Хроники Менталиста 3

Глава 13 Право последнего выбора

Склад № 17 выглядел как все заброшенные здания в порту — обшарпанный, с потрескавшимися стенами и ржавыми металлическими воротами. Сквозь разбитые окна под самой крышей едва пробивался тусклый свет. Если бы не двое крепких парней у входа, никто бы не подумал, что внутри может быть что-то ценное.

Я подошёл к охранникам, ощущая, как с каждым шагом растёт тяжесть внутри. После ссоры с Кристи я бесцельно бродил по ночным улицам, пытаясь привести мысли в порядок. Несколько часов я просто шатался по порту, слушая шум волн и крики чаек, пока наконец не решил, что раз уж всё пошло к чёрту, нужно хотя бы закончить начатое.

— Я от Виктора Павловича, — сказал я, останавливаясь перед охранниками.

Они переглянулись, затем один из них — коренастый мужик с квадратной челюстью и неестественно сросшимся носом, явно не раз сломанным — кивнул.

— Тебя ждут, — сказал он, открывая небольшую боковую дверь. — Заходи.

Я прошёл мимо них, ощущая их изучающие взгляды, буравящие мою спину. Внутри всё скручивалось в тугой узел. Одно дело — использовать дар для выживания, когда другого выхода попросту нет, и совсем другое — вот так, хладнокровно, по заказу.

«Убедить» человека… какое же, сука, удобное слово. Чистое, стерильное. Правда была куда грязнее — я собирался залезть в чужой разум, выкрутить его наизнанку и подчинить своей воле. И всё это не ради спасения своей шкуры, не в горячке боя, а просто… по контракту. Ради, мать его, лучшей жизни.

С этими мыслями я шагнул вглубь склада.

Промозглый воздух ударил в нос смесью запахов — машинного масла, застоявшейся сырости и слабого, но безошибочно узнаваемого металлического духа крови. Стальные перегородки разделяли пространство на секции, превращая огромное помещение в лабиринт из импровизированных камер. Желудок сжался в тугой комок. Судя по всему, «убеждение» здесь проводили давно и со знанием дела.

Меня встретил молодой парень в деловом костюме — слишком дорогом для обычного охранника. Его холёное лицо выражало скуку человека, для которого всё происходящее было рутиной.

— Ты новенький специалист? — спросил он, окидывая меня оценивающим взглядом. — Сокол, верно?

— А ты всегда задаёшь вопросы, ответы на которые уже знаешь? — холодно бросил я. — Где объект?

Парень кивнул на дальнюю секцию, слегка стушевавшись под моим взглядом.

— Там. Но должен предупредить — старик упрямый. Мы работали с ним три дня, и никакого прогресса.

Работали. Эвфемизм, который мог значить что угодно — от разговоров до пыток. Судя по запаху крови и напряжённому выражению лица парня, речь шла о чем-то куда более жестоком.

— Я справлюсь, — коротко ответил я, направляясь к указанной секции.

— Хозяин сказал, что нужны подписи на всех документах, — крикнул он мне вслед. — Они там на столе лежат! Будь внимательнее!

Я кивнул, не оборачиваясь, и пошёл дальше. С каждым шагом внутри нарастало странное ощущение — не страх, не волнение, а какое-то тупое оцепенение. Словно я наблюдал за происходящим со стороны.

Зона в дальнем конце склада была отгорожена толстой брезентовой шторой. За ней обнаружилось импровизированное помещение с голым столом, двумя стульями и тусклой лампой под потолком. В углу стояла койка, на которой сидел седовласый мужчина.

Я осторожно приблизился, всматриваясь в фигуру. Судя по досье, это должен был быть Сергей Волков, владелец транспортной компании. Старик был крепким для своих лет — широкие плечи, жилистые руки с мозолями от многолетней работы. Однако сейчас он выглядел измотанным: под глазами залегли глубокие тени, на подбородке виднелась седая щетина, а на скуле расплывался синяк.

Он поднял голову, когда я вошел, и посмотрел на меня взглядом, который не вязался с его положением. Ни тени страха или отчаяния — только спокойная решимость человека, который давно примирился с худшим исходом. Синяки и ссадины на лице только подчеркивали это странное достоинство. Он словно смотрел сквозь меня, будто я был не тюремщиком, а случайным прохожим.

Седые волосы были аккуратно зачесаны назад, несмотря на явное отсутствие расчески, а воротник измятой рубашки расправлен, насколько это возможно в таких условиях. Даже здесь, в клетке, он сохранял остатки самоуважения — упрямую, почти старомодную гордость человека другой эпохи.

— Новый специалист по переговорам? — спросил он с легкой иронией, едва заметно приподняв бровь. — Они решили привлечь молодое поколение? Интересный ход.

Его голос звучал ровно, с едва заметной хрипотцой, но без тени страха. Так мог бы говорить преподаватель в академии, встретивший нового студента, но никак не пленник.

— Я смотрю, они меняют тактику, — заметил он, разглядывая меня с усталым интересом. — Сначала были громилы с железными кулаками, потом какой-то задохлик со своими ядами, а теперь вот тебя прислали… — Он слегка наклонил голову. — Что ж, давай узнаем, какие у тебя методы, мальчик.

Я невольно напрягся. Этот старик переворачивал всю ситуацию — вместо запуганной жертвы передо мной сидел человек, который, казалось, давно перестал бояться смерти. В его глазах читалось что-то, похожее на сдержанное любопытство, как будто я был не угрозой, а просто необычным эпизодом в конце долгой жизни.

— Виктор Павлович хочет, чтобы вы подписали эти документы, — сказал я, указывая на бумаги на столе. Мой голос прозвучал тише, чем я рассчитывал.

Старик улыбнулся.

— Конечно, хочет, — он медленно кивнул, словно мы обсуждали погоду или цены на рыбу. — А я вот не хочу. Так и живем, каждый со своими желаниями. Только у Никонова есть множество сторонников, а у меня одно лишь упрямство.

Он пошевелил пальцами правой руки — два из них были явно сломаны и неестественно выгнуты. Безмолвное напоминание о «методах убеждения», которые применяли до меня.

Я подошел ближе, подтянул второй стул и сел напротив него, вместо того чтобы нависать сверху, как, вероятно, делали другие «переговорщики».

— Почему вы отказываетесь? — спросил я, пытаясь понять этого странного человека. — Я посмотрел договор — Никонов предлагает хорошие деньги. Вы могли бы уехать, начать новую жизнь где-нибудь на побережье. Купить дом с видом на море и забыть этот гнилой порт.

Волков посмотрел на меня внимательно, с легким наклоном головы, как будто видел что-то неожиданное. Его глаза — светло-серые, почти прозрачные — казались неуместно живыми на измученном лице.

— Странный вопрос для того, кто пришел меня «убеждать», — он сделал паузу, продолжая изучать меня. — Обычно ваши коллеги сразу переходят к делу. К угрозам или… — он бросил взгляд на свои искалеченные пальцы, — к аргументам более физического характера.

Он подался немного вперед.

— Ты не похож на них. В твоих глазах есть что-то… другое. Может быть, сомнение? Или просто ты еще не привык к этой работе?

— Я не совсем… обычный специалист, — ответил я, не зная, как объяснить свою роль.

— Вижу, — кивнул старик с неожиданным пониманием. — Что ж, раз ты спрашиваешь… Моя компания — это не просто бизнес. Это люди. Почти две тысячи человек, которые работают на моих доках, складах, в конторах. Мужчины и женщины, которые доверили мне свои судьбы.

Он потер сломанные пальцы, словно боль помогала ему сосредоточиться.

— Если Никонов получит контроль, он автоматизирует половину операций, а остальное передаст своим людям. Все это он мне сам сказал, даже не скрывал. — Он горько хмыкнул. — Для него это просто цифры на бумаге, процентное соотношение затрат и выручки. Для меня — живые люди с семьями, с детьми, которых нужно кормить.

В его словах не было пафоса, никакой наигранности или попыток меня разжалобить. Только тихая убежденность человека, который точно знает, за что стоит и почему.

— Мой отец построил эту компанию после войны, — продолжил он, глядя куда-то сквозь меня, словно видел прошлое. — Начинал с одной лодки, потом купил первый док, потом второй… К моменту, когда я принял управление, у нас работало уже больше сотни человек. Теперь почти две тысячи.

Его взгляд снова сфокусировался на мне.

— Ты, наверное, считаешь меня идеалистом, — продолжил он, заметив мое выражение. — Старым дураком, готовым умереть за принципы. Может, так и есть. — Он слабо улыбнулся. — Но знаешь, в моем возрасте уже поздно менять себя. Человек либо верен тому, во что верит, либо нет. Середины не бывает.

Что-то в его словах затронуло внутри меня струну, о существовании которой я почти забыл. Нотку искренности, которая так редко встречалась там, где я вырос. В трущобах люди готовы были продать душу за пачку купюр, а этот старик, имея возможность обеспечить себе безбедную старость, думал о других. О людях, которых даже не знал лично — тысячах рабочих, большинство из которых он, вероятно, никогда не встречал.

Я вспомнил слова Кристи: «Ты всегда был лучше, чем думал о себе». Интересно, что бы она сказала, увидев этого старика? Наверное, нашла бы в нем родственную душу.

— Вы не думали, что произойдет с вашими людьми, если вы здесь умрете? — спросил я, понимая жестокость вопроса, но нуждаясь в ответе.

Волков улыбнулся, обнажив неровные зубы. В уголках его глаз собрались морщинки — следы долгой, непростой жизни.

— У меня есть план на этот случай. Завещание, переводящее контрольный пакет акций в коллективную собственность работников. — Его взгляд стал жестче. — Никонов знает об этом, потому и хочет, чтобы я подписал передачу при жизни. После моей смерти ему будет гораздо сложнее захватить компанию.

Он сложил руки перед собой, морщась от боли в сломанных пальцах.

— Я готов заплатить эту цену, если это даст моим людям шанс. Никонов это понимает, поэтому и прислал тебя. — Он внимательно посмотрел на меня. — Так что, парень, какой у тебя план? Как будешь меня «убеждать»?

В его голосе звучало спокойное любопытство и странное, почти отеческое сочувствие. Словно старик беспокоился о судьбе своего молодого «палача», а не о собственной участи.

Несколько секунд повисла тишина. Мысли роились в голове, слова выстраивались и рассыпались. Ходить вокруг да около не имело смысла.

— Я менталист, — тихо произнес я, решив перейти к делу.

Волков не выглядел удивленным. Дальше последовал медленный кивок, словно старик услышал именно то, что ожидал.

— Потому Никонов и прислал тебя, — произнес он с пониманием. — Остальные методы оказались бесполезны против упрямого старика, так что пришло время тяжелой артиллерии.

— У вас нет шансов отказаться, — сказал я, стараясь звучать уверенно. — Я могу заставить вас подписать эти бумаги одним приказом.

— Тогда почему еще не заставил? — спросил он с искренним любопытством. — Почему мы вообще разговариваем?

Ответа не находилось. Действительно, почему? Из-за слов Кристи, эхом отдававшихся в сознании? Или из-за этого старика, его тихого достоинства, его готовности умереть за свои принципы?

— Ты слишком молод для этой работы, — продолжил Волков, видя мое замешательство. — Твои глаза еще не привыкли к темноте, в которую ты собираешься шагнуть. — Он подался вперед. — Менталист, служащий таким, как Никонов, не редкость. Но обычно они приходят к этому после долгих лет разочарований и компромиссов. А ты… ты еще стоишь на пороге.

— Не читайте мне нотаций, — огрызнулся я. — Мне не нужны ваши советы.

— Конечно, — Волков кивнул. — Но подумай: если ты сделаешь это сейчас, если сломаешь меня, это станет только первым шагом. Дальше будет проще. С каждым разом все проще и проще переступать эту черту. — Он смотрел на меня без осуждения, только с каким-то глубоким пониманием. — И однажды ты проснешься и не узнаешь человека в зеркале.

Его слова попадали точно в цель, словно он видел все мои сомнения и страхи.

— Может, я не хочу быть святым, — сказал я. — Может, я просто хочу выжить.

— Выжить? — Волков поднял бровь. — Или жить? Это разные вещи, парень. Очень разные.

Я почувствовал, как внутри поднимается раздражение. Кто он такой, чтобы судить меня? Чтобы указывать, как мне жить?

— Давайте покончим с этим, — я придвинул к нему документы и ручку. — Подписывайте.

Волков долго смотрел на бумаги, потом медленно взял ручку искалеченными пальцами. Я почувствовал укол победы — неужели я убедил его без применения дара? Но вместо того, чтобы поставить подпись, он внезапно крепко сжал ручку и с неожиданной для его возраста силой направил ее острие себе в шею.

Я среагировал чисто инстинктивно, даже не успев осознать, что делаю.

— СТОП! — мысленный приказ, усиленный даром, вырвался сам собой.

Рука Волкова застыла в миллиметре от яремной вены. Его глаза расширились от шока — не от страха смерти, а от понимания, что его тело больше ему не подчиняется.

— Отпусти ручку, — скомандовал я.

Его пальцы разжались, словно управляемые невидимыми нитями, и ручка со стуком упала на стол.

— Так вот каково это, — прошептал он. — Быть марионеткой.

Я медленно ослабил ментальный захват, позволяя ему снова обрести контроль над своим телом. Старик обмяк в кресле, его плечи поникли, словно из них вынули стержень. Ручка лежала на столе между нами — обычная шариковая ручка, которая только что едва не стала орудием самоубийства.

— Зачем? — слова застревали в горле. — Зачем вы это сделали?

Волков поднял на меня взгляд, в котором застыла такая глубокая, всепоглощающая усталость, что мне стало не по себе. Он медленно выпрямился, и я увидел, как изменилось его лицо — маска спокойствия треснула, обнажив настоящего человека под ней.

— Потому что смерть — это последнее, что я мог выбрать сам, — его голос дрогнул. — А теперь ты отнял у меня даже это.

В его глазах блеснули слезы — первая настоящая слабость, которую он позволил себе показать. Одна слеза скатилась по щеке, оставляя дорожку на грязной коже. Он не стал ее вытирать.

— Дай мне закончить то, что я начал, — попросил он с неожиданной мягкостью. В его тоне не было мольбы, только тихая, убедительная просьба. — Пожалуйста. Никто не узнает. Скажешь, что не успел среагировать. Что старик оказался проворнее, чем казалось.

Я молча покачал головой, не доверяя собственному голосу.

— Мальчик, — он подался вперед, сломанные пальцы дрогнули, но Волков, похоже, не замечал боли. — Это будет милосердием. Не для меня — для тех двух тысяч человек, которые потеряют всё, если я подпишу эти бумаги.

Он глубоко вздохнул, и я услышал, как что-то хрустнуло у него внутри — сломанное ребро, возможно.

— Ты же вырос в нищете, я вижу это по твоим глазам, — продолжил он. — Ты знаешь, что происходит, когда целые семьи остаются без работы в таком городе, как этот. Знаешь, что делает голод с людьми.

Старик был прав. Эту картину я знал слишком хорошо — она преследовала меня с детства, когда сам прятался по углам в поисках пищи. Истощенные дети с раздутыми от голода животами, бродящие по улицам как призраки. Взрослые, потерявшие человеческий облик, дерущиеся насмерть за черствую корку хлеба или гнилые объедки с помоек. Семьи, распадающиеся на глазах, когда отчаяние превращает родителей в животных, готовых на всё ради выживания.

— Должен быть другой выход, — слова прозвучали жалко, беспомощно.

— Для таких, как Никонов, других выходов не существует, — покачал головой Волков. — Либо ты подчиняешься, либо тебя уничтожают. — Его голос затвердел. — Я выбрал второе. Дай мне довести мой выбор до конца.

Старик протянул руку, и на мгновение я подумал, что он снова попытается схватить ручку. Но его ладонь просто зависла в воздухе между нами — немой, отчаянный жест мольбы.

Я смотрел на него — избитого, измученного, но несломленного — и чувствовал, как внутри что-то переворачивается. В этом старике было то, что, возможно, когда-то было и во мне. Стержень. Принципы. Готовность идти до конца.

Мой взгляд упал на ручку, и я почувствовал, как время застыло. Никонов ждал результата. Кристи ждала моего возвращения, не подозревая, что я делаю. А этот старик ждал смерти как избавления.

Медленно, словно во сне, я взял ручку и положил ее перед Волковым.

Его глаза расширились, отражая целую бурю эмоций — глубокое понимание, граничащее с изумлением, недоверие, медленно уступающее место осознанию, и странная, почти болезненная благодарность.

— Спасибо, — прошептал он, и в этом слове было больше искренности, чем во всем, что я слышал за последние годы.

Его рука медленно потянулась к ручке, дрожащие пальцы застыли в миллиметре от пластика. Я затаил дыхание. Секунда растянулась в вечность. Старик поднял на меня последний взгляд — в нем читалась странная смесь благодарности и прощания.

И вдруг…