Хозяйка не своей жизни. Развод, проклятье и двойняшки

Глава 23

Я решила остаться в поместье на несколько дней. Мария и без меня справлялась со школой — после недавних событий она встала у руля так уверенно, что мне оставалось только подпирать двери распоряжениями издалека. Дети выдохнули: тишина, сад, наш фонтан, уроки с гувернантками, вечером — настольные игры, где Даниэль умудрялся «случайно» поджигать свечки взглядом, а Адриана «совершенно случайно» проливала воду туда, где только что горело. Я делала вид, что ничего не замечала. Иногда полезно дать людям — даже очень магически одаренным — просто побыть детьми.

На третий день приехкл Олексион. Примчался по гравию, не успев слезть с седла, уже стряхивал пыль и искал меня глазами. Вошёл без церемоний — старые привычки у него оставались, хотя чин начальника стражи он теперь носил как родной.

— Где она? — спросила я, как только он закрыл за собой дверь моего кабинета.

— Там же, под присмотром, — кивнул он. — Оставил двоих надёжных ребят. Ключ у Грайна, ему можно доверять. Никто туда и носа не сунет без моего ведома.

Я жестом предложила садиться. Он не сел. Топтался, собирая слова, и это на него было непохоже.

— Говори.

— Катрин… — он потер затылок и медленно выдохнул. — Она другая. Не так, как мы думали. Не про деньги и не про беготню за титулом. У неё правда… — он поискал глазами потолок, — чувства. И устала она. От всего. От глянцевой жизни вдовы, от салонов, где говорят о пустом. От четырёх стен, где ты никому не нужен, пока на рукаве траурная лента ещё свежая.

Я молчала. Слова в нём спотыкались, но в голосе был редкий для него оттенок — сочувствие.

— Я видел женщин, что притворялись, — продолжил он. — Это не тот случай. Она держится из последних сил. И ещё… — он наконец уселся на край стула. — Кайонел передавал: после нападения у вас ушла преподавательница этикета. Мадам… Марисоль?

— Ушла, — подтвердило моё внутреннее бухгалтерское. — Единственная в городе, кто держал вилку правильно и мог этому научить. Слёзы, «здоровье», «нервы» — и ушла. Я не склонна держать силой.

— Так вот. Оливия — аристократка. И не пустая. Умная, воспитанная. И если держать её под нашим присмотром, в деле, где она будет нужна… — он развёл руками. — Возьмём в школу? На этикет, светские формы, письмо. Строго. С условиями. На испытательный срок. Ей нужна опора, тебе — учитель. Всем лучше.

Я потёрла виски. Идея была настолько очевидной, что тревожно было только от того, как легко она становилась на место, как пазл.

— Ты уверен?

— Уверенность — дело для богов и королей, — буркнул он. — У меня есть люди и глаза. Если что-то пойдёт не так, я это увижу раньше тебя.

Я всмотрелась в него. В этот раз он показывал не привычную хулиганскую ухмылку, а зрелое, спокойное лицо человека, который думал не только кулаками.

— Ладно, — сказала я. — Испытательный срок. Комната в учительском крыле школы, не в поместье. Доступ к детям — только в присутствии гувернантки или меня. И ты, Олексион, отвечаешь за её безопасность и поведение. Чуть что — выводим за ворота без разговоров. И ещё: никаких «чувств» до выяснения. Ни твоих, ни её. Работа — это работа.

— Я не мальчишка, — фыркнул он, но потом смягчился. — Спасибо, Катрин.

— Не мне спасибо, — отрезала я. — У каждого должен быть шанс сделать правильнее, чем вчера. Но шанс — не индульгенция.

Он кивнул. Договорились быстро, как всегда, когда речь шла о деле.

В тот же вечер я написала Марии письмо: «Приготовь комнату, скажи девочкам из столовой, что новый педагог любит простой чай без сахара, предупреди гувернанток. И — пожалуйста — улыбнись ей, как улыбаешься ученицам в первый день». Мария ответила на клочке бумаги, торопливо, но её округлые буквы были как всегда чёткими: «Сделаю. И, Катрин, поешь нормально». Она знала меня слишком хорошо.

Лайонел всё не объявлялся. Не письма, не ворота распахнутые его шагом, не низкий голос за спиной — пусто. Я гнала из головы картинки и доводы, разбирала с учителями расписания, заезжая днем в школу, смотрела с детьми новые книги, терпеливо объясняла Даниэлю, почему сжигать заклятия на музыке — это «нет», а «да» — сидеть ровно и не дёргать ножкой в такт барабанам. Адриана вела себя тихо, но в тишине её было больше, чем слов. Она задумчиво дольше смотрела на пруд, ещё внимательнее надевала перчатки на урок этикета, а ночью, я уверена, десять раз пересчитывала какие-то письма в шкатулке. Я не спрашивала. В четырнадцать давление правдой иногда хуже, чем лекарство.

Подкралось время отъезда Ники. Его тётя прислала короткую записку: «Деньги и рекомендательные письма получены. Академия ждёт. Благодарим за всё». Король, как и обещал, устроил мальчишке место в лучшей академии — там, где умных ценили не менее родовитых.

Собирали Ники всем домом. Мария приехала в поместье и носилась, как в тот первый год, когда он жил у нас мальчишкой-воробьём: то пирожки заворачивает, то шапку суёт, хоть за окном тёплая осень. Кайонел явился, поставил в прихожей свою нескладную фигуру и почему-то принялся подтягивать Ники к воротам, как на смотре рекрутов: «Плечи! Спина!» Ники смеялся. Даже Евграф выглядел чуть мягче обычного, хотя строгость у него, кажется, вплетена в жилет.

Еще и Эдрик приехал проводить своего «соперника». Он притянул шляпу на затылок, руки в карманы, вид равнодушный, но глаза — двумя шагами раньше всех. Я отметила это для себя.

А вот моя Адриана смотрела на Ники такими глазами…. Тихая, собранная, с непокорной прядью у виска. Эдрик — молодой герцог, юный шпион, он спорил со мной по учебной части и вообще моментами даже был полезен. И влюблялся, похоже, без спроса. Ревность он прятал под колкостями — как многие мальчишки, которым кажется, что от слов шрамы меньше.

Мы вышли всей ватагой ко двору — к экипажу, который должен был отвезти Ники к городскому порталу. Охрана от Олексиона уже стояла у ступеней.

Ники подошёл ко мне первым. Вырос. Всё ещё тот самый мальчик, которого я когда-то забрала с улицы — худой, голодный, с острым взглядом и слишком большой честностью для уличной жизни. Но теперь — крепкий, ровный, уверенный в походке.

— Катрин, — сказал он и вдруг обнял меня. Сильно, по-взрослому. — Спасибо. Если бы не вы тогда… я не знаю. Я бы… — он сглотнул, а я почувствовала, как что-то в горле предательски дёрнулось. — Вы нашли мою семью. Вы — моя семья. Для меня вы… как мать.

Я чёрт знает как держалась, чтобы не расплакаться прямо ему в спину. Обняла, погладила по плечу…

— Пиши, — сказала я, и голос всё равно предательски дрогнул. — Сразу, как приедешь. Потом — раз в неделю, а лучше чаще. Мы будем стараться навещать тебя на каникулах. И знай: здесь тебя всегда ждут.

— Знаю, — улыбнулся он. — И… я постараюсь не подводить.

— Подводить — прерогатива взрослых, — вздохнула я. — Тебе нужно просто жить и учиться.

Он кивнул и сделал шаг к Даниэлю. Они встретились взглядами, как мужчины, которые ещё не стали мужчинами, но уже понимают, что это значит.

— Давай без глупостей, — коротко сказал Даниэль, протягивая руку. — Пиши мне отдельно. Если там будут… неприятности — скажешь мне. Не всегда маме.

— Скажу, — так же коротко ответил Ники и крепко пожал ему ладонь. — И ты не поджигай всё подряд. А то приеду — и у нас вместо школы будет один большой костёр.

— Это угроза или обещание? — усмехнулся Даниэль. Они ухмылялись одинаково — это было странно и спокойно.

Эдрик подошёл следующем.

— Ну что, — сказал он, сдвинув шляпу на лоб. — Увидимся очень скоро. Не расслабляйся. Академия одна и та же — я к тебе наведаюсь. Проверю, как ты там не позоришь нашу школу.

Это прозвучало ехидно, но не ядовито. Ники усмехнулся, потянулся и пожал ему руку. Крепко. Эдрик оценил, уголок рта дёрнулся вверх.

— Не сомневаюсь, — ответил Ники. — И не опаздывай на пары. А то мне за тебя краснеть.

— За меня никто не краснеет, — хмыкнул Эдрик и метнул взгляд туда, где стояла Адриана, — кроме некоторых.

Я сделала вид, что не заметила. В четырнадцать не бывает политкорректности чувств. Бывают резкие слова и такие же резкие перемены лица.

И вот — Адриана шагнула вперёд. Пальцы у неё дрожали так, что я видела это с двух шагов. Она расправила плечи, как мы учили, подняла подбородок и… споткнулась о собственный язык.

— Ники, — начала она слишком официально. — То есть… я хотела… — Она покраснела от воротника до кончиков ушей, щеки заалели так, что мне захотелось сунуть её куда-нибудь в тень. — Я хотела сказать… удачи. И чтобы… чтобы всё было хорошо. И чтобы ты… вернулся. Скорее. Ну… не очень скоро, потому что… учёба… важна… — она зажмурилась на секунду и выдохнула. — Я запуталась.

Ники улыбнулся так тепло, что я впервые за утро не тревожилась. Он достал из внутреннего кармана маленькую коробочку, покрытую тёмным деревом.

— Это тебе, — сказал он. — Я заказал у мастера в городе. Сам придумал. Ну… почти сам.

Адриана взглянула на меня, будто спрашивая разрешения, и я кивнула. Она открыла коробочку и застыла.

Внутри лежал тонкий серебряный кулон — лист нашего вяза из сада. Такой же, как тот, под которым они прятались от летнего дождя два года назад, когда Даниэль с мальчишками устроили «пожарную тренировку». По жилке листа тянулась узкая вставка из обсидианового бриллианта. На обороте было выгравировано крошечное: «Дом».

— Это… — прошептала Адри и неожиданно расплакалась — тихо, без звука, как взрослые. — Это очень красиво.

— Чтобы ты не забывала, — сказал Ники, растерявшись от её слёз сильнее, чем от любой драки. — Что у тебя есть место, где тебя ждут. И… — он сбился, — и чтобы ты помнила, что ты — вода. А вода всегда находит дорогу.

Адриана кивнула, совершенно по-детски, и кинулась ему на шею. Я думала, Ники задохнётся — не от объятий, от смысла того, что происходит. Он на секунду замер, потом обнял её в ответ — осторожно, как держат стеклянные вещи, если их очень любят.

— Ну, — прочистил горло Кайонел, и в его голосе пробился тот редкий металл, которым он заставлял мальчишек не путать лево с правом. — Время.

Мы подвели Ники к экипажу. Охранники коротко кивнули мне. Я поправила ворот его куртки — привычка, от которой никак не избавлюсь, — и заглянула ему в глаза последний раз перед дорогой.

— Помни, что правильный ответ не всегда самый шумный, — сказала я. — И что у тебя есть право выбирать. Даже если вокруг считают иначе.

— Я помню, — сказал он и улыбнулся, как в тот раз на кухне, когда у него впервые получилось написать своё имя без подсказки. — До встречи.

Дверца закрылась. Колёса скрипнули, хрюкнула упряжь, и экипаж тронулся к воротам, к дороге, к порталу, к новой жизни — всё это в одном направлении.

Мы стояли, пока пыль не легла. Я уже знала по себе: уходящие заставляют пространство вокруг пару минут звучать тише.

— Я за ней, — почти одновременно сказали Даниэль и Эдрик, когда Адриана резко развернулась и ушла быстрыми шагами в сад.

— Стоп, — сказала я и подняла ладонь. — Вы — нет.

— Но мама! — возмутился Даниэль.

— Леди Катрин, я… — начал Эдрик.

— Нет, — повторила я. — В этот раз — я.

Они переглянулись: один укусил нижнюю губу, второй спрятал глаза в тень шляпы. Я кивнула им обоим: позже. У каждого своё «позже».

Я пошла в сад. Туда, где тень вяза падала на каменную скамью, как всегда — пятном света, наоборот. Адриана сидела, прижав ладонь с кулоном к груди. Плечи — острые, спина — прямая. Я села рядом, не слишком близко.

— Я не буду говорить «не плачь», — сказала я. — Потому что это глупо. Плачь, если хочется.

— Уже, — прохрипела она, даже не улыбнувшись. — Сама вижу.

Мы посидели молча. Ветки шелестели — ровно так, как шумит море на картинках в книжках: будто кто-то шепчет, но слов не расслышать.

— Знаешь, — сказала она спустя минуту, — когда он сказал «вода находит дорогу», я вспомнила, как спряталась около пруда от отца. Маленькая. И казалось, что меня больше никогда не найдут, потому что у воды есть путь. А меня — нет.

— А теперь есть, — ответила я. — И путь, и ты. И это — твои решения. Любить, ждать, учиться. Всё твоё.

Она вздохнула и уткнулась лбом в колени.

— Мне страшно, — тихо призналась она. — И стыдно. Я будто… — она искала слово, — будто предаю что-то, когда так чувствую. Это глупо?

— Нет, — сказала я. — Это жизнь. Она редко совпадает с учебником.

— Ники… — добавила она и замолчала.

— Ники справится, — сказала я. — Он умный. И упрямый. И, что важнее, — достойный. Он поймёт. Или вы оба поймёте, что всё не так. Для этого и придумали время — чтобы понимать.

Она кивнула. Я сделала вид, что не замечаю, как дрожат её пальцы на цепочке кулона.

— А папа? — спросила она вдруг, слишком резко, как будто этот вопрос стоял с утра поперёк горла. — Почему его нет?

Я вдохнула. Этот вдох оказался не легче предыдущих.

— Он делает то, что должен, — сказала я. — И вернётся, когда сможет. А мы делаем то, что должны — учимся жить, не заглядывая каждую минуту на дорогу. Получается плохо. Но это тоже часть обучения.

Она хмыкнула и смахнула ладонью остаток слёз.

— Хорошо, — сказала она. — Я попробую.

Мы ещё посидели. Потом я коснулась её плеча — лёгким, коротким жестом.

— Пойдём. Ринарна обещала нам вишнёвое варенье с тем самым хлебом, — сказала я. — Вдруг у тебя проснётся аппетит иного рода.

— Мам! — она возмутилась именно так, как я и рассчитывала, и впервые за утро улыбнулась.

Мы поднялись. Сад дышал нам в спины. Я оглянулась на вяз — и подумала, что Ники выбрал правильный символ. Дом — не стены. Дом — это те, кого ты провожаешь и за кем идёшь, когда нужно.

А ещё те, кому даёшь второй шанс. Даже если это вдовствующая маркиза, которая еще недавно стояла у наших дверей по чужой воле.

Лайонел всё ещё не возвращался. Но в этот момент я знала: я делала всё, что должна. Иногда этого достаточно, чтобы день сложился. Иногда — чтобы ночь не была слишком длинной.

Мы шли к дому. Я рядом с дочерью, которая впервые в жизни училась быть взрослой не на уроках. Впереди было много работы. Хорошо. Работа — лучший друг тем, у кого сердце слишком громкое.

Я отпустила Адриану к Даниэлю — они всегда легче дышали рядом, чем поодиночке. Пусть побудут вместе, пока я разберусь с делами.

К обеду мы с Марией собрали её дорожную сумку: записи по расписанию, чистые журналы, список закупок для кухни и… отдельный лист с пометкой «новый педагог — этикет». Мария усмехнулась одними глазами, поцеловала меня в щёку и, как всегда, успела сказать нужное:

— Я справлюсь, Катрин. Ты — береги себя и детей.

— Берегу, — кивнула я. — Олексион встретит тебя у ворот и сопроводит до школы. Он же привезёт Оливию.

— Поняла, — коротко ответила Мария и подтянула шаль. — И перестань забывать обедать.

У ворот уже ждал Олексион. Он проверил упряжь, лениво перекинулся шуткой с конюхом, но глаза у него оставались внимательными — такими, какими они бывают у людей, которые привыкли отвечать за каждого в периметре.

— Заберу вдовствующую маркизу и приедем прямо в школу, — отрапортовал он. — До темноты уложимся.

— И помни условия, — напомнила я. — Испытательный срок. Учительское крыло. Доступ к детям — только при гувернантках или при мне, Марии.

— Помню, — серьёзно кивнул он. — Если хоть что-то не так — верну назад быстрее, чем она успеет распаковать чемодан.

Мы обменялись короткими кивками, Мария поднялась в экипаж, двери хлопнули, колёса скрипнули по гравию — и тишина накрыла двор.

Кайонел остался в поместье. Он обошёл посты, втянул носом воздух — привычка следопыта, — и взялся за основное: тренировка с Даниэлем. Для сына это был лучший канал выпустить пар: час с мечом, час с огненной дисциплиной, час — на сушку ума.

Я до вечера рылась в бумагах и людях. Под вечер дом выдохся, и я наконец позволила себе выйти на балкон — глотнуть воздух, который ничего не требовал взамен.

Вечер наливался золотом и холодком. Фонари на аллеях уже горели, луна ещё думала, подниматься ли. Я оперлась о перила и увидела у входа в парк две фигуры. Адриана и Эдрик. Они стояли близко, но не слишком. Разговаривали тихо, улыбались — не теми улыбками, которые показывают залу, а теми, что оставляют для себя. Адри коснулась его плеча — лёгкое касание, как благодарность. Коротко попрощалась и ушла в сторону дома. Эдрик остался стоять, и при свете фонаря было видно, как он покраснел, будто кто-то вдруг сорвал с него защитную накидку. Через мгновение его лицо будто озарилось решением. Он оглянулся по сторонам и быстрым шагом пошёл в глубь сада.

На границе фонарного света мелькнула тень. Не его. Я на секунду задержала дыхание. Кайонела рядом не было — он должен был в это время гонять Даниэля по площадке. Я уже знала, что ночные странности редко бывают невинными. Секунды не потеряла — развернулась и побежала вниз.

Ступени отозвались в ногах звонком, коридор принял и выпустил меня без скрипа, дверь на террасу уступила от лёгкого толчка. Пахло влажной корой и камнем, который весь день грелся на солнце. Фонари горели ровно, дорожка вела к дальним липам и фонтану, за ними начиналась полоса кустарника и тёмный пролёт к дальнему пруду.

Я шла быстро, но старалась не шуметь. Сад в сумерках — не враг, но и не друг, он шуршит всем, чем может, и каждое шевеление кажется шёпотом. Пять лет назад я чуть не рассталась здесь с жизнью и чуть не потеряла Адри… За очередным кустом что-то треснуло — ветка, сухая, как бумага. Я вздрогнула сильнее, чем хотела, и на инстинкте положила ладонь на живот — тихий жест, которым я последние дни успокаивала себя и малыша.

Слева скользнула тень и растворилась. Я присела за стволом, прислушалась. Голоса. Один — знакомый, молодой, с хрипотцой, когда волнуется. Другой — резкий, как удар плоской стороной клинка, но приглушённый, словно издалека или сквозь стекло.

— … я сказал уже, — глухо проговорил Эдрик. — Я не буду.

Я осторожно выглянула. На небольшой поляне никого не было — если не считать тусклого, полупрозрачного отсвета, висящего в воздухе на уровне груди Эдрика. Он держал в ладонях небольшой кристалл — серый, с трещинкой внутри. Из него сочилась тень — не дым, не свет, не отражение. И голос лез прямо оттуда.

— Ты будешь делать то, что тебе велено, — произнёс чужой голос. — Ты слишком легко забыл, кому обязан жизнью своей семьи.

Кровь у меня в руках похолодела. Я уже слышала этот тембр — Кирсан.

— Я ничего не забыл, — выдавил Эдрик. — Но я не стану шпионить дальше. И уж точно не стану… — он запнулся, — делать то, чего вы хотите с Адрианой и Даниэлем.

— «То, чего я хочу», — насмешливо повторила тень. — Называй вещи своими именами, мальчишка. Ритуал разрыва. Связная магия — излишняя роскошь для страны, в которой каждый шаг должен быть просчитан. Огонь и вода не должны идти рядом, если моя корона — на кону.

Меня обожгло от головы до пят. Он сказал это вслух — легко, как будто речь о смене караула. Ритуал разрыва. Сама формулировка была мерзкой.

— Нет, — коротко бросил Эдрик. — Не буду. Я не предам леди Катрин. И их. Они… — он сглотнул, — достойные люди. А Даниэль — достойный наследник своего отца.

— О, — голос в кристалле подался вперёд, как будто мог нависнуть, — праздные слова. Я слышал их тысячу раз. Ты говоришь — «достойный», потому что не понимаешь, как устроен мир. Ты не на балконе дамы, где выбирают цвет ленты, ты — в моём долгу. Твоя мать всё ещё носит печать чёрного займа у меня на учёте. Хочешь, чтобы я снял её? Сниму. Хочешь, чтобы твой брат не оказался на западном фронте в первую же кампанию? Сделаю. Или, — голос стал тише и холоднее, — хочешь, чтобы лавку вашей тёти завтра описали за недоимку? Это тоже могу.

Я понимала, почему мальчишку трясёт. «Чёрный займ» — долговая печать, которой метят тех, кто берёт деньги у двора вне закона. Чаще всего — на лечение, на похороны, на то, что нельзя ждать. Это долговая яма, из которой выбраться почти невозможно. И если у его матери и правда такая печать… Кирсан держал верёвку за горло всей семьи.

— Мой отец умер, — резко сказал Эдрик, и голос сорвался, — и умер из-за того, что пошёл в вашу чёртову «команду снабжения». Вы обещали… — он осёкся. — Вы обещали, что мы будем в безопасности. За то, что я стану… полезным. Я делал всё, что вы просили. Я передавал записки, слушал разговоры, смотрел, кто приходит и уходит. Но… — он выдохнул, — ритуал — нет. Разрывать их — нет. Вы не имеете права.

— Право, — сухо бросил голос. — Право — это то, что у меня есть, когда другим нечем платить. Ты платишь моим правом, мальчик. И платишь плохо. А детская любовь, — голос смягчился до брезгливой улыбки, — ни к чему не приводит. Сегодня ты трепещешь, глядя на магиню воды, завтра она забудет твоё имя. Ты — никто для неё. Но для меня ты — ресурс. И ты сделаешь то, что должен.

В груди у меня вскипела злость. «Никто», — сказал он. Эти люди всегда так говорят: «никто», когда речь идёт о тех, кто им не кланяется.

— У меня есть выбор, — упрямо ответил Эдрик. — И я сделал его. Я не буду. Не буду резать их связь. И не буду… шпионить. Если хотите — забирайте мои бумаги, мои книжки, даже мою лавку, которой у меня нет. Но я… — он замолчал, и я слышала, как он шмыгнул носом, пытаясь не расплакаться, — я не предам их.

— Как трогательно, — лениво протянул голос. — Слова, слова, слова. Ты думаешь, твой отказ что-то изменит? У тебя нет выбора. Особенно — сейчас. Знаешь, почему? Потому что Хардшероунов больше некому защищать. Твой «достойный наследник» остался без щита. Герцог Лайонел — мёртв.

Мир на секунду провалился. Я ощутила, как камень под ногами ушёл вниз, а воздух не успел поддержать. Я опустилась на холодную траву — медленно, как старуха, — потому что иначе упала бы. Сердце ударило раз, другой, третий, и каждый удар отдавался в ладони, прижатой к животу.

«Дыши», — сказала я себе. «Дыши и думай».

— Вы лжёте, — хрипло сказал Эдрик, но в голосе его дрогнула та самая тонкая жилка, которая ломается первой. — Вы лжёте, чтобы сломать меня.

— Веришь — не веришь, — безразлично отозвался Кирсан. — Это не меняет того, что ты сделаешь. Ритуал готов. Схему ты получил. Дальше — дело техники и твоего удобного положения в доме. Ты давно должен был понять: я не делаю пустых предупреждений.

Я вслушивалась в каждое слово, цеплялась за интонации, за паузы. Если бы у меня был меч, я бы уже шла, не оглядываясь. Но здесь было важнее другое: слышать до конца, запомнить дословно, не сорваться раньше времени.

— Я… — Эдрик выдохнул отчаянно, — я не смогу. Я не такой.

— Ты — такой, каким тебе велят быть, пока на твоей матери — моя печать, — отрезал голос. — У тебя есть ночь. Завтра я жду знак. И ещё… — тень словно наклонилась, — забудь о слезах. Они тебе не к лицу. Ты должен быть полезным. А полезных — не жалеют. Свободен.

Кристалл в руках Эдрика моргнул тусклым светом, тень свернулась в себя, как пепел в вареве, и пропала. Сад снова зашевелился своим, нормальным шумом. Эдрик стоял на месте, словно его прибили к земле. Потом всхлипнул — коротко, зло — и, сунув кристалл в карман, пошёл прочь, утирая рукавом глаза.

Я осталась в тени, считая удары сердца и заново собирая себя по косточкам. «Мёртв». Это слово стучало в висках и не становилось ни легче, ни правдивее от повторения. Ложь? Манипуляция? Или… или действительно?

«Дыши», — повторила я в пустоту. «Ты нужна детям. Ты нужна дому. Паника — роскошь, которую себе ты можешь позволить после».

Я поднялась с травы, отряхнула ладони, ещё раз положила руку на живот. Малыш шевельнулся — или мне показалось. Я тихо кивнула самой себе: «Я здесь». А значит буду делать то, что должна.

Эдрик уже исчез между деревьями. Я выбралась на дорожку и пошла к дому — быстро, но не бегом. Нельзя шуметь, когда на тебя охотятся тени. Я знала, что буду делать. Кайонел — сначала он. Мы проверим посты, людей, кристаллы, переписку. Решим, что делать с Эдриком. Олексион, как только вернётся, всё узнает и перекроет лишние ходы. Мария позаботиться о школе и обучении.

А сейчас мне нужно было одно: дойти до дома, выпить стакан воды и не дать страху поглотить меня.