Хроники Менталиста 3

Глава 15 Три месяца

Три месяца спустя…

Первый снег выпал неожиданно — ещё вчера улицы Ржавого Порта были серыми и голыми, а сегодня город преобразился, скрыв свои уродливые шрамы под девственно-белым покрывалом. Я стоял у панорамного окна своей квартиры на десятом этаже, наблюдая, как снежинки кружатся в жёлтом свете уличных фонарей. Отсюда, с высоты, город казался почти красивым — белые крыши, дымящие трубы, огни кораблей в гавани. Почти как на рождественской открытке.

Только вот в Ржавом Порту не бывает рождественских открыток.

За моей спиной мягко тикали антикварные швейцарские часы — массивные, в корпусе из красного дерева, с позолоченным маятником. Их мерный ход отсчитывал секунды моей новой жизни. Три месяца. Всего три месяца понадобилось, чтобы уличный оборванец превратился в… кого? Аристократа? Бизнесмена? Наёмного убийцу в дорогом костюме?

Я отвернулся от окна и окинул взглядом свою гостиную. Тяжёлые бархатные шторы цвета бургундского вина, мебель из красного дерева, антикварный письменный стол, хрустальный графин с виски на серебряном подносе. В углу — проигрыватель виниловых пластинок, негромко наигрывающий джаз. Рядом стойка с коллекцией пластинок, которые я даже не успел прослушать.

Михаил, мой личный слуга — пожилой, подтянутый мужчина с военной выправкой и мёртвыми глазами — бесшумно возник в дверях.

— Господин, — произнёс он с едва заметным поклоном, — звонила мисс Никонова. Просила напомнить о вечере. Она также сказала, что подобрала для вас костюм, он будет доставлен к шести.

Я кивнул, не оборачиваясь. В отражении оконного стекла я увидел, как Михаил застыл в ожидании дальнейших указаний. Его присутствие всегда создавало странное ощущение — словно за тобой постоянно наблюдают. Хотя, конечно, так и было. Я не сомневался, что каждое моё слово, каждый шаг аккуратно записывается в невидимый блокнот и докладывается Никонову.

— Что-нибудь ещё, господин? — спросил Михаил после паузы.

— Кристи выходила из комнаты?

— Нет, господин, — ответил он тоном врача, сообщающего о безнадёжном пациенте. — Завтрак остался нетронутым. Обед она тоже не тронула. Я оставил ужин у двери, как обычно.

Я снова кивнул и жестом отпустил его. Когда двери бесшумно закрылись, я подошёл к бару, налил себе виски и сделал глоток, чувствуя, как жидкий огонь скатывается по горлу, согревая внутренности. Если бы кто-то сказал мне три месяца назад, что я буду жить в такой квартире, пить такой виски, носить такие костюмы — я бы рассмеялся ему в лицо. Или врезал бы за издёвку.

А теперь… всё это было моим. И одновременно — чужим. Как взятым напрокат. Как лейкопластырь на гноящейся ране.

Я остановился перед дверью в дальнем конце коридора. За этой дверью была она — Кристи. Единственный человек, который когда-либо верил в меня. Единственный человек, с которым я по-настоящему ощущал себя живым. И теперь она заперлась там, словно в крепости, защищаясь от меня — того, кто поклялся её защищать.

Я поднял руку, собираясь постучать, но замер. О чём нам говорить? Что сказать? Каждый день повторялось одно и то же — я стучал, она молчала или бросала сквозь дверь короткие, колючие фразы. Если я пытался открыть дверь, она включала радио на полную громкость, заглушая любые мои слова.

Но сегодня что-то было иначе. Может, это был снег за окном. Или джаз, играющий в гостиной. Или третий стакан виски в моей руке. Я постучал.

Тишина.

— Кристи, — позвал я. — Слушай… Никонов устраивает вечер. Не хочешь пойти? Там будет вся элита города. Музыка, шампанское, всё такое.

Молчание за дверью длилось так долго, что я уже подумал, она спит. Но потом донёсся её голос — такой тихий, что я едва разобрал слова:

— Чтобы играть роль твоей ручной зверюшки? Спасибо, обойдусь.

Меня словно пнули под дых. Каждый раз, когда я слышал её голос, меня накрывало волной противоречивых эмоций — радостью, что она всё-таки разговаривает со мной, и болью от того, сколько горечи было в этих словах.

— Я делаю это ради нас, — сказал я, прислонившись лбом к прохладному дереву двери. — Ради нашей безопасности.

— Ты запер меня в золотой клетке, пока сам бегаешь по поручениям местного криминального босса, — её голос стал чуть громче, в нём прорезались знакомые стальные нотки. — Называй это как хочешь, Макс. Но не лги хотя бы себе.

Я уже открыл рот, чтобы ответить, когда в дальнем конце коридора раздалась характерная трель телефона. Резкий, требовательный звук врезался в тишину, разрушая даже ту хрупкую связь, что возникла между нами через закрытую дверь.

— Мне нужно ответить, — сказал я, хотя знал, что она не спрашивала.

Ответом была тишина.

Я вернулся в гостиную, где на лакированном столике стоял массивный телефонный аппарат кремового цвета.

— Слушаю, — произнёс я, подняв трубку.

— Сокол, — промурлыкал женский голос, от которого в животе что-то неприятно сжалось. — Надеюсь, не разбудила?

Алиса. Кто же ещё. Она произносила «Сокол» с каким-то особым придыханием, словно смакуя каждый слог. В её устах даже моё прозвище звучало фальшиво. Словно дешёвая подделка под аристократический акцент.

— Нет, я не спал, — ответил я, глядя в окно, где продолжал кружить снег. — Что-то случилось?

— О, непременно, — её смех был лёгким, звонким, отточенным годами практики. — Ты ведь не забыл про вечер? Отец будет представлять тебя главе судоходной компании. Это важно, милый. Для нас обоих.

Это «милый» повисло в воздухе, требуя реакции. Я промолчал, не поощряя, но и не обрывая. За последние месяцы я научился балансировать на этой тонкой грани — не поддаваться на заигрывания дочери Никонова, но и не отталкивать её резко. Алиса была частью сделки, которую я заключил. Негласной, но обязательной частью.

— Я помню, — сказал я. — Михаил сказал, ты прислала костюм?

— Да, это новый портной, из столицы, — в её голосе появились собственнические нотки. — Я выбрала тёмно-синий. Он подчеркнёт твои глаза. И ещё, — она сделала паузу, наверняка поправляя причёску или любуясь собой в зеркале, — я заказала тебе запонки. Серебряные, с ониксом. Они будут восхитительно сочетаться с моим колье.

Я посмотрел на часы. Почти пять. Скоро принесут костюм, затем придётся ехать на этот чёртов ужин. Ещё один вечер в компании напыщенных богачей, которые смотрят на меня как на диковинную зверюшку — экзотического питомца Никонова, способного разбить человеку лицо одним ударом или заставить его плясать голым, если хозяин прикажет.

— Буду готов к семи, — сказал я, заканчивая разговор.

— Жду с нетерпением, милый, — её голос снова стал мурлыкающим. — Ты не пожалеешь о сегодняшнем вечере, обещаю.

Я повесил трубку и несколько секунд смотрел на телефонный аппарат, словно тот мог укусить. Затем налил себе ещё виски, вернулся к окну и сделал большой глоток, чувствуя, как алкоголь притупляет нарастающую внутри тревогу.

Три месяца. Всего три месяца, а я уже не узнаю себя в зеркале.

Оглядываясь назад, я понимаю, что настоящее превращение началось с торговца оружием — Семёнова.

После случая с Волковым и Шакалом прошло всего две недели. Тогда я наивно полагал, что самое страшное позади — документы подписаны, деньги получены, первое задание для Никонова выполнено. Теперь можно выдохнуть.

Как же я ошибался.

Никонов просто дал мне время освоиться в новой роли, словно хищник, терпеливо выжидающий, когда жертва расслабится. А затем вызвал к себе — в тот самый кабинет с массивным дубовым столом, над которым возвышался глобус с подсвеченными изнутри континентами.

— Присаживайся, Сокол, — Никонов указал на кожаное кресло напротив. — У меня для тебя есть новое дело.

Он достал из ящика стола папку — плотную, картонную, с тесёмками. Открыл её и разложил передо мной фотографии. Чёрно-белые, зернистые, явно сделанные скрытой камерой. На них был мужчина средних лет, неприметной внешности, в простом сером костюме.

— Виктор Семёнов, — произнёс Никонов, постукивая пальцем по фотографии. — Владелец сети складов на восточной окраине. Формально его бизнес легален — хранение и распределение промышленных товаров. Но на деле…

Он выдержал паузу, изучая моё лицо.

— На деле Семёнов поставляет оружие для Сопротивления. Винтовки, пистолеты, взрывчатка — всё, что может пригодиться тем, кто хочет свергнуть нынешнюю власть. — Никонов откинулся в кресле. — Я бы мог просто сдать его Серым, но… его склады слишком ценны. Мне нужен этот бизнес. Целиком и полностью.

Я пролистал фотографии. Семёнов у своей машины. Семёнов на складе. Семёнов с какими-то людьми, передающий им небольшой свёрток.

— И при чём тут я? — спросил я, хотя прекрасно понимал ответ.

— Мне нужно, чтобы он подписал документы о передаче мне всего бизнеса, — Никонов достал из ящика другую папку, с печатями и подписями. — Добровольно, без принуждения. Чтобы комар носа не подточил. Я предлагал ему деньги — он отказался. Предлагал защиту — отказался. — Он развёл руками. — Теперь твоя очередь. Предложи ему то, от чего он не сможет отказаться.

Я пролистал несколько страниц договора, вчитываясь в мелкий машинописный текст с пробелами для подписей. Все было оформлено безупречно — не подкопаешься.

— А почему бы просто не пригрозить сдать его Серым? — спросил я, поднимая глаза на Никонова. — Если он действительно связан с Сопротивлением, одного намёка будет достаточно.

Никонов сложил пальцы домиком и несколько секунд изучал меня с нечитаемым выражением лица. Затем сухо усмехнулся:

— Очевидное решение, не правда ли? — он покачал головой. — Но неверное. Во-первых, у Семёнова налажены собственные каналы с некоторыми коррумпированными чиновниками. Одного доноса может быть недостаточно, если он успеет договориться с нужными людьми.

Никонов встал и подошёл к окну, заложив руки за спину.

— Во-вторых, как он отреагирует на угрозу? Подпишет и сбежит? А может атакует моих людей, решив, что терять уже нечего? Предупредит своих друзей из Сопротивления, и они решат избавиться от потенциальной угрозы — то есть от меня? — он повернулся и посмотрел мне прямо в глаза. — Слишком много переменных, слишком сложно просчитать все варианты.

Я кивнул, понимая логику. Это было даже не сколько деловое решение, сколько шахматный расчёт на много ходов вперёд.

— И наконец, — Никонов вернулся к столу, — я хочу получить его бизнес, а не смотреть, как он переходит кому-то из приближенных Императора. Если вмешаются Серые, они не просто арестуют Семёнова — они конфискуют все активы. А дальше… — он сделал выразительную паузу, — эти лакомые куски распределяются между теми, у кого достаточно связей в столице. А я, знаешь ли, не в самых лучших отношениях с нынешней властью. — Он наклонился ко мне, и в его глазах мелькнуло что-то холодное. — Поэтому нужно более… тонкое решение. А тонкость — твоя специализация, не так ли?

Я закрыл папку.

— У вас есть его адрес?

Никонов улыбнулся — так, наверное, улыбается рыбак, когда чувствует, что рыба заглотила крючок.

— Разумеется. Всё, что тебе нужно знать, в этом досье. — Он постучал пальцем по картонной папке. — У тебя три дня. В среду жду тебя с подписанными документами.

Я кивнул и встал, собираясь уходить.

— И, Сокол, — окликнул меня Никонов, когда я был уже у двери. — Постарайся не оставлять… следов. Никаких травм, синяков, сломанных пальцев. — Его пальцы легко постукивали по столу, выдавая скрытое раздражение. — Семёнов должен быть в идеальном состоянии, чтобы никто не заподозрил принуждение. И в отличие от нашего первого дела, я хотел бы знать, что все концы надёжно… урегулированы.

Он многозначительно посмотрел на меня, давая понять, что история с исчезнувшим Волковым еще не забыта.

— Так что используй свой дар… аккуратно, — добавил он, возвращаясь к бумагам. — И эффективно.

Следующие два дня я наблюдал за домом Семёнова. Двухэтажный, с белым забором и садом, где на старом дубе висели потрёпанные детские качели. Я сидел в машине, которую мне выделил Никонов — чёрном седане с затемнёнными стёклами — и делал заметки в блокноте.

Семёнов каждое утро уходил на работу в восемь, возвращался к шести. Его жена — миловидная женщина с уставшим лицом и добрыми глазами — готовила ужин, который вся семья ела вместе за большим столом на кухне. Я видел их через окно — Семёнова, его жену, сына лет десяти и дочь, совсем малышку, может, семи лет. После ужина дети садились делать уроки, а Семёнов обычно слушал радио в гостиной, иногда с газетой или журналом.

Во второй вечер наблюдения я оставил машину в паре кварталов и подобрался ближе к дому. С южной стороны здания росло старое дерево, с ветвей которого открывался отличный обзор на гостиную через большое незанавешенное окно. Я видел, как Семёнов читал детям какую-то книгу, драматично жестикулируя и меняя голоса для разных персонажей. Дети хохотали, а его жена, сидя в кресле с вышивкой, время от времени поднимала глаза и улыбалась, глядя на эту сцену. Обычный семейный вечер, наполненный теплом и уютом, о котором такие как я могли только мечтать.

С каждым часом наблюдения внутри меня росло что-то тяжёлое и холодное. Чем дольше я смотрел на эту нормальную, счастливую семью, тем яснее понимал, что собираюсь разрушить. Даже если Семёнов не пострадает физически, даже если я просто заставлю его подписать бумаги — его жизнь, жизнь его семьи будет разрушена. Никонов не из тех, кто оставляет недоделанную работу.

Но разве у меня был выбор? Либо я выполняю задание, либо… что? Возвращаюсь в трущобы, без денег, без защиты? С имперскими агентами, охотящимися за мной? С Кристи, которой я обещал безопасность, защиту, нормальную жизнь?

Я вспомнил нашу комнатушку в трущобах, сырые стены, плесень в углах, вечно протекающий потолок. Вспомнил наши голодные ночи, когда приходилось делить один сухарь на двоих. Вспомнил, как Кристи однажды подхватила лихорадку, а у нас не было денег даже на простейшие лекарства. Я тогда чуть с ума не сошёл от беспомощности.

И ради чего? Ради каких-то абстрактных принципов? Ради людей, которых я даже не знаю? Нет уж… надоело…

Семёнов, возможно, хороший семьянин и отец. Но он тоже сделал свой выбор. Поставлять оружие Сопротивлению — это игра с огнем. Он знал, на что идет. Знал риски. И теперь пришло время поплатиться.

К третьему дню наблюдений мой внутренний конфликт стих, уступив место холодному расчёту. Я знал, что сделаю то, что должен. Что от меня требуется. И постараюсь сделать это максимально… гуманно. Если такое слово вообще применимо к тому, что я собирался совершить.

Поздно вечером третьего дня я вошёл в дом Семёнова через чёрный ход. Замок не представлял сложности — простой механизм с цилиндром, я вскрыл его за тридцать секунд.

В доме было тихо. Дети уже спали наверху, их тихое, ровное дыхание едва слышно доносилось из-за приоткрытых дверей. Жена Семёнова тоже легла — я видел, как погас свет в их спальне около часа назад.

Сам Семёнов сидел в гостиной за старым письменным столом, заваленным бумагами. Настольная лампа с зелёным абажуром отбрасывала мягкий свет на разложенные чертежи. Судя по виду — чертежи складов. На столе стоял стакан с виски, рядом пепельница с дымящейся сигаретой. По радио передавали классическую музыку — пианино, кажется Шопен, но я никогда не разбирался в таких вещах.

Я подождал, пока он поднесёт сигарету к губам, и тогда шагнул в круг света от лампы.

— Не двигайтесь, пожалуйста, — сказал я тихо.

Семёнов вздрогнул, сигарета выпала из пальцев в пепельницу. Он посмотрел на меня — и я увидел, как на его лице сменяют друг друга удивление, страх и, наконец, странная покорность. Словно он ждал этого визита.

Его рука скользнула к ящику стола, но я был готов:

— Мне кажется, вы не хотите двигаться.

Приказ, усиленный даром, пригвоздил его к месту. Семёнов застыл с полуоткрытым ящиком, где, я был уверен, хранился пистолет. Его глаза расширились от ужаса, но тело не слушалось.

В этот момент я понял, что обычного внушения будет недостаточно. Даже если я заставлю его подписать бумаги, он может быстро прийти в себя и нанести ответный удар. Никонов предупреждал, что Семёнов — человек волевой и упрямый. Нужно было что-то более… фундаментальное.

Я положил ладонь на его лоб, чувствуя, как амулет под рубашкой раскаляется. В свое время Гаррет рассказывал о технике замещения воспоминаний — сложной, энергозатратной, но эффективной. Ментальный эффект держался около недели с моим уровнем силы и амулетом, но этого было более чем достаточно.

— Смотри на меня, — приказал я, соединяя наши сознания. — Ты забудешь о моём визите. Вместо этого ты вспомнишь, как час назад к тебе пришёл человек из Сопротивления. Связной, которого ты знаешь как Ястреба.

Глаза Семёнова затуманились, когда я начал плести новую реальность в его сознании.

— Ястреб сообщил, что ваша ячейка раскрыта. Имперские агенты выследили последнюю поставку. Они знают о складах, о тебе, о твоей семье. У вас осталось меньше суток перед арестом. Ястреб предложил единственный выход — продать склады Никонову. Да, именно Никонову. Он не друг Сопротивления, но и не агент Империи. Он заинтересован только в бизнесе. Если склады будут принадлежать ему, имперские ищейки потеряют след.

Я чувствовал, как его сознание сопротивляется, пытаясь отторгнуть фальшивые воспоминания. Но амулет пульсировал под рубашкой, наполняя меня силой, и я продавливал новую реальность слой за слоем.

— Ястреб принёс документы о продаже. Ты вначале отказывался, считая это предательством. Но он убедил тебя, что безопасность семьи важнее. Что с деньгами от продажи вы сможете уехать, начать новую жизнь. Что Сопротивление найдёт другие пути поставок оружия. Наконец, ты согласился.

Семёнов дёрнулся, его лоб покрылся испариной, но я видел, как мои слова проникают в его сознание, перекраивая память о последнем часе.

— Ты подписал все бумаги, — продолжил я, доставая из портфеля договор. — Вот они. Это было трудное, но необходимое решение. Ты уже купил билеты на поезд. Уезжаете завтра на рассвете. Новая жизнь, новый город, подальше от всего этого.

Я разложил договор на столе и ослабил ментальный контроль, позволяя Семёнову двигаться. Он моргнул несколько раз, затем, с отсутствующим взглядом человека в трансе, взял ручку и подписал каждую страницу — чётко, уверенно, без колебаний. Это были не подписи человека под принуждением, а осознанное решение того, кто уже смирился с неизбежным.

Когда последняя подпись была поставлена, я собрал документы и убрал их в портфель. Затем снова коснулся его лба, закрепляя иллюзию.

— Ястреб ушёл пять минут назад, — прошептал я. — Ты сидишь один, думая о предстоящем отъезде. О том, как объяснить детям, почему нужно уехать так внезапно. О новой жизни, которая ждёт вас.

Я отступил к двери, наблюдая, как Семёнов медленно приходит в себя. Он поднял руку к лицу, словно вытирая невидимые слезы, затем глубоко вздохнул. Его взгляд упал на семейную фотографию на столе, и я увидел, как в глазах проступила решимость человека, который сделал трудный, но необходимый выбор.

— Прощай, Виктор, — сказал я тихо, выскальзывая в ночь. — И. удачи в новой жизни.