Обрывки подслушанного разговора крутились в памяти, но стоило убедиться, что я помню все правильно.
Во взгляде мужчины промелькнуло недоумение, которое быстро превратилось в злость.
— Решили сменить тактику?
— Не понимаю, о чем вы.
— В самом деле не понимаете? Или сообразили, что капризы и мольбы больше не помогут, и решили притвориться, будто потеряли память?
Да мне вовсе незачем притворяться.
— Я действительно не понимаю.
Он встал, издевательски — и вместе с тем удивительно элегантно — поклонился.
— Виктор Александрович, ваш супруг.
Как он так умудряется в каждом слове, вроде бы спокойно сказанном, в каждом жесте, вроде бы изящном, демонстрировать издевку? Изысканное хамство — кажется, не подкопаешься, а бесит.
— И за какие грехи мне досталось этакое сокровище? — буркнула я себе под нос, но он услышал.
— Вам виднее. Я вам не исповедник, а муж. — Он широко улыбнулся. — Впрочем, через некоторое время перестану им быть. Заседание консистории назначено на осень.
— Простите, а эта самая консистория — это что?
Мало ли, вдруг какая местная инквизиция и нужно делать ноги, пока жива.
— Все же в вас пропала гениальная актриса, — не унимался он. — Консистория рассмотрит вопрос о нашем разводе. И если вы полагаете, будто это пустые угрозы или что ваши ужимки заставят меня передумать… Не передумаю.
— И слава богу! — вырвалось у меня.
Виктор ошарашенно вытаращился на меня. Я прикусила язык. Пожалуй, не стоит убеждать его, что я действительно потеряла память. Не ровен час, поверит. Коллегу этого местного притащит. Убедится, что жена ничего не помнит, да и передумает разводиться, решит перевоспитать. А мне зачем этакое счастье? Красавчик, конечно, ничего не скажешь, но как-то не тянет меня спать с незнакомым мужиком, каким бы красавчиком он ни был. Да и характерец явно не подарок: вломиться к больной женщине только для того, чтобы наговорить гадостей!
— Что ж, я тоже обрадуюсь, когда, наконец, расстанусь с вами, — нашелся он. — Евгений Петрович сказал, что кризис миновал и ваше здоровье теперь вне опасности.
Да я еще вас обоих переживу. Из принципа!
— Я с ним расплатился.
— Спасибо.
Я сказала это безо всякого ехидства: в самом деле, человек избавил меня от лишней заботы. Но он ухмыльнулся так, что даже та благодарность, что едва-едва затеплилась во мне, разом испарилась.
— Не за что. Пока еще я ваш муж и свои обязательства помню. В отличие от вас.
Что ж между ними такое произошло? Насильно поженили, что ли? Такого, пожалуй, женишь насильно — где сядешь, там и слезешь. Впрочем, какая мне разница, чем ему жена не угодила? Главное, чтобы этот тип держался от меня подальше.
— Раз повода беспокоиться о вашем здоровье больше нет, я уезжаю. — Он словно прочел мои мысли. — Вы остаетесь.
— Счастливого пути, — вежливо улыбнулась я.
Виктор отчетливо скрипнул зубами, но тут же натянул на лицо безразличную маску.
— Распоряжайтесь вашим приданым как вам заблагорассудится.
Вот спасибо, разрешил мне распоряжаться моей же собственностью!
А что если в этом мире, как в Англии девятнадцатого века, женщина не имеет собственности и даже ее платьями владеет муж, не говоря о приданом? При этой мысли меня прошиб ледяной пот. Нет уж, мое, то есть моей тезки приданое, каким бы мизерным оно ни оказалось, — только мое. А муж пусть катится к лешему.
— Напомните, пожалуйста, в чем состоит мое приданое, — попросила я.
— Хотите и дальше притворяться? Развлекайтесь, мне уже все равно.
Я продолжала молча смотреть на него, и Виктор соизволил пояснить:
— Ваше приданое — имение, где вы сейчас находитесь, клочок леса и пара акров пашни. Деревни, как вы помните, ваш покойный батюшка продал, чтобы расплатиться с долгами, — злорадно добавил он.
Не помню, но это не имеет значения.
— Больше никаких долгов на мне не висит? — уточнила я.
— Нет.
Вот и хорошо. Я бы сказала, просто отлично. У меня есть где жить — и пусть дом выглядит неухоженным, пока мне хватит и того, что есть стены и крыша. У меня есть земля, которая всегда прокормит, руки и голова на плечах. Что еще нужно для полного счастья?
Повезло мне, на самом деле повезло. Я выросла в деревне и все выходные, все отпуска проводила в родительском доме, копаясь в земле. Не поступила бы в мед — пошла бы в агрономы.
— Не понимаю, чему вы радуетесь, — неприятно прищурился муж. — Помнится, вы говорили, что ненавидите эту глушь.
Я мило улыбнулась.
— Мы, женщины, такие ветреные. Вчера «ненавижу», завтра «обожаю».
— До чего самокритично, — сухо заметил он и продолжал: — Погреб я велел заполнить.
— Спасибо.
В этот раз искренне сказать «спасибо» было сложнее, но все же вежливость никто не отменял. Опять же, позаботился, хоть меня — точнее, свою жену — терпеть не может.
— Не благодарите. Ни ананасов, ни мороженого в нем нет.
Да чтоб тебя! Хорошо, больше не буду благодарить.
— Все, что я вам подарил, останется у вас, включая драгоценности. Ими можете распоряжаться как хотите.
А ты, похоже, будешь упиваться собственным благородством?
— Драгоценности заберите себе.
— Что, простите? — Он явно решил, что ослышался.