Хозяйка не своей жизни. Развод, проклятье и двойняшки

Глава 22

За эти два дня я успела устать так, как будто пробыла на ногах две недели, — и всё же странным образом чувствовала себя крепче, чем до нападения. Мир сжалился и позволил нам дышать, но сделал это с ворчанием и косыми взглядами: школа гудела, а я всё время ловила себя на том, что прислушиваюсь — не к шорохам ли тени, не к шепоту ли чужой магии под полом.

Король отбыл утром позавчера. Перед тем как въехать в портал, он коротко кивнул мне — «вы держитесь» — и оставил двоих людей: молчаливого, плечистого капитана и худого, будто выструганного из лозы. «Охранять школу и… вас», — сказал капитан, и у меня внутри сразу поднялась привычная, колючая мысль: ещё одни шпионы. Но следом — не менее честная: да и ладно. Лишние глаза и проверенные мечи сейчас не помешают. Кайонел, разумеется, встретил их без улыбок, но без лишней гордости — помощь стражи ему нужна; не время бодаться за командование, когда дети ходят между классами на цыпочках, глядя на потолок.

Первый день ушёл на то, чтобы собрать рассыпанное. Мы провели обход — я, Мария и Кайонел. Во дворе, где проводили турнир, всё ещё пахло пережжённой пылью, и вдоль каменного борта тянулась накалённая, как нитка от свечи, полоска — тонкий шрам, оставленный чужой магией. Я провела пальцами рядом, не касаясь; подушечки на мгновение заныли — память кожи помнила холодный, вязкий вкус той тени, что просочилась внутрь школы. Никто не пострадал и я повторяла это вслух, тихо, как молитву и как приказ. Никто не пострадал. Дети в полной безопасности. Мы сделали всё правильно. Мы успели.

На площадке перед классами Мария собрала преподавателей — на её плечах тонкая шерстяная шаль сидела так, будто она держит не ткань, а весь дом. Говорила ровно и мягко, убаюкивающим голосом, который я сама любила слушать в те дни, когда всё валится. «Учебный план — по расписанию, — сказала Мария. — Дополнительные занятия по защитным плетениям переводим в утренние часы, пока светлая половина дня. Группы будем делать меньше, но чаще. Для младших — игры на внимание и слух». Её слушали, и я видела, как в глазах учителей, уставших и испуганных, появляется то самое «мы», которое делает школу не местом, а домом. Правда приглашенные маги учителя смотрели на нее высокомерно, но слушали.

Родители… О, родители сорвались второй день с петель. Утром посыльный принёс поднос с письмами, а к полудню его пришлось сменить на корзину, потом — на два мешка. Бумага шуршала под моими ладонями, как сухой снег. Дворяне писали сдержанно, но густо: длинные, перегруженные титулами обращения, запросы отчётов, требование печатей и подписей. Простые — те, кому не к чему шить письма кружевами, — приходили сами. К обеду пришлось открывать гостевую залу: на пороге толкались тревожные лица, знакомые и новые, кто-то держал детей за руки, кто-то ерошил шапку, кто-то плакал тихо, уткнувшись в платок. Их встречала Мария, и если бы мне когда-то сказали, что эта женщина, с которой Кайонел раньше спорил до хрипоты, будет держать залу так, будто родилась для больших аудиенций, — я бы усмехнулась. Не смотря на ее происхождение в ней было врожденное благородство и внутренний стержень. Мария стояла посреди этого волнующегося моря уверенно, как каменная пристань.

— Дышим, — говорила она. — Все дышим. Никто не пострадал. Да, у нас было происшествие. Да, мы сделали выводы. Король подтвердил безопасность школы и оставил стражу. Ваши дети под нашей защитой. Хотите — вон они, бегают в теплице, пьют сладкий отвар. Нет, к окнам не надо. Да, можно увидеться после занятий. Нет, уроки не отменяем. Спокойствие — лучшая защита.

И это работало. Мария знала, кому положить руку на локоть, кого посадить на лавку и дать кружку с горячим, кого улыбкой вернуть из пропасти. Я стояла рядом и подпевала — короткими, уверенными фразами, печатями на письмах, ответами на вопрос за вопросом. В какой-то момент ко мне подступил мужчина — плотный, с пятнистым носом, отец тихого, глазастого мальчика из младшей группы.

— Герцогиня, — сказал он и осёкся. — Спасибо.

Я кивнула и почему-то почувствовала, как внутри меня ребёнок слегка толкнул — или мне хотелось так думать. «Мы молодцы», — подумала я им обоим.

Дворянские письма мы разгребали до поздней ночи. Я сидела в кабинете, склонившись над столом; воск тёк на бумагу, печати сверкали чернёной сталью. Рядом — тетрадь, в которой Мария коротко помечала: «Ответ отправлен, приложить копию королевского подтверждения, добавить подпись Кайонела». Дважды за вечер ко мне заходил капитан королевской стражи: один раз — уточнить маршруты ночных патрулей, второй — молча поставить у стены корзину с горячими пирожками. «Мои люди умеют стряпать, миледи», — сказал он. Я, конечно, подумала опять про «шпионов», но пирожок всё равно съела. И Кайонел, заглянувший через полчаса, съел два — молча, с тем самым сосредоточенным видом, с каким он обычно проверяет перечень мечей.

Стража сработалась с нашей охраной быстрее, чем я ожидала. Кайонел расчерчивал мелом карту двора, капитан кивал; их «да» и «нет» ложились коротко и чисто, как удары палки по льду. Проверенные бойцы — вещь, которая не бывает лишней. К воротам поставили двух из королевских; наши — вдоль галерей и в саду. По ночам маг-сторож тихо обходил поместье и его окрестности, оставляя за собой почти незаметную, но успокаивающую влагу — я потом чувствовала её в воздухе так же отчётливо, как слышу дыхание ребёнка во сне.

Про нападение я всё равно думала без конца. Стоило закрыть глаза — всплывали разрозненные куски: тень — не чёрная, а будто из сажи и инея, как Даниэль вскинул ладонь, вспоминая отцовскую схему вливания, и как Адриана… Признаться, от одного воспоминания о том, как моя девочка, моя вода, обрушила на чужое безымянное что-то струю чистой, прозрачной, ровной силы, у меня стягивало грудь. Как это проникло в школу? Как обошло все щиты, как пролезло мимо наших людей? Тут в настоятельном «как» звенела не только тревога — злость. Вкус обиды на чужую наглость во мне всегда горчит дольше, чем страх.

Кирсан. Конечно, Кирсан. Кто ещё настолько голоден до красивых и опасных жестов? И всё же это «кто» — слишком прямой, слишком очевидный. Если тварь пришла не со двора, не сверху и не снизу, как она миновала печати охранных кругов, что пару лет назад установил на школу Лайонел? Королевский маг их проверял утром, и они были чисты. Я крутила версию за версией, как прялку. Та, что возвращалась снова и снова, была неприятна: кто-то провёл её внутрь. И лицо этого «кто-то» всё чаще принимало черты Эдрика.

Быть может, он не шпион короля. Быть может, он — глаз Кирсана, аккуратный и улыбчивый. Слишком аккуратный. И его вечные разговоры со слугами… которых мы отослали, Кайонел решил, что так будет лучше. Я ловила себя на том, что вспоминаю его повороты головы, его вопросы, пометки на полях — вежливые, почти извиняющиеся. И каждый раз у меня внутри шевелилась та самая «не верю». Надо было проверить. Тихо и быстро. К том уже влюбленность мальчика в Адриану ситуацию не улучшала. Или же я ошибаюсь? Я сказала об этом Кайонелу — он слушал, глядя в сторону, туда, где на стене висела карта, и лишь один раз перевёл взгляд на меня: коротко, остро.

— Допущение разумно, — произнёс наконец. — Пусть дети подбросят ему пару «случайных» версий, касаемо произошедшего. Посмотрим, где всплывёт.

В такие минуты я особенно остро ощущала, как он изменился. Тот самый Кайонел, который раньше готов был спорить с Марией каждую встречу, теперь говорил ровно и слушал внимательно. И, если уж на то пошло, — смотрел на неё так, что у меня самой хотелось отвернуться: слишком тёплый взгляд для начальника стражи. Смешно. Они же вечно грызлись, как кошка с собакой. «Ты опять закрыл мне залы», «А ты опять пустила в школу торговцев», «Не будет этого при мне», «А при мне будет». Слово за слово, и я, бывало, спускалась с лестницы, словно третейский судья на ярмарке. Так было до их отъезда, пару лет назад…

А теперь — их якобы никто не видел, но я видела, потому что в этом доме мне принадлежит право видеть чуть больше. Поздним вечером, когда дети уже рассортированы по спальням, а шум стихал до волнообразного шёпота, я возвращалась из кабинета и видела Мариины руки, остановившиеся на одном мгновении дольше на рукаве его куртки. Видела, как он, брови всё те же упрямые, мягко расправляет ей на плечах шаль — так, будто это не шерсть, а крылья, случайно сместившиеся от ветра. Видела, как он, стоя в тени колонны, смотрит на неё: не голодно — по-тёплому, неспешно, как смотрят на родной огонь, в который разве что ладонь подставить. Мария в такие моменты делалась ещё красивее: глаза становились глубокими, как пруд в жару. В них плавало то самое счастье, которое не кричит, а тихо сидит в груди и согревает. И при этом — никакой мешанины в делах. Она — школа, он — стража. Два человека, идущие рядом, но каждый — своим шагом. Честно? Я гордилась обоими. И тихо радовалась, как будто удачно срастила две ветки в саду. И была счастлива, что они вернулись помочь.

С собой и с ребёнком у меня тоже всё было хорошо. Я просыпалась бодрой, как будто меня катали на тёплой волне. Даниэль вливáл в меня силу — настойчиво и аккуратно, как учил Лайонел. Мы с сыном делали это теперь каждое утро — сначала он смущался, хотя делал вид, что нет; потом перестал. У него получалось хорошо: ровная, тёплая струя магии входила в мой контур, укладывалась в привычные узлы, укрепляла там, где тонко. Я чувствовала, как сила поднимается от пупка к груди, расправляет лопатки, успокаивает виски. Ребёнок под ладонью отвечал лёгким пушистым шевелением, не толчок, а именно шевеление, как снег, который катают птицы крылом.

Однажды после занятия Адриана, сжав пальцы в кулачок, села рядом на край кушетки.

— Мам, — сказала она, не глядя на меня, — а можно я попробую вместе с Дани? Мы с ним… ну, когда вместе, выходит по-особенному.

Я знала это «по-особенному». Их связка — вода и огонь — работала как песня, сложенная в два голоса. Но мысль о двух потоках сразу тревожила: я хоть и маг, но не лавина, и во мне живёт ещё одно, маленькое «я», которому нужна ровная дорога. Я глубоко вдохнула и… побоялась. Честно.

— Пока нет, — ответила я тогда. — Я подумаю, хорошо?

Подумала. И отправилась к Кайонелу, потому что он — тот, кто слышал истории, до которых я не дотягиваюсь. Мы стояли в оружейной, он проверял крепления на ремнях.

— Слышал, — сказал он, не поднимая глаз, когда я рассказала. — О таком слышал. В нашем роду так принято… Если вливать в тело беременной силу мерно, ребёнку это помогает. Тебе самой тоже. Главное — мерно и под присмотром. Ты маг, но не очень сильный — тут не нужно много, нужно ровно. Их сила тебе не повредит, если они будут слушаться. А они у тебя слушаются.

— Иногда, — сказала я и улыбнулась.

— Иногда достаточно, — сухо отозвался он и наконец поднял взгляд. — Я буду рядом.

Это «я буду рядом» прозвучало так спокойно, что я, кажется, вздохнула ровно на два пальца длиннее, чем обычно.

На следующий день мы попробовали. Я легла на ту же кушетку, что и всегда, только вместо привычного утреннего света комната была наполнена мягким вечерним. Мария принесла горячую воду, поставила отвар; Кайонел занял место у окна, как будто просто смотрит на двор, но я чувствовала, как он считывает воздух. Даниэль сел справа, Адриана — слева, положила ладонь на мой живот. У детей в такие минуты одинаковые лица — сосредоточенные.

Потоки пошли. Огонь Даниэля — не жгучий, а обволакивающий, как печное тепло; вода Адрианы — прохладная, чистая. Потом, на выдохе, я позволила им встретиться. Это было похоже на то, как в стеклянном сосуде осторожно вливают синюю и золотую краску, — они не смешиваются, но играют рядом, перекатываясь бликами. Не вспышка, не кипение; наоборот — тихий, мудрый разговор двух стихий, которые знают, где чья граница. Тепло и прохлада по семейному разместились у меня под сердцем, и ребёнок отозвался уверенно, привычно.

— Хорошо, — сказала я и поймала на себе взгляд Марии — влажный от облегчения. — Очень хорошо. Молодцы, мои.

Даниэль выдохнул так шумно, будто нёс что-то тяжелое и, наконец, поставил. Адриана светло улыбнулась, немного устало.

— Получилось, — шепнула она. — Мам, получилось.

Я кивнула. И подумала, что напишу об этом Лайонелу — подробное, без лишних слов письмо, как он любит, с чёткой схемой, с нашими наблюдениями. Только писать оказалось некому. Его письма не приходили второй день. Третий. Сначала я списала это на завалы в столице — там не просто тянут канаты, там ими душат. Потом на занятость: он такой, когда углублён в работу, что может забыть поесть. Но ночами я просыпаласьот мучающей бессонницы. Я не люблю отсутствие новостей. Оно пахнет бедой. Я уговаривала себя не выдумывать. Я уговаривала себя, что «нет письма» — не значит «плохо». Делала вид, что верю, и делала всё, что могла сделать здесь: дышала, ела, спала и держала дом.

Шум, тем временем, удалось утихомирить. Королевское подтверждение мы подшили к каждому ответу, поставили печати — и дворянские письма сменили тон: с «требуем объяснений» на «благодарим за меры». Родители обычных детей уехали домой после того, как увидели своих, — кто с пирожком в руке, кто с новой повязкой на волосах, кто с ещё одним разом услышанным от меня: «да, безопасность усилена, да, у нас королевская стража на воротах». Вечером второго дня в коридорах уже снова смеялись — не громко, но смеяться начали. Я в такие минуты обычно прошу судьбу о самом простом: чтобы смех задержался в доме подольше.

С Эдриком мы виделись мельком — он всё ещё «вежливый наблюдатель», присланный «для связи», как выразился королевский секретарь. Пил чай, смотрел на сад, задавал наивные вопросы. Я отвечала аккуратно, оставляя в разговоре пару ниточек, на которые может клюнуть тот, кто тянет. Вечером я спросила у Кайонела:

— Ну?

— Молчит, — ответил он. — Или вместо него говорят другие.

Я возвращалась в свои комнаты и позволяла себе минуту тишины. Знаете, как звучит дом после бурь? Он не молчит — он звенит тёплой посудой, шепчет тканью, вздыхает лестницами. Я прислонялась плечом к косяку и слушала это. Ребёнок ворочался, как рыба в глубокой воде, и мне казалось, что он понимает — всё это для него тоже. «У тебя будет дом, — думала я. — И брат с сестрой, которые умеют держать силу. И отец, который держит слово».

— Письмо не пришло? — спросила тихо Мария, заглянув в дверях.

— Не пришло, — сказала я. — Придёт.

— Придёт, — кивнула она. — И если нужен чай — я поставлю.

— Нужно, — призналась я и улыбнулась. — И, Мария… я видела, как он на тебя смотрит.

Она вспыхнула — не ярко, но красиво. Взрослая женщина, а краснеет, как девочка.

— Кайонел, — уточнила она, будто у меня есть сомнения.

— Кайонел, — подтвердила я. — Вы… красивые. Я рада, что вышла за него

— Я тоже, — сказала Мария.

— И слава богу, — ответила я. — Влюблённым скучно быть без дела.

Она тихо рассмеялась. И ушла ставить чай.

Ночью мне снилось, что я иду по школе босиком. Под ногами — тёплый пол, в окнах звёзды, но звёзды смотрят вниз, как живые. Я шла и знала, что меня ведут — не за руку, за сердце. У ворот стояла тень. Я не боялась, только спрашивала: «Кто тебя пустил?» Тень промолчала, а где-то в глубине щёлкнуло что-то. Проснулась — и первым делом положила ладонь на живот. Ребёнок отвечал. Я улыбнулась, потому что простые вещи — лучший ответ на сложные.

Утро третьего дня началось как надо: с чая, с двух писем благодарности от родителей и с новостью от капитана — «за внешним периметром спокойно». Даниэль снова влил в меня силы; Адриана присоединилась — сначала робко, потом увереннее. Мы закрепили схему: он — тепло, она — чистая прохлада, я — русло. Получалось всё лучше, и от этого у меня внутри поднималась тёплая волна похожая на гордость, но глубже.

— Мам, — сказал Даниэль, когда мы закончили, — а когда папа приедет, ты ему скажешь, что я всё сделал правильно?

— Я скажу ему, что вы сделали правильно вместе, — ответила я. — Но первую похвалу оставлю себе, потому что я тут главная.

Даниэль фыркнул и, кажется, впервые за эти двое суток по-настоящему улыбнулся.

Днём мы отправили последнюю пачку ответов дворянам — к каждому приложили копию королевского письма. Шум улёгся. Дом стал дышать. Преподавателям позволили отдых через день, детям — на час дольше гулять в саду. Стража, правда, бурчала, но смирилась.

А вечером я снова села за стол и написала письмо. Не длинное — насколько сейчас допускает моё терпение. «Лайонел, мы в порядке. Очень скучаем по тебе, и ждем новостей. С ребенком и мною все хорошо, здоровье окрепло. Эдрик — под наблюдением, но, кажется, даже если он и шпион короля или Кирсана, то ненадолго. Возвращайся скорее». Письмо ушло с самым быстрым гонцом. Я даже позволила себе одну сладость — по дороге в сад захватила из кухни ещё пирожок.

Я всё ещё не знала, как именно тень вошла в дом. Но теперь, когда в коридорах снова смеются, я слышала в этом смехе не беспечность, а правильную оборону. Смех — это тоже стража. Мы утихомирили шум, сшили рваные места, укрепили узлы. Если Кирсан тут замешан — а я в этом почти уверена, — он услышит обратное. И если Эдрик не королевский шпион, а его — мы это выясним. Дом держится. Я держусь. И нас — много. Я слушаю воздух и говорю ему: «Ещё чуть-чуть. Дотерпим. Он приедет». И дом, кажется, отвечает мне привычным звоном тепла.