Гость из будущего. Том 3

Глава 8

— Внимание, у меня для всех есть одно большое объявление, — сказал я, вернувшись на дачную веранду, где уже никто не чаёвничал, мысленно настраиваясь на сытный и вкусный обед. И чтобы чем-то занять пятиминутную паузу Владимир Высоцкий затянул своё новое песенное сочинение, которое лучше все укладывалось в так называемый «блатной цикл»:

Говорят, что жена — на одного, —

Спокон веку так было, — пел приятным баритоном Высоцкий, и глаза поэта азартно горели, потому что рядом сидели и смотрели на него красавицы сёстры Вертинские, моя Нонна Новосядлова и гримёрша Лидия Сергеевна. Однако остальных дачников новая песня Владимира Семёновича явно не интересовала. Олег Видов, Лев Прыгунов и Никита Михалков о чём-то шептались и посмеивались, а Андрей Миронов поглядывал на часы и откровенно скучал. А вот Саве Крамарову песня пришлась по вкусу:

Но бывает жена — на двоих, но бывает она — на троих.

Что ж — на одного?

На одного — колыбель и могила.

— Ха-ха-ха, — захохотал Крамаров, дослушав куплет.

— Внимание объявление! — повысил я голос и дважды хлопнул в ладоши и на этот звук из комнаты выглянул раздражённый дядя Йося Шурухт, которого мне еле-еле удалось уломать, чтобы Крамаров и Высоцкий разместились в нашем теремке, а не слонялись по посёлку где-то ещё. — Завтра нас всех, словно «народовольцев» выпускают в народ.

— В каком это смысле? — возмутился Михалков, а Высоцкий, наконец-то, перестав терзать гитару, примолк.

— В прямом, — буркнул я. — Мы, как деятели культуры, с завтрашнего дня начинаем нести в массы доброе, светлое, вечное и полезное. Хватит прохлаждаться, товарищи! Всех участников фестиваля расписали по отдельным бригадам, которые разъедутся по разным уголкам Ленинградской области для творческих встреч с передовиками труда.

— И меня тоже расписали? Я тоже куда-то еду? — испуганно выглянул из углового кресла Андрей Миронов.

И лицо его было таким по-детски напуганным и смешным, что я не удержался и ляпнул первое, что сымпровизировала моя буйная фантазия:

— Вас, товарищ Миронов, внесли в отдельный список. Полетите с несколькими пересадками на вертолёте в Нарьян-Мар.

— Зачем в Нарьян-Мар? — робко пролепетал Андрей Александрович, и притихли все остальные актёры, так как в Нарьян-Мар не хотелось лететь абсолютно никому.

— Затем что у нас с ними бартер! — для убедительности я шлёпнул кулаком по столу. — Мы для них поём, пляшем и рассказываем русские народные анекдоты, а они нам с обратной оказией высылают бочку красной икры.

— Нормальный расклад, — оживился дядя Йося, уже прикидывая, за сколько эту бочку можно продать?

— А может быть, я не хочу в Нарьян-Мар? — голос Миронова невольно дал петуха.

— Что значит, не хочу⁈ — рявкнул я, решив довести розыгрыш до конца. — Вы на него посмотрите! Все хотят в Нарьян-Мар, а товарищ Миронов не желает! — я ткнул пальцем в перепуганного актёра. — Стыдно! Искусство, дорогой Андрей Александрович, требует жертв и самоотречения. Тем более самоотречение требует красная икра для деятелей искусств! Теперь, что касается залётных и перелётных Крамарова и Высоцкого, — я перевёл тяжёлый начальственный взгляд на Саву и Володю. — Вас приписали к другой спецбригаде.

— И куда посылают нас? — криво усмехнулся Высоцкий, готовый на всё. — В Воркуту? Где мчится скорый Воркута-Ленинград? — пропел он, взяв «первый блатной аккорд» на гитаре.

— Почти, — улыбнулся я. — У вас тоже бартер, но с Сестрорецком. Вы для них песни и побасенки, они для нашего кинофестиваля свежую рыбу. Я кстати, в виду особого статуса порученного задания, еду с вами?

— А мы куда⁈ — хором и вразнобой загомонили остальные жильцы дачи хирургу Углова.

— Пока ничего толком не известно, «расстрельные списки» вывесят сразу после ужина! — прокричал я, чтобы все успокоились. Затем я многозначительно прошёл в дальний от выхода край веранды и, взяв свою шестиструнную гитару, настроенную по классической схеме, сказал, — значит так! Сестрорецк, сцена, свет, зрители, зал! И тут выходит к народу весь в чёрном Гамлет, принц датский. В джинсах, в свитере, с гитарой наперевес и говорит…

— Я не хочу в Нарьян-Мар, — пискнул Андрей Миронов. — Меня на вертолёте укачивает.

— Справка от врача есть? — строго спросил я.

— Нет, — голос актёра опять дал петуха.

— Так и быть, — тяжело вздохнул я, — сделаю один звонок в Москву. Позвоню товарищу Брежневу в ЦК КПСС и договорюсь, чтобы дальше Ленинградской области актёра Андрея Миронова не посылали. Итак, актёрский этюд «Гамлет с гитарой».

Я провёл по струнам и приготовился петь, как в этот момент на веранду зашли Наталья Фатеева и Наталья Кустинская. Я кинул короткий взгляд на Олега Видова, чтобы понять — у него с Фатеевой что-то серьезное или очередное ничего необязывающее дружеское общение? Олег же еле заметно поморщился, и мне стало ясно без слов, что актёры не сошлись характерами.

— Соседи, вы на обед идёте? — спросила, улыбаясь очаровательной белозубой улыбкой, Наталья Фатеева.

— Одну минуту! Гамлет и гитара, актёрский этюд, — в третий раз повторил я и ударил по струнам:

Гул затих, я вышел на подмостки, — первую строчку я сказал речитативом, а потом заревел, словно раненый зверь:

Прислонясь к дверному косякуууу!

Я ловлю! В далеком отголоскееее!

Что случится! На моем векуууу!

На меня! Наставлен сумрак ночииии!

Тысячью биноклей на осииии!

Если только можно Авва! Отче!

Чашу эту мимо пронесииии! — я как сумасшедший колотил по струнам и рвал свои голосовые связки, извлекая из них всю хрипоту, на которою они были способны.

Высоцкий застыл с приоткрытым ртом и смотрел на меня как на явление Христа народу, боясь пошевелиться, так как я изображал именно его, когда он будет в театре на Таганке играть Гамлета с гитарой. Девчонки, сёстры Вертинские и Нонна из-за повышенной актёрской эмоциональности за эти несколько секунд успели пустить слезу. Даже строгую, как учительницу старших классов, Наталью Фатееву проняло и она, плотно сжав губы, буквально поедала меня глазами. Парни, конечно, мой артистический рёв восприняли более спокойно. Хотя по выражению лиц Видова, Прыгунова и Крамарова чувствовалось, что стихи Пастернака, переложенные на ритмическую песенную основу, их тоже трогают за душу. Вне поля зрения оставался Андрей Миронов, он сидел за моей спиной и его мысли и помыслы оставались неясны. А вот Никита Михалков откровенно зевал. И это говорило о том, что не всем в будущем будет интересно творчество Владимира Высоцкого, которого я сейчас в меру таланта парадировал:

Но продуман распорядок действииий!

И неотвратим конец путииии!

Я один! Все тонет в фарисействеее!

Жизнь прожить — не поле перейти, — последние строчки из стихотворения Бориса Пастернака я тоже прочитал речитативом и резко выбил последний аккорд.

— Феллини, дай я тебя обниму, — шмыгнула носом Марианна Вертинская и первой бросилась мне на шею.

После чего я второй раз за день оказался объятьях своих киношных коллег. На футболе меня хлопали по плечам и обнимали за великолепно отбитый пенальти, а сейчас за искусство, ради которого я чуть-чуть не сорвал голос.

— Не надо звонить в ЦК, я полечу в Нарьян-Мар, — вдруг сказал Андрей Миронов, когда страсти по Гамлету с гитарой немного улеглись, и вся наша большая компания высыпала на улицу.

— Андрюша, святая невинность, ты чего? — захохотал я. — Я же пошутил. Шутка юмора. Я же говорю, списки вывесят только после ужина. Это по нам с мужиками уже есть полная ясность: Сестрорецк, рыбный бартер.

— Очень смешно, ха-ха-ха, — обиделся Андрей и все, кто сейчас находился во дворе дачи хирурга Углова, просто затряслись от нервного гомерического хохота.

Кстати, настоящее нервное напряжение я испытал гораздо позже. Спустя два часа после ужина, когда почти двести гостей фестиваля набились в просмотровый кинозал «Дома творчества» и киномеханик включил мой детектив, меня словно током долбануло. И пять минут колбасило так, что я даже не рискнул зайти в зрительный зал.

Вместо этого я прибежал в буфет и заказал сразу три чашки крепкого кофе. В голове шумело, мысли путались, ладонь потели, а пальцы рук непроизвольно дрожали. И я в эти минуты от всего сердца позавидовал простым людям, которые работают в поле или у станка, потому что их имена не будут «полоскать» на всю страну, если они сделают что-то не так. А у меня после этой премьеры появятся самые настоящие друзья и самые настоящие враги.

Однако к середине сеанса, когда я вернулся в фойе и присел на деревянную скамейку напротив входа в кинозал и услышал громкий зрительский смех, меня полностью отпустило. И тут же моё воображение стало рисовать картины совершенно другой направленности. Теперь меня уже награждали премиями, вручали призы разных кинофестивалей и жали руку первые лица государства.

«Бред, — прошептал я сам себе. — Какие премии? Хорошо если не привлекут к ответственности за клевету на работу органов правопорядка. А простой народ быстро разберется, что к чему. Люди, уставшие от производственной рутины и комсомольских вожаков, на картину валом повалят. Мне бы её главное сдать в Госкино. И уже тогда полетят мешки писем и телеграмм, где будут требовать, чтобы срочно сделали продолжение, а то получилось хорошо, но мало. А на кинокритиков, которые начнут строчить статьи о дурновкусии, пошлости и отсутствии четкой идейной концепции и ясной философской позиции, плевать. Кинокритики во все времена одинаковы. Им что сверху прикажут, то они и напишут».

Мне тут же пришли на ум критические газетные пасквили, когда на экраны вышел фильм «Пираты 20 века». Эту картину обвиняли в дешёвом популизме, в стереотипности сюжета и преклонением перед западом. А какой-то критик задавался вопросом нравственности, дескать, слишком красиво снятые драки и перестрелки собьют нашу молодёжь с верного пути построения социализма. Почему-то этот «знаток кино» не захотел увидеть самого важного: добро, чтобы победить зло, должно быть с кулаками. Кстати, прокатную судьбу «Пиратов» в итоге спас, точнее говоря, спасёт Леонид Брежнев, которому фильм очень понравится.

«Вот и моё спасение в товарище Брежневе», — подумал я, когда двери отворились, и из полутьмы кинозала первой вышла министр культуры Екатерина Фурцева. Лицо Екатерины Алексеевны было таким, как будто она только что проглотила живую жабу. За ней, словно свита королевы появились актёры театра «Современник». Олег Ефремов ближе к телу, Игорь Кваша, Евгений Евстигнеев, Олег Табаков и Михали Казаков чуть поодаль. Я тяжело вздохнул, встал со скамейки и сделал три уверенных шага навстречу.

— Даже не знаю, что тебе и сказать, Феллини? — хмыкнула Фурцева. — Может быть вы, Олег Николаевич, выскажетесь по поводу этого киношного хулиганства?

— Понимаешь, старик, — закряхтел Ефремов, — то, что ты снял, это такая пошлость. Что…

— Нет слов, — подсказал я, когда руководитель «Современника» чуть-чуть подвис. — Не ожидал, что вы, товарищ Ефремов, окажетесь таким оппозиционером. Первому секретарю фильм понравился, — сказал я, не уточняя, какому именно. — И товарищам из органов тоже. А ещё детектив одобрил один из членов Политбюро, имя которого я не имею права разглашать.

Последние мои слова являлись чистым блефом. То есть я самым наглым образом брал Фурцеву и весь театр «Современник» на слабо. А тем временем мимо нас стали проходить другие зрители, которые находились под самыми сильными впечатлениями от просмотра.

— Дорогой! — заголосил сотрудник «Грузии-фильм», при этом сильно прихрамывая. — Вот такое кино! Вот такое! — показал он большой палец.

— До встречи в Тбилиси, Тамаз, — улыбнулся я, пожав его здоровую правую руку.

— А я думал, ты только в футбол играть умеешь! — загоготал наш грузинский товарищ.

— Я, наверное, не правильно выразился, — тут же замялся Ефремов.

— Зато, я вас правильно понял, — я мгновенно сделал суровое лицо, но тут на выручку своему руководителю пришёл Евгений Евстигнеев:

— Нормальное кино, — буркнул он. — Я смеялся, несколько раз, хы-хы. Загибай штанину, профессор, не задерживай очередь, хы-хы. Ну это, когда джинсы-то продавали.

— Всё с вами ясно, товарищи, — недовольно проворчала Фурцева. — Посмотрим как ты, Феллини, сдашь это своё безобразие худсовету Госкино. И я ещё узнаю, кто одобрил подобные художества в Политбюро ЦК КПСС.

— Вас чем-то не устраивает линия партии? — спросил я, полностью обнаглев, а сам подумал: «Очень скоро вам, Екатерина Алексеевна, будет не до кино, и не до театра. Настают новые времена, которые как всегда, подкравшись незаметно, перетасуют всю карточную колоду и выдвинут на авансцену новые имена и новые фигуры».

В ответ Екатерина Фурцева что-то неразборчиво пробурчала и быстрым шагом направилась в буфет. Кстати, актёры «Современника» послушно двинулись следом. Наверное, решалась участь какого-то нового спектакля, поэтому Ефремов, Табаков, Евстигнеев, Кваша и Казаков старались получше угодить хозяйке всей советской культуры. Однако пройдёт совсем немного времени и тот же Олег Ефремов, будучи подшофе, Фурцевой скажет: «Вы — шлагбаум на пути советского искусства!».

И как только эта группа творческих деятелей пропала из вида, ко мне сразу же подбежали мои дорогие актёры и актрисы. Они сегодня в первый раз увидели полностью смонтированный черновой вариант фильма, и поэтому на меня тут же посыпались самые лучшие слова, которые я только мог ожидать.

— Феллини, кинотеатры же просто разнесут, — зашептал Лев Прыгунов, пожимая мою руку. — Кассы будут брать штурмом.

— Лучше пусть штурмуют кассы, чем Зимний, — хохотнул я.

— Товарищи! А я, оказывается, здорово дерусь, — захохотал Олег Видов. — Пусть теперь только кто-нибудь во дворе сунется, ха-ха.

— Лучше не надо, Олег, — захихикала Нонна Новосядлова, прижавшись ко мне всем телом. — Улица — это не кино.

— А мне не понравилось! — стал возражать Савелий Крамаров. — Меня в фильме с гулькин нос! Куда такое годится?

— Ерунда, Сава, — захрипел Владимир Высоцкий, — фильм что надо. Гениальная картина, если конечно меня воскресят ко второй части.

— Помни, Феллини, что ты нам обещал? — защебетали сёстры Вертинские, намекая, чтоб в продолжение детектива нашлось место и для их героинь.

И вдруг в нашу маленькую компания протиснулся Василий Шукшин.

— Ну, ты, Феллини, и дал, — прошипел он. — Ты видел эти вытянутые физиономии на этих сытых лицах наших забронзовевших мэтров кино? Чуть помедленнее кони, чуть помедленнее, — пропел он. — Это кто ж такое написал? Меня аж до сердца пробрало, до печёнок, выжгло до самого нутра.

— Вот, Василий Макарович, познакомься, — улыбнулся я, притянув к себе будущего скромного кумира миллионов, — молодой, начинающий, актёр и автор исполнитель собственных песен — Владимир Высоцкий.

— Володя, дай я тебя обниму! — гаркнул Шукшин, прижав к своей груди опешившего Высоцкого.

Разжечь ночью костёр на берегу Финского залива, чтобы в нём печь картошку и запивать её вином, шампанским и лимонадом придумал Лёва Прыгунов. Он сказал, что сегодняшнюю премьеру грех не отметить. И многие, в том числе и я, эту интересную идею с радостью поддержали. Однако неожиданно для нашей маленькой компании на такой своеобразный пикник собралось человек тридцать. Кто-то кому-то проболтался, пригласив кого-то ещё со стороны, и тишину ночного берега разрезали звуки магнитофона, из которого бодро зазвучали ритмы советской и зарубежной эстрады.

Здесь сейчас были Андрей Тарковский с Валентиной Малявиной, из «Современника» заглянули на вечеринку Олег Табаков, Игорь Кваша, Галина Волчек, Лидия Толмачёва и Михаил Казаков. Кстати, Казаков успел немного повздорить с Никитой Михалковым из-за Анастасии Вертинской. Никите не понравилось, что Михаил, который снимался с Настей в «Человеке амфибии», слишком нагло и долго с ней танцует. Ещё пришли на праздник соседи по даче: Фатеева, Кустинская и кинорежиссёр Чулюкин, которые тот самый «громкоголосый» магнитофон и принесли. Но больше всех меня удивил Сава Крамаров, который неизвестно как привёл на эту ночную дискотеку супругу товарища Басова Валентину Титову. Где был сам Владимир Басов, можно было только догадываться.

А еще, как ни в чём не бывало, танцевала с Андреем Мироновым Люда Марченко. Только вчера её вытащили из такой передряги, что другая бы тут же уехала домой, а Людмиле всё было нипочем. Рядом с ними отплясывали Олег Видов с Марианной Вертинской и Лёва Прыгунов с Ариадной Шенгелая. И наконец, пришёл в себя и мой дальний родственник дядя Йося Шурухт. У него снова горели глаза, снова появилась жажда зарабатывать деньги, и теперь он как молоденький скакал с Лидией Сергеевной под какой-то иностранный твист.

И вообще, создавалось полное ощущение того, что мы все как будто перенеслись в пионерский лагерь на закрытие очередной весёлой смены. Правда, костёр был более скромных размеров, но во всём остальном творческая молодёжь кинофестиваля в данный момент мало чем отличалась от пионеров старших отрядов. Кто-то слушал песни под гитару, кто-то ел печёную картошку, кто-то целовался, укрывшись за стволами близлежащих сосен, а кто-то просто танцевал. Потому что кипучая молодая энергия требовала праздника и «движухи».

— Не поверишь, несколько лет назад, когда я была в пионерском лагере, стоял точно такой же вечер, — призналась Нонна, пока мы ели одну на двоих печёную картошку, а в пяти метрах от нас Владимир Высоцкий в седьмой раз хрипел, исполняя на гитаре «Коней привередливых». — Только вместо моря у нас была река.

— Сам вспомнил пионерский лагерь, — улыбнулся я.

— И что именно? — захихикала моя любимая актриса. — Я, например, в тот год влюбилась в одного высокого парня, который лучше всех играл в баскетбол.

— А я тоже в лагере играл в баскетбол, — пробурчал я. — И тоже был влюблён в одну девочку со смешными косичками. Правда, теперь не могу ни имени её вспомнить, ни лица. Всё как в тумане. А вот музыка у нас играла другая. Дулунга ними нади, Хафанана, Анана куканела, Шалалала, — неожиданно для себя я напел мотив из далёкого 1978 года, когда она зазвучала из каждого магнитофона в СССР.

— Что у вас играло? — опешила Нонна.

— Да так, какая-то африканская песня, — замялся я. — Одному мальчику папа привёз пластинку из жёлтой жаркой Африки из центральной её части. Пойдём, лучше что-то интересное покажу, — улыбнулся я и, встав с покрывала, потянул Нонну в сторону соснового бора.

— И что там? — заулыбалась она. — Муравьи?

— Здесь, Нонночка, места для поцелуев, — шепнул я, заведя девушку за толстый ствол дерева.

После чего я приобнял свою милую подругу и принялся покрывать поцелуями её прекрасное кукольное личико. Как вдруг за спиной застучали чьи-то шаги. Естественно, тут же пришлось прервать это увлекательное занятие. И я, заскрипев зубами, обернулся. К нам на всех парах подбежал встревоженный Савелий Крамаров.

— Что такое Савка, ты не видишь, что я занят? — прошипел я. — У нас с Нонной внеочередная репетиция.

— Высоцкий с Шукшиным ушли в посёлок, — протараторил он.

Я посмотрел туда, где только что звучала гитара Владимира Семёновича. И там уже пел песни кто-то другой. Благо гитарой уверенно владел почти каждый актёр или актриса.

— Ну и что, Сава? — улыбнулась Нонна.

— Так они оба пьяные, — эмоционально замахал руками Крамаров. — Шукшин сказал, дескать, пошли Володька споём серенаду для поэтессы Беллы Ахмадулиной. Сейчас самое время, пока все спят, ха-ха-ха. А Володя чё? Володьке теперь море по колено.

— Пусть идут и поют, ты-то чего волнуешься? — пробубнил я. — Не к твоей жене петь пошли.

— Так их же в милицию загребут, — всплеснул руками Савелий. — А у нас завтра в Сестрорецке концерт как-никак. И потом ты мне обещал юмористический монолог написать. И что теперь?

— Пусть их куда хотят, туда и забирают, — отмахнулся я. — А монолог я обещал, я напишу.

— Сава, ты зря волнуешься, всё будет хорошо, — мягким нежным голосом произнесла Нонна.

— Ну как знаете, — тяжело вздохнул Крамаров. — И чё я, в самом деле, волнуюсь? Володька и не из таких передряг выкручивался. Ха-ха-ха. Эй, отойди! — актёр вдруг увидел, как Валентину Титову кто-то приглашает на «медлячок». — Это я с ней сегодня танцую! — крикнул он и побежал в сторону импровизированной танцевальной площадки на песке.

Я снова посмотрел в огромные глаза Нонны, потянулся губами к её милому лицу. И тут за моей спиной послышался стук новых чьих-то шагов. И я снова обернулся назад. На этот раз к нам широким быстрым шагом подошёл Лев Прыгунов.

— Феллини, можно на два слова? — спросил он.

— Лёва, вы с Крамаровым сговорились что ли? — прошипел я. — У нас с Нонной репетиция второй серии детектива. Ладно, что хотел-то?

— Мне бы тет-а-тет, конфиденциально, — буркнул Прыгунов.

— У меня от Нонночки тайн нет, — сказал я, приобняв свою дорогую подругу.

— Мне всё вчерашнее происшествие покоя не даёт, когда мы Люду от бандитов спасли, — сказал Лева, и я чуть на попу не присел.

— Как от бандитов⁈ — вспыхнула Нонна. — Она же купаться ходила⁈ А ещё говоришь, что у тебя нет от меня тайн! — громко прошептала она мне. — В кого ты был влюблён в пионерском лагере? В какие такие косички? Молчишь? Вот и целуйся здесь с Лёвкой, а я пошла!

Нонна резко вырвалась из моих объятий, и стремительно пошагал к ребятам и девчатам, которые в данный момент слушали чью-то гитару. Кончено, первая мысль была — догнать девушку, остановить, извиниться и рассказать, как всё было на самом деле вчера. Но вторая, более рациональная идея мне подсказала, что лучше взять паузу, всем выдохнуть, успокоиться и уже тогда просить прощение.

— Ладно, что хотел-то? — проворчал я.

— Тебе не показалось вчера странным, как мы бежали на помощь? Как будто нас кто-то гнал.

— Мозг в минуту опасности работает максимально быстро, — ответил я, не выпуская Нонну из виду. — Меня как-то раз чуть машина не сбила, как увернулся, до сих пор не пойму. В жизни и не такое бывает. И это всё, о чём ты хотел поговорить?

— Не совсем, — замялся Прыгунов. — Я сегодня внимательно посмотрел наш детектив и меня сейчас просто распирает изнутри от желания спросить: а как ты относишься к Советской власти? Ведь кино-то наше не совсем советское.

— К тому, что власть советов сделала хорошо — отношусь хорошо. К тому, что сделала плохо — не одобряю, — ответил я расплывчато, отлично зная историю Льва Прыгунова, что он из семьи священника, и что его деда в 1918 году расстреляли большевики. — Не в этом дело, Лёва?

— А в чём? — с вызовом спросил актёр.

— Мы с тобой вчера играли в волейбол, а сегодня в футбол. Как ты относишься к футбольным и волейбольным правилам игры?

— Правила как правила, нормально отношусь, — пролепетал он.

— Вот и для меня Советская власть — это правила игры, — пояснил я свою мысль. — Ещё недавно могли посадить за любую мелочь. Пройдёт время, и эти правила поменяются, многое разрешат. Потом пройдёт ещё сколько-то времени, и многое обратно станут запрещать. Так устроена наша жизнь. И в этом есть свой глубинный смысл.

— Вся жизнь игра, так что ли? — спросил Лев.

— Почти, — хохотнул я. — Товарищ, верь. Пройдёт она и демократия и гласность. И вот тогда госбезопасность припомнит наши имена.

— Смешно, — криво усмехнулся Прыгунов.

— Пошли, выпьем лимонада, за удачную премьеру, — хлопнул я актёра по плечу и поспешил к Нонне, так как мне не хотелось, чтобы её кто-то потащил на танцпол.

Кстати, довольно профессионально перебирал струны на гитаре Гена Шпаликов. Звучала его всеми известная песня «Пароход белый-беленький, дым над красной трубой» и многие дружно подпевали. Я попросил налить стакан лимонада дядю Йосю, который, натанцевавшись, стоял ближе вех к бутылкам с разными напитками. И когда Шпаликов закончил петь, всем предложил выпить за талант, ибо без него творчество превращается в обычную графоманию.

— Извини, — шепнул я Нонне, когда все принялись чокаться.

— И ты меня извини, — ответила она. — Я тут подумала, что вы верно поступили. Незачем всем знать, что вчера произошло. А то пойдут такие слухи, что страшно представить.

— Вот именно, — буркнул я и сделал всего один маленький глоток лимонада.

И вдруг перед глазами все покачнулось и куда-то стало уплывать. «Не понял? Это же не вино и не коньяк! Так не честноооо!» — закричал я про себя, проваливаясь в какую-то темноту.