Хозяйка заброшенного поместья

9.1

Одевшись и получив одобрение няньки, через дверь в дальнем углу кухни я прошла в «людской» флигель. Показывая мне дом, Марья вовсе не упомянула о нем, ограничившись «чистой», барской частью.

Сразу за кухней обнаружилась прачечная, из нее на улицу вел коридор с двумя дверями по обе стороны. Справа, если смотреть от входа, — «людская», мужская комната, слева — «девичья».

Едва я открыла дверь в девичью, в нос ударил густой сивушный дух с непередаваемыми нотками конского навоза. Аккомпанировал этому амбре богатырский храп. Похоже, конюх выходить из запоя не собирался, вон даже помещения перепутал. Я прикрыла нос свободным углом пухового платка: уж слишком разило. Пух немедленно забился в нос, а заодно в рот. Прочихавшись и проплевавшись, я вытащила из-за ворота край белого шерстяного платка, обмотала его вокруг лица, оставив одни глаза. Стало чуть легче. Я огляделась: в сундуке под окном должен быть фонарь.

Там он и нашелся. Только и названия, что фонарь: шестигранный цилиндр из стекол, с одной стенкой на петлях, чтобы можно было поставить внутрь свечу, что я и сделала.

За спиной застонали, заворочались. Отвлекшись от фонаря, я обернулась.

Я практически закрыла собой свет, и в полутьме было невозможно ни толком разглядеть пьяницу, ни понять, сколько ему лет. По правде говоря, я заметила только косо сидящую шапку, густую бороду с черным провалом рта да вытаращенные глаза.

— Русалка! — просипел мужик.

Теперь пришел мой черед ошалело на него таращиться. Какая ж я русалка? Ни хвоста, ни чешуи, ни голых грудей.

— Сгинь-пропади, — продолжал причитать он, отползая по лавке к двери.

Допился до чертиков? Так белая горячка начинается, когда заканчивается запой, а судя по всему, конюх еще и не просыхал. Тогда с чего бы?

Я шагнула к нему, он завопил как ненормальный. Едва не снеся с петель дверь, вылетел в коридор. Раздался глухой удар. Я выскочила следом.

Мужик, тряхнув головой, оглянулся на меня и помчался по коридору. Распахнулась входная дверь, обдав меня холодом.

— Да стой же ты! — крикнула я.

Так он меня и послушался. Я попробовала было догнать его — свалится где-нибудь, замерзнет насмерть! — да где там! Конюх перепуганным зайцем пролетел двор и растворился в темноте.

Я все же попыталась его отыскать — прошла через двор за все строения, но там шла накатанная дорога. Может, стой лютый мороз, я бы услышала скрип снега под ногами, но, по ощущениям, был легкий минус — как и полагается весной, а топот убегавшего быстро заглох.

— Петр! — крикнула я на всякий случай. — Иди домой, замерзнешь!

Конечно, мне никто не ответил. Ругнувшись, я махнула рукой: в незнакомом месте, в темноте и самой недолго заблудиться. Мужик не в чем мать родила удрал, в валенках и тулупе, и шапку не потерял. Чего только перепугался-то так?

Как бы Марья там, услышав крики, не побежала разбираться. Надо бы поторопиться. Удачно вышло: нужный сарай я нашла сразу, а стержень ключа Марья велела обвязать ниткой, чтобы в полутьме да на холоде долго не перебирать. В сарае царил удивительный порядок. Множество полок, полочек, ящиков и ящичков; садовые инструменты висели на вбитых в стену колышках или стояли в высоких разгороженных ящиках. Я быстро нашла в нужном углу мешок, подписанный углем, да не холщовый, а из чего-то похожего на провощенный брезент. Запоздало сообразила: повезло, что продавец — а может, Настенькина мама — позаботился о герметичной упаковке, иначе гипс давно бы отсырел и слежался в камень, такой только выбросить. Я подхватила мешок и поспешила к Марье.

На удивление, она лежала спокойно. Только и спросила:

— Петька опять буянит?

Я кивнула.

— Убежал куда-то. Боюсь, как бы не замерз спьяну. Может, поискать его?

— Да ты сама скорее замерзнешь, чем он! Ему вечно спьяну что-то мерещится. Добежит до деревни, там к кому-нибудь в дом начнет ломиться, просить спасения от нечисти. У него полдеревни родных, кто-нибудь да пустит проспаться.

У меня немного отлегло от сердца.

— Долго мне еще лежать-то так? — спросила Марья, прогнав мысли о непутевом конюхе. — У меня уж рука онемела.

— Еще немного.

Я принесла из кладовки отрез марли. Увидев, как я примеряюсь к нему ножницами, Марья заголосила:

— Что ж ты делаешь, касаточка! А окна чем летом занавешивать будешь, если на меня, старую, все переведешь?

— До лета еще дожить надо, — отмахнулась я, орудуя ножницами.

Под продолжающиеся причитания няньки примерила на ней нужную длину, соорудила заготовку для лангеты, тщательно втирая гипс в каждый слой.

— Потерпи немного, — предупредила я, прежде чем вправить вывих.

Марья охнула. Медленно, точно не веря себе, покрутила рукой туда-сюда.

— Прости меня, касаточка, я ведь, грешным делом, уже начала думать, что все же смеешься ты надо мной.

— Ничего, — я помогла ей сесть. — Погоди немного, зафиксирую.

— А?

— Чтобы сустав снова не вылетел, помнишь, я говорила?

Марья закивала. Я подготовила и наложила лангету.

— Ой, да как же я с этакой дурой ходить буду, — снова запричитала нянька, когда гипс начал застывать.

— Лучше две недели с этой дурой походить, чем всю жизнь потом рука выскакивать будет, — возразила я. Добавила мягче: — Потерпи уж, нянюшка. Время быстро пролетит. А я уж о тебе позабочусь.

Марья промокнула глаза уголком юбки.

— Правда, переменилась ты: видать, на пользу обет твой пошел. Молиться буду, чтобы и дальше господь тебе разума да терпения дал. — И спросила совсем другим тоном: — Выходит, не все ты забыла, раз помнишь, как с этакими штуками обходиться?