Хозяйка заброшенного поместья

16.2

— Оставить все как есть, да тебе ведь если шлея под хвост попала, не остановишься, — проворчала Марья. Добавила: — Подари ей холстин пару, я подскажу каких. И нитки с иглой дам. Долго ли сарафан да передник сшить. Сегодня и займется, до завтра управится.

Работница сидела на лавке, кутаясь в платок. Придется и здесь окна конопатить…

Холсты Дуня взяла чуть ли не с благоговением. Поклонилась, благодаря меня за доброту.

— Хватит, — оборвала я ее. Чувствовала себя ужасно неловко. Какая я барыня, в конце концов, такая же деревенская девка, как она! — Управишься за сегодня с сарафаном и передником?

— Конечно, барыня, там и делать нечего, если не расшивать.

— Разошьешь уж потом как-нибудь, — решила я.

Она снова поклонилась, а когда я выходила из девичьей, погладила валенки, будто какую-то драгоценность.

— А что, у нее семья совсем бедная? — полюбопытствовала я, вернувшись на свою половину дома.

— Когда-то хорошо жили, — вздохнула Марья. — Да только как отца медведь заломал, худо стало. Мать-то у нее работящая, и сестры, да что толку, если девки одни в семье.

— А дядя? Который на зиму в город ходит?

— Так у того своих семеро по лавкам скачет, где тут за чужой семьей приглядывать. Помогает иногда чем может… Ты не думай, касаточка, — спохватилась она. — Я не из жалости ее позвала. Девка она работящая, справная, толк будет. А там поглядишь, может, и оставишь ее. Если сама теперь станешь жить, работники-то в доме понадобятся, да хоть горничная та же.

Я не стала ни соглашаться, ни спорить: жалость — плохой советчик. Рано пока еще что-то решать. Пока надо сделать так, чтобы работница моя жила в человеческих условиях. Я взяла в отцовской спальне жаровню, пробежавшись по комнатам, собрала туда угли из всех печей. Подкинула дров — так же, немного, чтобы печи, долго стоявшие без дела, прогревались медленно и равномерно, а заодно и сохла замазка.

Когда я внесла жаровню в девичью, Дуня рассыпалась в благодарностях. Видно было — она не привыкла, чтобы о ней заботились. Когда же я занялась окном, чуть не за руки стала меня хватать, убеждая, что она сама со всем справится. Я не стала спорить: оставила ей и ветошь, и остатки замазки и мыла, велев сперва сделать девичью пригодной для жилья, а потом заняться шитьем. И перед тем, как начать шить, пусть у Марьи свечу возьмет, глаза не портит.

Дуня заверила меня, что так и поступит. Робко спросила позволения сперва домыть посуду, дескать, Марья сердиться будет, что дела стоят. Похоже, до нее так и не дошел смысл моих требований. Пришлось повторить про грязь и запрет появляться в кухне в испачканной одежде.

— Тогда вы позволите мне старое постирать, как новое дошью? — спросила она. — В прачечной у печи бы высохло. А воды я натаскаю.

Конечно, я позволила. Потом пришлось под неумолчные причитания Марьи — дескать, где это видано, чтобы барыня полы мыла, когда девка в доме есть — прибраться на кухне и перемыть посуду. Заодно подтерла пол и в галерее.

За это время на печи растопился воск. Поразмыслив немного, я вытащила его и остальные компоненты будущей пропитки в галерею. Скипидар горюч и воняет, да и олифа воздух не ароматизирует.

По-хорошему, следовало бы промазывать ткань пропиткой с помощью кисти, а потом как следует продуть феном, чтобы пропитка впиталась. Но фен мне взять было неоткуда, а бежать за кистью в сарай — лень, так что я взяла вместо нее кусок ветоши. Разумеется, едва я расстелила ткань по полу, явился Мотя, прошествовал по ней, не обращая внимания на мое «брысь», — и улегся на самой середине, даже ароматы его не смутили.

— Запру в кладовой, если будешь мешать, — пригрозила я.

Мотя фыркнул, но все же слез с полотна. Сунул нос в горшочек с пропиткой, чихнул и запрыгнул на подоконник, чудом не уронив цветочный горшок.

Фен я заменила грелкой из своей комнаты. Прогладила ею полотно вместо утюга, ведь чугуну ничего не сделается, протереть его потом — и вся недолга. Спохватилась, что может пострадать пол, только когда унесла грелку обратно, а вернувшись, обнаружила, что ткань приклеилась к доскам. Но повезло: грелка была недостаточно горячей, чтобы оставить пятна на дереве, а сама пропитка только пошла полу на пользу. В конце концов, если верить бабушкиной книге по ведению домашнего хозяйства, — в детстве я зачитала ее до дыр, сама не знаю почему — мастику для паркета делали из тех же компонентов: воска, льняного масла и скипидара.

Встряхнув ставшую плотной и жесткой холстину, я вооружилась молотком и гвоздями, прихватила табурет вместо стремянки и отправилась во двор.

Работа шла трудно — мне катастрофически не хватало второй пары рук. Ветер, хоть и несильный, норовил вырвать ткань, мгновенно задубевшую на холоде. В очередной раз выронив из рук гвоздь, который тут же исчез в снегу, я помянула его по матушке и, едва заткнувшись, услышала за спиной смутно знакомый голос:

— Анастасия Павловна, что вы делаете?

— Песни пою, под балалайку, разве не видно? — ругнулась я, прежде чем обернуться.

Кого еще там принесло? Я никого в гости не ждала.

— Не вижу, — без тени сарказма ответил человек.

Пришлось все же оборачиваться — очень осторожно, чтобы не свалиться с табурета.