Хозяйка заброшенного поместья

11.2

— Приготовь все для чая и мед достань, — велела я. — Как в себя придет, отпаивать будем.

Вытряхнула из грелки в моей спальне уже остывшие угли, нагребла туда горячих из печи в кухне. Мельком увидела, что тесто в квашне подняло полотенце. Ох, как же все не вовремя! Я сунула грелку под лавку, накрыв платками. Метнувшись обратно в кухню, вымыла руки.

Едва я шагнула к тесту, Марья, подскочив ко мне, тронула за плечо. Застегнула рот на пуговицы. Я, улыбнувшись, кивнула. Обмяла тесто.

Вернувшись, мы с нянькой в три руки положили под спину конюху нагревшийся платок. Еще два горячих платка я сунула ему под мышки, отчаянно жалея, что нет у меня нормальных электрических, на худой конец резиновых грелок. Ту, что была, чугунную, поставила ему на живот, поверх одеяла и сложенного покрывала. Не должно обжечь. По-хорошему, надо бы вливать подогретые растворы, но где ж их взять? И ведь не в каменный век попала!

Может, хоть у доктора, если Виктор его привезет, найдется система для внутривенного вливания? И глюкоза?

Конюх поднял ресницы, обвел помещение мутным взглядом.

— Русалка! Без лица!

Ну в самом деле, как и я. Не разглядел в темноте, что лицо под платком. Только я-то сообразила быстро, а он спьяну принял за какую-то нечисть. Но почему русалка?

— Барину сказать надо, чтобы барыню забрал, а то конец ей!

Конюх снова затих. Марья вздохнула.

— Последний ум пропил! Где ж это видано, чтобы русалки в доме бродили? Русалки — они в лесу живут, на ветках сидят, редко когда в поле выходят.

— У них же хвост! — не выдержала я. — Что с ним в лесу делать?

— Какой хвост? — вытаращилась на меня нянька. — Отродясь у русалок никаких хвостов не было. Девка как девка, только простоволосая да без лица. Коли увидишь, кинь ей пояс да скажи «звать тебя отныне…» — как хочешь, так и назови. Она и исчезнет.

— А если пояса нет? — полюбопытствовала я.

— Тогда хоть имя дай. Учат-учат вас, господ, всякой зауми, а самому-то главному и не научат!

Я не стала спорить. Сменила остывшие платки под мышками конюха другими, нагретыми.

— А это зачем? — полюбопытствовала Марья.

— Там крупная артерия… сосуд, по которому кровь течет, проходит. Кровь нагреется и в руки тепло понесет.

Марья кивнула.

— Я за ним пригляжу, касаточка, раз уж вроде начал в себя приходить. А ты покушай пока, голодная, поди.

Подтверждая ее слова, живот заурчал.

— Попозже, — отмахнулась я от них обоих.

Сперва нужно и тут окна утеплить.

Проходя через кухню, я переставила чугунок с кашей на печь, чтобы не остывала. Принесла оставшиеся со вчера полосы ткани, мыло и замазку. Едва я начала приводить в порядок рамы, Марья подскочила.

— Настенька, да ты чего! Велела бы мне…

— И сколько бы ты с одной рукой провозилась?

— Так ты сними с меня эту дуру! — не осталась в долгу нянька. — И мне, и тебе легче будет.

— Мы же договорились, барыня работает, ты отдыхаешь, — напомнила я. — А если совсем не хочешь сидеть, завари чаю да мед приготовь. Как немного остынет, попробуем Петра в себя привести, чтобы напоить.

— «Петр»! — передразнила нянька. — Петр — это мужчина уважаемый, а это Петька-пропойца.

Я покосилась на конюха: слышит ли? Марья заметила этот взгляд.

— Да я и ему в глаза столько раз это говорила. Молодой мужик, справный…

— Молодой?

На мой взгляд, конюху было под сорок. Не старик, конечно, но и назвать молодым…

— Так двадцать пять ему, а посмотри, до чего себя довел! Оно понятно, жена родами померла, и первенец вместе с ней. Любил он ее шибко, когда женихался, за десять верст в соседнюю деревню бегал, только чтобы увидеть. Да только всему бог свой срок отмерил, и горю тоже, а он, вишь, третий год его водкой заливает.

Я молчала, не зная, что сказать. Впрочем, Марье мои слова не требовались.

— Грех это. И душам их покоя не дает, притягивает их сюда, к земле. И свою душу этак вот-вот загубит. А так ведь парень молодой, работник какой справный был! Любая бы пошла, деток бы народили…

Я подняла руку, останавливая ее. Так и есть, копыта. Во двор верхом въехал Виктор. Один.

— Пойду чайник поставлю, — сказала я.

Нянька пронзительно глянула на меня.

— Аспида, что ли, чаем поить?

— Конюха, — напомнила я.

— Так он не очухался еще.

— Когда очухается, надо, чтобы чай горячий был, но не обжигал, — парировала я под скрип отворяющейся двери.

Эх, не успела смыться! Вот сейчас Виктор спросит, откуда я знаю, что делать с обмороженным, а Марья ответит, что сам же он меня на курсы и послал! Вот будет весело!

— Евгений Петрович в отъезде, — сказал Виктор, нагибаясь в дверях. — Придется без него. Как ваш пострадавший?

Он внимательно оглядел конюха.

— Пока непонятно, — сказала я. — Не хуже, уже хорошо.

Не мог ли Виктор быть той ночной тенью? Кому еще могло что-то понадобиться в доме? Сейчас, вблизи, он казался высоченным, тот, вроде, был ниже. Но издалека, в темноте, я могла неправильно оценить рост. Короткая курточка, вроде гусарской, очерчивала плечи и, в отличие от сюртука с расклешенными книзу полами, позволяла разглядеть не только узкую талию, но и поджарые бедра. Нет, пожалуй, ночью был не он. Виктор сложен лучше. Красивый мужчина.

— Осмотрели, что хотели?

Я разозлилась на саму себя. Нашла время на мужиков заглядываться! И вообще, он со мной разводиться собрался! И…

— Вам полностью изложить данные объективного обследования?

Брови Виктора взлетели, и я сообразила, что юной барыньке неоткуда знать, что такое «объективное обследование». Я захлопала ресницами и мило улыбнулась.

— Вы завтракали?