Хроники Менталиста 3

Глава 8 Явин. Рукотворная правда

Явин поморщился, когда будильник пронзительно зазвенел в шесть утра. Два месяца в Академии, а он все еще не привык к этому звуку. В трущобах он просыпался когда хотел — или когда опасность заставляла открыть глаза.

Теперь все было по-другому. Подъем в шесть, зарядка в шесть пятнадцать, завтрак в семь, занятия с восьми. Железный распорядок, нарушать который не рекомендовалось. За опоздания полагались наказания — от дополнительных нарядов до штрафных баллов, которые могли привести к «корректирующим процедурам».

Он быстро умылся ледяной водой, отгоняя остатки сна, и натянул серую форму. Глянув в потускневшее зеркало, Явин на мгновение застыл, снова пораженный произошедшими с ним изменениями. Пухлые щеки исчезли, лицо стало жестче, угловатее. Детская мягкость сменилась юношеской резкостью черт. Да и тело изменилось — благодаря бесконечным тренировкам он стал жилистым, как натянутая струна.

Иногда он сам себя не узнавал. И дело было не только во внешности. Что-то менялось внутри — в мыслях, в отношении к миру, к себе. Словно каждый день в Академии стирал частичку прежнего Явина, уличного мальчишки из трущоб, и заменял её чем-то новым, выверенным, правильным. Старые привычки исчезали, старые убеждения казались наивными и ошибочными. Даже воспоминания тускнели, как краска на вывеске, которую солнце жгло годами.

— Подъем, пятый отсек! — раздался из коридора голос дежурного. — Через две минуты построение!

Явин торопливо застегнул верхнюю пуговицу кителя и выскочил в коридор, где уже выстраивались другие кадеты его сектора. Федор, Димка, Виктор, Соня — все те, с кем он делил эти два месяца обучения. Некогда чужие, теперь они стали почти семьей — пусть и странной, собранной по воле случая и имперских вербовщиков.

— Пятый отсек, равняйсь! — скомандовал дежурный, и шеренга подтянулась, выпрямляя плечи.

— Смирно!

Отточенным движением Явин вытянулся в струнку, прижав руки по швам. Еще месяц назад эта муштра вызывала у него внутренний протест. Кто они такие, чтобы командовать мной? Почему я должен подчиняться? В трущобах он подчинялся только Эду, да и то лишь потому, что тот был сильнее и мог защитить. Здесь же приходилось прогибаться под систему, которая казалась бессмысленно жестокой.

Но теперь все выглядело иначе. Дисциплина больше не казалась цепью — скорее, она была инструментом, упорядочивающим хаос. В построениях, в одинаковой форме, в четком расписании была своя гармония. И самое странное — ему это нравилось. Порядок давал ощущение безопасности, предсказуемости, которых так не хватало в прошлой жизни, где каждый день был борьбой за выживание. Где никогда не знаешь, что принесёт следующий час.

Дежурный прошел вдоль шеренги, придирчиво осматривая каждого кадета. Его взгляд скользил по форме, отмечая малейшие несоответствия установленному стандарту. Руки в чёрных перчатках то и дело поправляли воротники, одёргивали складки на кителях. Для Явина эта ежедневная проверка стала своеобразным ритуалом, частью новой жизни, упорядоченной и структурированной.

— Ковалев, пуговица расстегнута. Минус два балла, — холодно констатировал дежурный, остановившись перед рыжим, веснушчатым Димкой. Тот молча кивнул, пряча досаду, и быстро застегнул провинившуюся пуговицу. В Академии всё имело значение, даже такие мелочи. Штрафные баллы накапливались, а достигнув определённого порога, превращались в дополнительные наряды, лишение увольнительных или, что ещё хуже, «воспитательные беседы» с идеологическими наставниками.

Явину досталась лишь короткая фраза: «Морозов — порядок». И от этой скупой похвалы внутри разлилось странное тепло. Гордость. Каждый знак одобрения усиливал ощущение правильности происходящего, подтверждал, что он на верном пути.

После проверки кадеты отправились на утреннюю пробежку вокруг внутреннего двора. Три километра по периметру под неусыпным контролем физрука, бывшего военного с пустым, ничего не выражающим взглядом. На плацу, окружённом высокими стенами Академии, они бежали ровными рядами, в такт, словно единый организм.

Закончив пробежку, все направились в столовую. Здесь пахло овсянкой и подгоревшими тостами. Запах неожиданно пробудил в Явине воспоминание, которое он считал давно утраченным — как мать готовила кашу на старой плитке, а он, пятилетний, сидел за шатким столом и болтал ногами в ожидании завтрака. До Академии он почти ничего не помнил о своей жизни до трущоб, до банды Эда — словно первые годы детства были стёрты из памяти травмой потери родителей. Странно, что именно сейчас, в стенах имперского учреждения, эти образы стали возвращаться — хрупкие, словно осколки давно разбитого зеркала.

Явин механически поглощал утреннюю кашу, просматривая конспекты к предстоящей лекции по идеологии. Вокруг гудели десятки голосов — кадеты обсуждали занятия, делились новостями, иногда просто болтали о пустяках. Это было одно из немногих мест, где разрешались относительно свободные разговоры — хотя, как подозревал Явин, и здесь наверняка были наблюдатели, фиксирующие подозрительные беседы. В углу столовой дежурил преподаватель, лениво помешивая ложкой в чашке с чаем, но его глаза внимательно следили за кадетами, ловили каждое неосторожное слово, каждый жест.

— Эй, Морозов, — Федор подсел рядом с подносом, от которого исходил запах гречки и компота. Его русые волосы, коротко стриженные по уставу, всё равно торчали непослушным ёжиком. — Слыхал новость? Говорят, в Ростовском пограничье опять теракт. Подорвали два патрульных катера.

— Ублюдки, — процедил Явин, ощутив внезапный прилив злости. — Надеюсь, наши их прижмут.

Только произнеся эти слова, он поймал себя на мысли: «наши». Когда это имперские военные стали для него «нашими»? Раньше, в трущобах, он назвал бы их «Серыми» или «легавыми», и уж точно не чувствовал бы себя на их стороне.

Но это было раньше. До Академии. До того, как он начал понимать, как устроен мир на самом деле.

— Точно прижмут, — кивнул Федор, наклоняясь ближе. — Говорят, готовится большая зачистка приграничья. Мой брат служит в спецчасти, так их уже подняли по тревоге.

Дмитрий, сидевший напротив, тихо присвистнул.

— Ну наконец-то! Давно пора разобраться с этим осиным гнездом. Пока Ростовское княжество существует, мы не сможем нормально развиваться.

Явин молча кивнул, соглашаясь. Во время недавних лекций по геополитике им подробно объяснили, как отколовшееся княжество мешает единству Империи, поддерживает террористов из Сопротивления и служит проводником влияния внешних врагов.

Раньше такие разговоры казались Явину скучной политикой, которая никак не касается обычных пацанов из трущоб. Теперь он видел в этом прямую угрозу. Для всех. Для него лично.

— У нас сегодня лекция у Сомова, — напомнила Соня, подходя к их столу. — Говорят, он покажет какие-то особые материалы по истории переворота.

— Освободительной революции, — автоматически поправил Явин, не задумываясь.

Соня на мгновение замерла, бросив на него странный взгляд, но ничего не сказала. В её глазах промелькнуло что-то похожее на разочарование, и это неожиданно задело Явина. Чем дальше, тем больше его раздражали её вечные сомнения, её нежелание принять очевидные вещи.

— Как хочешь, — она пожала плечами. — Революция, переворот… Думаю, для погибших это не имело большой разницы.

— Любая революция сопровождается жертвами, — заметил Федор с серьезным видом знатока. — Но главное — её результаты. Разве Империя не стала сильнее во время правления Демидова?

— Конечно стала, — кивнул Дмитрий. — Белозерские проели страну до костей, а теперь мы снова на подъеме.

— Если все так замечательно, почему половина населения до сих пор живет в таких же трущобах, как и при Белозерских? — тихо спросила Соня, глядя в свою тарелку.

За столом повисло напряженное молчание. Соня поняла, что перешла границу дозволенного. Даже в относительно свободной обстановке столовой такие вопросы были опасными, слишком близкими к критике режима. Явин бросил быстрый взгляд по сторонам, проверяя, не услышал ли кто-нибудь из надзирателей.

— Мы все еще исправляем последствия многолетнего разложения, — наконец произнес он, вспоминая формулировки из недавней лекции по идеологии. — Нельзя за один день восстановить страну. Но мы на верном пути.

Эти слова звучали убедительно, правильно, словно истина, не требующая доказательств. Явин с удивлением осознал, что действительно верит в то, что говорит.

Соня опустила взгляд, не решаясь продолжать опасную тему. Федор и Дмитрий обменялись настороженными взглядами — все понимали, что подобные разговоры могут привести к серьезным последствиям.

— Идемте, — резко сказал Явин, поднимаясь из-за стола. — Не хочу опаздывать на лекцию.

Профессор Сомов ждал их в просторной аудитории на втором уровне — худощавый мужчина с острым взглядом и уверенными движениями. На нем был строгий серый костюм, а на лацкане поблескивал значок Академии.

Явин занял место во втором ряду — не впереди, где сидели самые рьяные энтузиасты, но и не в задних рядах, где обычно отсиживались те, кого прозвали «балластом». Середина — оптимальная позиция, чтобы быть заметным, но не выпячиваться.

— Сегодня мы поговорим о методах информационной работы с населением, — начал профессор, когда кадеты расселись по местам. — О том, как правильно доносить историческую правду до тех, чье сознание затуманено годами лжи и пропаганды прежнего режима.

Явин достал тетрадь и начал записывать.

— Возьмем конкретный пример, — продолжал Сомов, указывая на карту, где Ростовское княжество было выделено красным пунктиром. — Этот регион, объявивший о своей независимости после освободительной революции, представляет собой прямую угрозу единству Империи. Там скрываются террористы, оттуда идет поток нелегального оружия и наркотиков. Но самое главное — оттуда к нам проникает идеологическая зараза.

Он сделал паузу, оглядывая аудиторию, и продолжил:

— Люди должны понимать, что воссоединение Ростовского княжества с Империей — не просто политический вопрос. Это вопрос выживания нации. И наша задача — сформировать правильное понимание этой проблемы у населения.

Ассистент профессора, молчаливый мужчина в сером костюме, включил диапроектор, и на экране появились кадры разрушений — взорванные здания, плачущие дети, раненые люди.

— Вот что делают с нашей страной те, кто поддерживает сепаратистов, — голос Сомова стал жестче. — И есть еще люди, которые сомневаются в необходимости жестких мер?

Явин смотрел на экран, чувствуя, как внутри поднимается волна гнева. Он вспомнил, как в трущобах иногда с уважением говорили о Сопротивлении, как шептались, что «в Ростове хотя бы можно жить свободно». Какая чушь. Какая опасная, вредная чушь.

Профессор сменил слайд, и на экране появилась фотография грузного мужчины с жестким взглядом и массивным подбородком. Явин замер, узнав в нем главаря своей бывшей банды из трущоб. Того самого, чье тело несколько недель болталось на главной площади как предупреждение другим преступникам.

— Вот один из ликвидированных лидеров террористического подполья, — голос профессора стал жестче. — Бывший офицер специальных подразделений, предавший присягу. На его совести десятки жизней. Подрывы, диверсии, вербовка молодежи в ряды Сопротивления.

Явин почувствовал, как к горлу подступает комок. Глава их банды — террорист? Человек, который командовал их шайкой в трущобах, который научил его выживать на улицах? Это не укладывалось в голове. Но фотографии не лгали. Документы не лгали. Имперская разведка не лгала.

Значит, все эти годы под маской обычного главаря уличной банды скрывался опасный подпольщик? Их группа была не просто шайкой выживающих в трущобах, а ячейкой Сопротивления? И Макс… Макс, должно быть, знал. Был частью этого. Предателем.

— А вот еще один объект, представляющий повышенную опасность, — следующий слайд показал смутно знакомое молодое лицо.

Явин с трудом узнал в нем Макса — бывшего друга, а теперь, как оказалось, врага. На фотографии он выглядел старше, жестче. В глазах появилось что-то холодное, чего Явин раньше не замечал.

— Менталист чрезвычайно высокого уровня, — продолжал Сомов. — Завербован предыдущим объектом в подростковом возрасте. Специализируется на внедрении, манипуляциях сознанием, подрывной деятельности. Особо опасен из-за способности влиять на разум окружающих.

Явин сглотнул, чувствуя, как внутри что-то сжимается. Все знали, что Макс обладает даром менталиста, но Явин никогда не задумывался, насколько опасным может быть этот дар в руках врага. Неужели Макс все эти годы был не просто другом, а профессиональным манипулятором? Мог ли он влиять и на него, Явина, заставляя верить, что они друзья?

«А что, если и моя привязанность к нему была результатом его ментального воздействия?» — мысль была болезненной, но отчего-то убедительной.

После основной лекции началась практическая часть. Кадетам раздали папки с материалами — старые газетные вырезки, фотографии, обрывки документов времен последнего императора из династии Белозерских.

— Ваша задача — на основе этих материалов составить аналитическую справку, доказывающую неизбежность освободительной революции, — объяснил мужчина. — Используйте факты избирательно, выделяйте то, что работает на нашу версию истории. Это не фальсификация — это выявление исторической правды, которая часто скрыта за ненужными деталями.

Явин погрузился в работу с неожиданным для себя энтузиазмом. Он отбирал наиболее «говорящие» цитаты из речей последнего императора, находил в экономических сводках те цифры, которые показывали упадок. Процесс захватил его — это было похоже на головоломку, которую нужно собрать определенным образом, чтобы получилась нужная картинка.

Когда пришло время представлять результаты, Сомов выбрал несколько кадетов, включая Явина.

— Кадет Морозов, прошу вас.

Явин вышел к кафедре, держа в руках свою работу. Обведя взглядом притихшую аудиторию, он начал говорить — спокойно, уверенно, излагая историческую правду, которую смог раскрыть в документах:

— Анализ документов показывает, что режим Белозерских к моменту революции находился в состоянии глубокого кризиса. Экономические показатели падали, коррупция росла, недовольство народа достигло критической точки.

Он методично излагал факты, которые нашел в предоставленных материалах. Говорил о тайных сговорах императора с внешними силами, о подавлении инакомыслия, о роскоши двора на фоне народной нищеты. Сведения, которые ещё недавно показались бы ему сомнительными, теперь выстраивались в логичную картину исторической неизбежности.

— Таким образом, — завершил он, — освободительная революция под руководством Демидова была не просто оправданным, но единственно возможным выходом из исторического тупика, в который завела страну династия Белозерских.

Профессор слушал с легкой улыбкой одобрения, а когда Явин закончил, медленно похлопал:

— Превосходно, кадет Морозов. Вы проделали глубокий и точный исторический анализ. Особенно впечатляет ваша работа с экономической статистикой — вы смогли выявить ключевые тенденции, ускользающие от поверхностного взгляда. Блестящая работа!

Явин кивнул, принимая похвалу, и вернулся на место. Чувство удовлетворения наполнило его — он справился с заданием, смог докопаться до исторической правды, скрытой в документах, и правильно её интерпретировать. Процесс увлёк его, это было похоже на расследование, поиск скрытых связей и закономерностей.

Следующим выступал Федор, и его доклад был таким же убедительным, хотя и не таким методичным. За ним — еще несколько кадетов. Когда дошла очередь до Сони, она поднялась с явной неохотой, держа свою работу так, словно это была ядовитая змея.

— Кадет Волкова, мы вас внимательно слушаем, — подбодрил Сомов с легкой улыбкой.

Соня начала говорить — сухо, без энтузиазма, просто перечисляя факты из предоставленных документов. Она не интерпретировала их, не добавляла эмоциональной окраски. Просто сухое изложение.

— Достаточно, кадет Волкова, — прервал ее профессор, когда стало ясно, что ничего более эмоционального от нее не дождаться. — Я вижу, вы не до конца поняли задание. Речь шла не о бездумном пересказе документов, а об их творческой интерпретации.

— Я предпочитаю придерживаться фактов, — тихо ответила Соня.

— Факты без контекста — это просто набор цифр и букв, — покачал головой мужчина. — Их нужно оживить, придать им смысл. Надеюсь, со временем вы это поймете. А пока — садитесь. И минус пять баллов за неполное выполнение задания.

Соня молча вернулась на место. Явин заметил, как у нее дрожат руки — от обиды или от гнева, он не мог понять.

После занятий она догнала его в коридоре.

— Неплохо выступил, — сказала она с какой-то странной интонацией. — Тебе явно нравится эта… история.

— Просто хорошо подготовился, — пожал плечами Явин.

— Ты правда во все это веришь? — вдруг спросила Соня, понизив голос и оглянувшись по сторонам. — В то, что говорил?

Явин замер, не зная, что ответить. Еще пару месяцев назад он бы точно сказал «нет». Но сейчас…

— А почему нет? — осторожно ответил он. — Ты видела документы. Видела факты.

— Я видела, как вы все выдирали цитаты из контекста и игнорировали всё, что не укладывалось в заданную схему, — Соня говорила тихо, но в её голосе звенело напряжение. — Это не анализ, Явин. Это… я даже не знаю, как это назвать.

Явин нахмурился, глядя на девушку с растущим подозрением:

— Ты что, сомневаешься в официальной версии истории?

Соня отвела взгляд:

— Я просто считаю, что всё было сложнее, чем нам преподносят. История редко бывает черно-белой.

Эти слова вызвали у Явина странную тревогу. Такие разговоры были опасны. За такие разговоры можно было получить метку «идеологически неустойчивого» со всеми вытекающими последствиями. И то, что Соня позволяла себе такое, беспокоило его всё больше.

— Будь осторожнее с такими мыслями, — тихо предупредил он. — Сейчас не время для… сомнений.

Соня удивленно приподняла брови:

— А когда время для сомнений, Явин? Когда мы все окончательно превратимся в послушных солдатиков, повторяющих то, что нам велят?

Её слова задели что-то глубоко внутри, но Явин быстро подавил это чувство.

— Лучше быть солдатом порядка, чем агентом хаоса, — ответил он фразой, которую не раз слышал на занятиях по идеологии. — Ты же видишь, что происходит в стране. Теракты, диверсии, саботаж. Сопротивление не остановится ни перед чем, чтобы дестабилизировать Империю.

Говоря это, он вдруг осознал, что действительно верит в свои слова. Не просто повторяет заученное, а по-настоящему верит. Когда именно это произошло? Когда-то между бесконечными лекциями, тренировками, «патриотическими часами» и «сеансами эмоционального очищения».

— Ты изменился, — тихо сказала Соня. — Сильно изменился.

— Я просто повзрослел, — ответил Явин. — И начал понимать, как на самом деле устроен мир.

Она смотрела на него долгим, изучающим взглядом, и в ее глазах читалась смесь разочарования и… сожаления? Как будто она оплакивала потерю кого-то, кто был ей дорог.

— Когда ты в последний раз думал о своих друзьях из трущоб? — внезапно спросила она. — О тех, с кем вырос? Помнишь их имена? Их лица?

Вопрос застал Явина врасплох. Он открыл рот, собираясь ответить, что, конечно, помнит — но вдруг обнаружил, что лица размываются в памяти. Имена путаются. Дни, проведенные в трущобах, слились в одно смутное воспоминание, подернутое дымкой, словно старая фотография, выцветающая на солнце.

— Это нормально, — продолжила Соня, видя его замешательство. — Так и должно быть. Сначала они забирают твои воспоминания, потом — твои мысли. В конце остается только пустая оболочка, которую можно заполнить чем угодно.

— Ты сама не понимаешь, о чем говоришь, — Явин почувствовал, как внутри поднимается волна гнева. — Никто ничего у меня не забирал. Наоборот — мне открыли глаза на правду.

— Правду? — Соня горько усмехнулась. — То, что показывают на «патриотических часах»? То, что вещает профессор Сомов? Это не правда, Явин. Это то, что им выгодно, чтобы ты считал правдой.

— А что тогда правда? — он сам не заметил, как повысил голос. — То, что шепчут по углам предатели и диссиденты? Слухи из Ростовского княжества?

Они стояли посреди коридора, и несколько проходящих мимо кадетов с любопытством обернулись на громкий голос. Соня быстро оглянулась и схватила Явина за рукав, утягивая в сторону, в пустую нишу у окна.

— Не будь идиотом, — прошипела она. — Хочешь, чтобы нас услышали? Ты знаешь, что бывает с теми, кого заподозрят в… неправильных разговорах.

Явин знал. Две недели назад кадета Алексеева забрали прямо с занятий по физподготовке. Просто вошли двое в штатском, переговорили с инструктором, и увели парня. Больше его никто не видел. По Академии поползли слухи, что его отправили в «корректировочную» — закрытое учреждение, откуда-либо не возвращались вовсе, либо возвращались… другими.

— Я просто говорю, что ты должен думать своей головой, — продолжила Соня, понизив голос до шепота.

— А может, я просто вижу вещи такими, какие они есть? — Явин скрестил руки на груди. — Может, это ты позволяешь каким-то странным идеям затуманивать реальность?

— Странным идеям? — Соня горько усмехнулась. — Например, идее о том, что человек имеет право на собственное мнение? Или о том, что история — это не то, что напишут победители, а то, что на самом деле произошло?

Явин покачал головой:

— Знаешь, что я думаю? Что твои сомнения — это роскошь. Роскошь, которую мы не можем себе позволить, когда страна находится под угрозой. Сомнения ослабляют. Делают уязвимыми. А нам нужна сила и единство.

Он сам удивился тому, насколько убежденно это прозвучало. И как хорошо легли слова — словно он годами говорил такие речи.

Соня смотрела на него с нескрываемой грустью:

— Они хорошо поработали над тобой, Явин. Гораздо лучше, чем я думала…