Хроники Менталиста 3

Глава 16 Цена тишины

Выйдя из дома, я сел в машину и какое-то время просто сидел, пытаясь прийти в себя. Техника замещения воспоминаний выжала меня досуха — каждая мышца ныла, а в висках пульсировала тупая боль. Амулет на груди, ещё недавно пылавший, теперь остыл до привычной температуры. Я откинул голову на подголовник, закрыл глаза и глубоко вдохнул, наполняя лёгкие ночным воздухом.

Несмотря на истощение, внутри разливалось странное удовлетворение. Дело было сделано, и сделано чисто. Без крови, без криков, без сломанных костей. Семёнов не просто подписал бумаги — он теперь искренне верил, что сделал это добровольно, ради спасения семьи. Это было почти… изящно. Словно хирургическая операция вместо мясницкой разделки.

Я бросил последний взгляд на тёмные окна второго этажа, где спали дети Семёнова, затем провёл рукой по лицу, стирая усталость, и включил двигатель.

Уже к утру Семенов соберёт вещи и действительно исчезнет — не по моему прямому приказу, а потому что теперь его разум твёрдо убеждён: имперские агенты раскрыли его связь с Сопротивлением и уже идут за ним. В его новой, переписанной реальности у него есть меньше суток, чтобы спасти семью от ареста или чего похуже. Так что каждая минута промедления — это смертельный риск.

Моя ложь, внедрённая в его сознание, превратилась в спасительную истину: или бежать немедленно, или потерять всё. Пожалуй, это даже милосердно — он никогда не узнает, что предал Сопротивление не по своей воле, а сохранит уверенность, что поступил правильно, защищая самое дорогое, что у него есть.

Машина тихо тронулась с места, растворяясь в предрассветной тишине спящего города.

На следующий день, выспавшись и приведя мысли в порядок, я вошёл в кабинет Никонова, чувствуя необычную уверенность. Я положил перед ним папку с подписанными документами и молча отступил на шаг. Никонов, не говоря ни слова, раскрыл её и начал тщательно изучать каждую подпись, поворачивая страницы под настольной лампой. Иногда он сверялся с какими-то образцами из своей картотеки, делая еле заметные отметки карандашом. Я стоял неподвижно, наблюдая за этим ритуалом проверки.

Наконец, удовлетворенно кивнув, Никонов аккуратно сложил бумаги и убрал их в сейф.

— Отличная работа, Сокол, — сказал он, доставая конверт из ящика стола. — Вот твоя оплата.

Конверт был толще, чем я ожидал. Я не стал считать деньги при Никонове — это было бы проявлением недоверия. А не доверять человеку, от которого зависит твоя жизнь, неразумно.

— Благодарю, — сказал я, пряча конверт во внутренний карман пиджака.

— Я ценю твой профессионализм, — Никонов улыбнулся, откидываясь в кресле. — И твои успехи не останутся без внимания.

Он подошел к бару, налил два бокала коньяка и протянул один мне.

— Ты заслужил это, — сказал он, жестом указывая на папку с конвертом. — Внутри не только оплата за задание, но и ключи от квартиры в центре. Десятый этаж, панорамные окна, всё как полагается человеку твоего… потенциала.

Я принял бокал, хотя до недавнего времени никогда не пил коньяк. В трущобах мы довольствовались дешёвым пивом, иногда самогоном, если повезёт раздобыть. Теперь же дорогой алкоголь стал частью новой реальности, к которой мне приходилось привыкать.

— Кстати, о твоей подруге, — как бы между прочим заметил Никонов, изучая содержимое своего бокала. — Она, кажется, не в восторге от нашего… сотрудничества?

Я едва заметно напрягся. То, что Никонов помнил имя Кристи, уже было тревожным знаком. А то, как именно он о ней спросил — словно между делом, но с очевидным интересом — настораживало еще больше.

— Она просто осторожна, — ответил я, старательно сохраняя нейтральный тон.

— Осторожность — хорошее качество, — кивнул Никонов. — Но иногда оно мешает увидеть… возможности. — Он сделал глоток коньяка. — Уверен, со временем она привыкнет к вашему новому положению.

— Да, привыкнет, — согласился я, отпивая из своего бокала и стараясь не поморщиться от жгущего ощущения в горле.

— Женщины всегда привыкают к комфорту, — заметил Никонов с тонкой улыбкой. — К деньгам. К власти. — Он помолчал, затем перевел разговор, будто случайно вспомнив: — Кстати, моя дочь недавно спрашивала о тебе.

Я постарался, чтобы мое лицо не выдало внезапной настороженности. Алиса. Мысли о ней вызывали смесь противоречивых эмоций — от настороженности до странного, нездорового любопытства. Наши прошлые встречи были… напряженными. Её попытки соблазнения — слишком явными. И теперь я не знал, как Никонов отнесётся к этим странным взаимоотношениям с его дочерью.

Но к моему удивлению, на его лице не было ни тени недовольства. Только спокойный, почти деловой интерес.

— Она устраивает небольшой приём в эту пятницу, — продолжил он. — Светское мероприятие, избранное общество. Хочет, чтобы ты присутствовал. — Он сделал паузу. — Это не приказ, но… новые знакомства будут весьма полезны для твоего нового положения.

Теперь всё становилось яснее. Видимо, интерес Алисы не был для Никонова неожиданностью. Возможно, он даже поощрял его. Новая фигура в его игре — дочь, привязывающая ценный актив еще крепче к семье.

— Буду рад, — ответил я, приподняв бокал в знак согласия.

Никонов удовлетворённо кивнул.

— Что ж, не буду больше задерживать, — сказал он, взглянув на часы. — Отдохни, Сокол, и насладись заслуженными плодами своей работы.

Я допил коньяк одним глотком, поставил пустой бокал на стол и поднялся. Никонов пожал мне руку — крепко, по-деловому, как равному. Странное ощущение. Еще месяц назад я был никем, а теперь жму руку самому могущественному человеку в городе, и он смотрит на меня с уважением. Или хотя бы с его имитацией.

Снаружи меня ждал черный автомобиль с водителем — еще один «подарок» от Никонова. Я сел на заднее сиденье, назвал адрес и откинулся на мягкую кожаную обивку. В зеркале заднего вида мелькнуло отражение моего лица — и на мгновение я словно увидел чужого человека. Холёного, в дорогом костюме, с уверенным взглядом. Человека, который только что согласился пойти на светский приём к дочери криминального босса, после того как переписал чужие воспоминания ради бизнес-сделки.

Кем я становился? И что подумает Кристи, когда узнает обо всём этом?

Машина мягко тронулась с места. В салоне играла тихая музыка — что-то классическое, со скрипками. Я закрыл глаза, отгоняя неприятные мысли. Сейчас не время для сомнений. Я сделал свой выбор. И буду жить с его последствиями.

Через пару дней я проезжал мимо дома Семёнова. Не специально — просто маршрут от новой квартиры к особняку Никонова пролегал через тот район. Я мог бы выбрать другую дорогу, но что-то тянуло меня туда. Может, любопытство. Может, чувство вины.

Дом выглядел заброшенным. Качели во дворе были сломаны — одна верёвка оборвана, сиденье покосилось. Окна тёмные. На воротах висела криво нарисованная табличка «Продаётся», номер телефона ниже.

Я остановил машину и какое-то время просто сидел, разглядывая дом. На улице играли дети — соседские, наверное. Один из них, мальчик лет восьми, заметил меня и подошёл к машине.

— Господин, вы хотите купить этот дом? — спросил он, прижимаясь носом к стеклу.

Я опустил стекло.

— Нет, просто проезжал мимо. А что случилось с хозяевами?

Мальчик пожал плечами.

— Уехали. Посреди ночи. Папа говорит, они сбежали от долгов.

— Давно?

— Да пару дней назад. Жалко, Петька был моим другом, — мальчик вздохнул. — И даже не попрощался, козёл.

Я кивнул и поднял стекло. Мальчик постоял ещё немного, глядя на меня с детским любопытством, затем побежал обратно к приятелям.

Внутри меня не было ничего. Ни радости, что Семёнов успел уехать. Ни облегчения. Ни чувства вины. Только пустота, словно внутри что-то сломалось или умерло.

Я включил радио. Заиграла весёлая мелодия — что-то про любовь, про весну, про счастливое будущее. Я вывернул руль и поехал дальше, стараясь не смотреть в зеркало заднего вида.

В тот же вечер, вернувшись домой, я обнаружил Кристи не в своей комнате, а в гостиной. Необычное зрелище — последние недели она редко покидала свою комнату. Но ещё необычнее был её вид.

Она стояла у окна, обрамлённая закатным светом. Вместо привычной поношенной футболки и джинсов на ней было то самое тёмно-синее платье, которое я купил ей несколько дней назад. Волосы, обычно собранные в небрежный хвост, сейчас свободно спадали на плечи. Когда она обернулась, я заметил лёгкий макияж на её лице — неумелый, но трогательный в своей неопытности.

— Ты рано, — сказала она, и голос её звучал иначе — мягче, с какой-то неуверенностью, которую я редко слышал от Кристи. — Я думала, ты будешь позже.

Я застыл в дверях, не совсем понимая, что происходит.

— Что-то случилось? — спросил я, бросив пиджак на кресло.

Кристи сделала несколько шагов ко мне, и я уловил лёгкий запах духов.

— Нет, просто… — она замялась, и это было так не похоже на обычную, решительную Кристи. — Я подумала, может, нам стоит поужинать вместе? Как раньше.

Она указала на стол, который я только сейчас заметил — накрытый на двоих, со свечами и бутылкой вина. Ничего изысканного, простая домашняя еда, которую она, видимо, приготовила сама, отказавшись от услуг Михаила.

— Я попросила его уйти на вечер, — сказала она, словно читая мои мысли. — Мне надоело, что за нами постоянно наблюдают.

Я подошёл к столу, всё ещё не понимая, к чему всё это. Последние недели Кристи едва разговаривала со мной, а тут вдруг — ужин при свечах, платье, духи.

— Это приятный сюрприз, — сказал я осторожно.

Кристи подошла ближе, и я заметил, что она нервничает. Руки едва заметно дрожали, когда она наливала вино в бокалы.

— Я просто скучаю по нам, — произнесла она тихо. — По тому, как было раньше. Когда мы могли просто разговаривать, без всей этой… напряжённости.

Она подала мне бокал, и наши пальцы соприкоснулись. Момент растянулся, и я почувствовал знакомое тепло, которое всегда возникало рядом с ней. То, которое я пытался игнорировать последние недели, погружённый в свои новые обязанности.

— Помнишь, как мы раньше проводили время на крыше? — спросила она, делая глоток. — Смотрели на звёзды и мечтали о лучшей жизни. — Её глаза поймали мой взгляд. — Только мы представляли её иначе, верно?

Я не ответил. Что я мог сказать? Что реальность оказалась жёстче наших детских фантазий? Что иногда приходится жертвовать мечтами ради выживания?

Кристи подошла ещё ближе. Теперь я чувствовал тепло её тела, видел, как пульсирует венка на её шее. Она осторожно положила ладонь мне на грудь, где под рубашкой скрывался амулет.

— Я знаю, ты делаешь всё это ради нас, — сказала она, и в её голосе сквозила непривычная нежность. — Но иногда мне кажется, что мы теряем что-то важное. Что-то, что связывало нас.

Её лицо было так близко, что я чувствовал её дыхание на своих губах. В её глазах читалась мольба, и я понял: она пытается вернуть меня. Не того Макса, который теперь носил дорогие костюмы и работал на Никонова, а прежнего — того, кто делил с ней хлеб в трущобах и клялся всегда быть рядом.

Часть меня хотела поддаться этому моменту, просто забыться в её объятиях, притвориться, что ничего не изменилось. Но другая часть — более циничная, более реалистичная — понимала, что пути назад уже нет.

— Кристи, — я мягко взял её за плечи, отстраняя. — Я всё ещё тот же человек. Просто… обстоятельства изменились.

Она отступила, и я увидел, как угасает надежда в её глазах.

— Нет, ты не тот же, — покачала она головой. — Тот Макс, которого я знала, никогда бы не стал марионеткой человека вроде Никонова. Не стал бы менять свои принципы ради… всего этого. — Она обвела рукой роскошную гостиную.

— Принципы не накормят нас, — ответил я, чувствуя, как внутри закипает раздражение. Почему она не понимает? — Принципы не защитят нас от имперских агентов. Я делаю то, что должен, чтобы мы выжили.

— Выжили, — горько усмехнулась Кристи. — А есть ли смысл выживать, если мы теряем себя в процессе?

И в этот момент я понял, что мы с Кристи смотрим на мир через слишком разные призмы. Для неё существовали идеалы, которыми нельзя поступиться. Для меня важнее был практический результат — наша безопасность, наше будущее.

— Ты просто не видишь общую картину, — сказал я, делая большой глоток вина. — Иногда приходится идти на компромиссы, чтобы достичь большей цели.

Кристи печально покачала головой.

— Какая у тебя цель, Макс? — спросила она тихо. — Ты хоть сам помнишь? Или уже так глубоко погряз во всём этом, что забыл, кто ты такой?

Вместо ответа я подошёл к бару и налил себе виски. Не вино — оно было слишком сладким, слишком напоминающим о прошлом. Мне нужно было что-то покрепче. Что-то, что помогло бы заглушить голос сомнения, который начинал звучать всё отчётливее.

Когда я повернулся, то увидел, как Кристи молча снимает подаренный мною серебряный браслет с тонким синим камешком. Она положила его на стол и направилась к своей комнате.

— Кристи, — окликнул я её.

Она остановилась, но не обернулась.

— Если ты когда-нибудь вспомнишь, кем мы были друг для друга, — сказала она тихо, — я буду ждать.

Дверь её комнаты закрылась с мягким щелчком — не грохот, не гнев, а тихое принятие. И от этого было ещё больнее.

Я остался стоять посреди гостиной с бокалом виски в руке, глядя на серебряный браслет, поблёскивающий в свете свечей, которые Кристи зажгла для нашего несостоявшегося ужина.

Незаметно наступил ноябрь. Странная рутина накатила как-то внезапно. То есть, в прошлой жизни у меня тоже был свой ритм, но сейчас… Теперь каждый мой день был расписан по минутам, как будто какой-то невидимый мудак с ежедневником контролировал каждый мой шаг.

Шесть утра. Я просыпался от тихого стука в дверь — Михаил приносил чай. Не просто кипяток с пакетиком, а настоящий чай в серебряном заварнике, с тонким фарфоровым сервизом. Рядом всегда лежала свежая газета.

— Доброе утро, господин, — говорил он, бесшумно расставляя чашки на прикроватном столике. — Сегодня тринадцатое ноября, среда. Погода ясная, температура около пяти градусов. Мистер Никонов просил напомнить о встрече в полдень.

Он докладывал обо всём так, словно я какой-нибудь чиновник или начальник. В его глазах не было ни страха, ни подобострастия — только профессиональная вежливость человека, который делал это уже тысячу раз для десятка таких как я.

Семь утра. Пробежка с Григорием — бывшим чемпионом по боксу, которого Никонов нанял специально для меня. Десять километров по набережной — в любую погоду, будь то дождь, снег или ветер. Он бежал чуть впереди, задавая темп, изредка оборачиваясь, чтобы бросить короткие замечания:

— Держи дыхание! Спина ровнее! Ещё один километр, не сбавляй!

В конце мы останавливались у старого пирса. Григорий доставал из кармана секундомер, смотрел на результат и удовлетворённо хмыкал:

— На двадцать секунд быстрее, чем вчера. Прогресс.

Спина у него была прямая, как у солдата, несмотря на возраст. И взгляд такой же — цепкий, оценивающий. Такие, как он, не задавали лишних вопросов. Они просто делали свою работу и уходили.

— У тебя природный талант, Сокол, — говорил он позже, пока я избивал боксёрскую грушу в частном спортзале в подвале особняка. — Такой встречается раз в десять лет. Но таланта мало. Нужна техника. Дисциплина. Воля.

Григорий был суров, но справедлив. Жесткий, как старая подметка, но без лишнего садизма. Он быстро просек, что я не просто очередной богатенький мальчик на побегушках у Никонова, поэтому тренировал меня на полную катушку, как настоящего бойца.

И знаете что? Это было единственное время за весь день, когда я чувствовал себя… живым. Ведь здесь были только я и груша. Удар, еще удар, связка, блок. Пот застилал глаза, легкие горели огнем, но мозг наконец-то затыкался. Никаких мыслей о заданиях Никонова, никаких воспоминаний о разочарованном взгляде Кристи, никаких сомнений в том, что я сделал правильный выбор. Только чистая, честная боль в мышцах и адреналин в крови. Свобода, черт возьми. Пусть даже в клетке, но все-таки свобода.

Девять утра. Возвращение домой, душ, завтрак. Михаил подавал омлет с лососем, свежий хлеб, фрукты. Всё на серебряных блюдах, с безукоризненной сервировкой. Я ел один за огромным столом, рассчитанным на двенадцать персон. Иногда смотрел на закрытую дверь комнаты Кристи и думал — выйдет ли она сегодня? Присоединится ли ко мне?

Она никогда не выходила. Михаил потом рассказывал, что относил ей завтрак в комнату, но она едва притрагивалась к еде.

Десять утра. Рабочий кабинет. Я просматривал отчёты, которые присылал Никонов — списки товаров, маршруты, имена. Учился вникать в детали его бизнеса, запоминать имена нужных людей, понимать скрытые связи. Часто натыкался на упоминания о контрабанде, подкупе чиновников, угрозах конкурентам. Не задавал вопросов.

В одиннадцать за мной приезжал автомобиль — чёрный, с тонированными стёклами. Водитель — молчаливый мужчина средних лет — открывал дверь, не говоря ни слова. Я садился на заднее сиденье и мы ехали в особняк Никонова.

Полдень. Никонов принимал меня в своём кабинете — том самом, с глобусом и картотекой. Обычно он был не один — рядом всегда находились какие-то люди, с которыми он хотел меня познакомить. Судовладельцы, промышленники, высокопоставленные чиновники. Все они смотрели на меня с тем особым интересом, с каким обычно разглядывают диковинных зверей в зоопарке.

— Мой протеже, — представлял меня Никонов. — Молодой, но очень перспективный.

И в глазах собеседников мелькало понимание — не просто помощник, а что-то большее. Особо ценный актив? Они не спрашивали прямо, но я чувствовал их любопытство.

После встречи Никонов обычно давал мне какое-нибудь поручение. Оно не всегда требовало применения дара — иногда просто нужно было передать конверт, доставить сообщение, проследить за кем-то. Но он всегда подчёркивал, что мне доверяет.

— Только тебе, Сокол, — говорил он, похлопывая меня по плечу. — Больше никому не могу доверить такое деликатное дело.

И часть меня — та самая, которая выросла в трущобах, голодная до признания и одобрения — впитывала эти слова, как губка.

Три часа дня. Я возвращался домой, выполнив очередное поручение. Михаил встречал меня у двери, забирал пальто, интересовался, не желаю ли я чего-нибудь.

— Кристи выходила из комнаты? — спрашивал я каждый раз.

— Нет, господин, — отвечал он каждый раз. — Но она просила книги. Я доставил ей несколько романов из библиотеки.

Я кивал, стараясь не показывать разочарования.

Пять вечера. Три раза в неделю ко мне притаскивался старик — мой наставник по ментальным способностям. Имени его я так и не узнал — как я понял, из соображений безопасности. Я пару раз пытался спросить, но он только загадочно улыбался и менял тему. Никонов тоже темнил, просто буркнув, что он «специалист по особым талантам», и всё. Так что я просто звал его Наставником, а он не возражал.

Внешность у старика была колоритная: лицо как печеное яблоко — всё в морщинах, борода седая до пояса, а глаза… глаза жуткие, если честно. Молочно-голубые, будто затянутые туманом. Иногда казалось, что он слепой как крот. Но это не мешало ему безошибочно чуять, где я стою, и даже видеть, когда я слегка приподнимал бровь или прищуривался. Как он это делал — хрен его знает.

Обычно мы садились в гостиной, зажигали свечи, и он учил меня контролировать дар. Медитировать и фокусировать свою волю.

Под его руководством я делал упражнения — визуализировал, медитировал, пробовал ментально воздействовать на простые объекты. С каждым разом у меня получалось всё лучше. Я чувствовал, как растёт моя власть над даром. Как углублялась связь с амулетом. Как усиливался мой ментальный голос — тот, который заставлял людей подчиняться.

Иногда мне казалось, что старик знал обо мне больше, чем показывал. Знал о моём происхождении, о том, чья кровь течет в моих венах. Но он никогда не задавал вопросов, и я был благодарен ему за это.

Семь вечера. Ужин. Снова один за большим столом, если только Никонов не приглашал меня на какой-нибудь приём или деловую встречу. В такие дни я возвращался поздно, пропахший сигарным дымом и дорогим парфюмом.

Вечера я часто проводил в обществе Никонова и его круга — судовладельцев, чиновников, богачей. Мы пили дорогие напитки, курили сигары, обсуждали политику и бизнес. Я быстро научился различать статус человека по одежде, манерам, часам на запястье. Узнал, что такое настоящее шампанское (в отличие от игристого вина), как правильно держать бокал коньяка, какие темы можно обсуждать в обществе дам, а какие — нет.

В эти вечера я почти всегда видел Алису — она словно специально оказывалась рядом. Её платья становились всё более откровенными, духи — всё более пьянящими, прикосновения — всё более интимными. Она флиртовала уже почти в открытую, и все это видели. Включая Никонова, который, казалось, одобрял внимание дочери к своему протеже.

Я не поощрял её — но и не отталкивал. Это была игра на грани, в которой я пытался сохранить равновесие. Алиса была ключом к сердцу Никонова, его слабым местом. Единственным человеком, к которому он испытывал какие-то тёплые чувства. И я не мог себе позволить её обидеть.

Девять вечера. Я сидел в кабинете с бокалом виски, слушал джаз на проигрывателе и смотрел на ночной город за окном. Иногда просматривал газеты или финансовые отчёты, которые присылал Никонов. Иногда просто думал.

В такие моменты я чаще всего вспоминал старую жизнь — нищету, голод, постоянный страх. И почти всегда приходил к выводу, что сделал правильный выбор. Что всё это — роскошь, комфорт, безопасность — стоило той цены, которую пришлось заплатить.

Одиннадцать вечера. Перед сном я иногда останавливался у двери Кристи. Прислушивался. Иногда слышал, как она листала страницы книги. Иногда — тихий плач. Чаще всего — просто тишину.

Несколько раз я пытался заговорить с ней через дверь. Один раз даже извинился — сам не зная, за что конкретно. Но в ответ получал либо молчание, либо короткое «уходи».

И я уходил. Возвращался в свою спальню, ложился в огромную кровать с шёлковым бельём и пытался уснуть. А на прикроватной тумбочке лежал серебряный браслет с синим камнем — тот самый, что я подарил Кристи на день рождения. Она вернула его в тот вечер, когда заперлась в своей комнате. И с тех пор мы жили как чужие люди в одной квартире, разделённые не просто стеной, а целой пропастью несказанных слов и несбывшихся ожиданий.

Так проходили дни. Один за другим, сливаясь в бесконечную череду одинаковых рутинных действий. До того самого дня, когда Никонов позвал меня для разговора о Вихре.

А потом был Вихрь. И бой, который снова перевернул все с ног на голову…