мёртвые. Сейчас царит мёртвое лето для мёртвой цивилизации…

Сбавляю скорость, паркуюсь, торможу. Приехали. Постапокалиптическая почта и разведка в моём лице наведалась к нашим соседям.