Гость из будущего. Том 3

Глава 16

В кабинете Ильи Киселёва никаких гостей по мою душу не было. Я даже нарочито карикатурно заглянул под стол, когда директор «Ленфильма» попросил у секретарши две чашечки кофе. «Странная тревога? — промелькнуло у меня в голове. — В каком месте спрятаны наши большие проблемы? Что-то ничего тревожного я на горизонте не наблюдаю».

— Вот, читай, — Илья Николаевич вытащил из верхнего ящика стола короткую телеграмму и швырнул её на стол.

«ЖДЁМ ТАЙНЫ СЛЕДСТВИЯ 31 08 64 В 12 ТЧК ГОСКИНО», — говорилось в этой напечатанной кривыми буквами записке, которую я пробежал взглядом за две секунды.

— Чем раньше кинокартину запретят, тем быстрее разрешат, — улыбнулся я. — Не вижу никаких проблем, Илья Николаевич. Странность только в том, что нас ждут не в четверг 3-го сентября, а понедельник 31-го августа.

— Соображаешь, — захихикал директор киностудии, — значит не совсем ты у меня тупой. Вот и я так же подумал. Чё к чему они там в Госкино четыре дня потерпеть не могли? И давай названивать своему старинному товарищу, который работает в управлении кинопроката. Спрашиваю: «Что случилось, почему перенесли срок сдачи нашего детектива?». А он мне по секрету и шепнул, что на заседание комиссии приедет товарищ Михаил Суслов. В сентябре ему некогда, а в августе есть один последний денёк.

«Суслов! — фамилия этого придворного теоретика Марксизма-ленинизма словно молотком шибанула по моим мозгам. — Само собой в сентябре ему будет некогда. В наступающем тревожном осеннем месяце Суслов, Брежнев, Семичастный, Шелепин, Подгорный, Малиновский и Косыгин задумают сместить Хрущёва. И Михаил Андреевич будет одним из самых активных членов группы заговорщиков. И если он сейчас прихлопнет на худсовете моё кино, то я выкарабкаюсь в лучшем случае года через три. Потому что Леонид Брежнев, любитель киношных драк и перестрелок, взойдёт на трон, как временная компромиссная фигура и первое время по многим вопросам будет опираться на мнение и авторитет Михаила Андреевича Суслова. И это для меня, одним словом — задница».

— Я же тебе, Феллини, предлагал, чтоб ты нашу Катю атдрюкал как следует, — продолжал причитать Илья Николаевич, пока я копошился в собственных размышлениях. — Это ведь она Суслова на худсовет вызвала. Помнишь, как закрыли кинокомедию «Человек ниоткуда»? Прежде всего, Михаил Андреевич постарался. Вот то же самое ждёт и твой, а точнее наш детектив. Но это ещё полбеды, — зашептал Илья Киселёв, — тебя ведь и посадить могут за пропаганду западного образа жизни, а меня уволить.

— А давайте не поедем на худсовет, — пролепетал я. — Заболеем на несколько дней. Допустим, отравимся некачественным молоком. Вы, я и ещё кого-нибудь для достоверности прихватим в больничные покои. На врача деньги есть.

— Тогда Катька такой скандал закатит, такие подключит рычаги давления, что нас не спасёт никто и ничто. Я вот что думаю, — Илья Николаевич перешёл на такой тихий шёпот, что мне пришлось придвинуться ещё ближе, — нужно идти на поклон к зятю товарища Хрущёва, к товарищу Аджубею. Так, мол, и сяк.

— Трали-вали, кошки драли, — проворчал я. — Никите Сергеевичу Хрущёву, воспитанному на «Кубанских казаках», наше кино вообще показывать нельзя. Нужен совершенно другой ход, — я на несколько секунд уставился в стену, и вдруг мне в голову пришла очень перспективная комбинация. — У вас, Илья Николаевич, в АПН есть знакомые, в агентстве «Новости», которое недавно создали на базе Совинформбюро?

— Это там, где распространяют за рубеж правдивую информацию об СССР? — задумчиво пролепетал директор киностудии и, выдвинув верхний ящик рабочего стола, начал перебирать какие-то бумаги. — Не понимаю, что ты задумал, но один старый приятель у меня в этом агентстве имеется. Вот, отдыхали вместе на теплоходе, — Илья Киселёв выудил из папки какую-то старую фотографию и посмотрел на её оборот. — Я его рабочий телефон черкнул на всякий случай. Ну, что ты задумал?

— В АПН трудится дочь товарища Брежнева, — теперь начал шептать и я. — Нужно узнать, когда она обычно появляется на рабочем месте и на поклон идти именно к ней. Потому что карту товарища Суслова можно побить только картой товарища Брежнева. Но Леонид Ильич должен первым посмотреть наше кино.

— Допустим, я это узнаю, допустим, каким-то чудом копию фильма удастся подарить товарищу Брежневу, — директор постучал пальцем по фотографии. — А он возьмёт и ничем не поможет. Что тогда?

— Безвыходных ситуаций не бывает, Илья Николаевич, — криво усмехнулся я. — Если всё пойдёт наперекосяк, то во время худсовета я разденусь до трусов, начну бегать по коридорам Госкино и орать, что к нам с Сириуса летит инопланетный корабль, покайтесь братья и сёстры пока не поздно. А вы сделает удивлённое лицо, и скажете, что не знали о моём психическом расстройстве. Тогда фильм положат на полку, меня в психушку, а вы останетесь директором «Ленфильма». А потом, постепенно всё вернётся на круги своя, и я всплыву, как подводная лодка в морях Атлантического океана.

— Ха-ха-ха, — громко загоготал Илья Николаевич. — Неплохой план. Кстати, у меня есть и хорошая новость. — Директор ещё раз хохотнул, представив меня в одних трусах, затем вышел из-за своего рабочего стола и с гордостью открыл дверцы шкафа. — Двадцать коробок с киноплёнкой «Кодак». Подарок от товарища Василия Толстикова. Правда, в одной коробке всего 300 метров, это на 12 минут видео. Но если снимать с умом, то для начала детектива о поимке шпионов хватит, — с гордостью произнёс он.

— Дааа, — протянул я, почесав затылок, и уже просчитывая, как этой плёнкой лучше распорядиться, и добавил, — кто возьмёт шпионов пачку, тот получит водокачку.

Вечером в тот же самый тревожный понедельник я в кои-то веки не спешил домой. Нонна улетела на кинопробы в Минск на «Беларусьфильм». Работу над эскизами к «Звёздным войнам», над тем как будут выглядеть костюмы главных героев, какими будут джедаи и протагонист Дарт Вейдер, я пока дал распоряжение прекратить. Вдруг, на худсовете в Госкино и в самом деле придётся изображать дурака, спасая фильм и директора Илью Киселёва? Кстати, Илья Николаевич дозвонился до своего друга в АПН и узнал, что на эту пятницу запланирован большой корпоративный праздник по случаю предстоящего учебного года. И корпоратив, с раздачей школьных принадлежностей для детей сотрудников агентства, организует сама Галина Брежнева. Это был уникальный шанс перевернуть ситуацию в свою пользу. Не очень-то мне хотелось бегать в одних трусах по коридорам Госкино.

«Хотя лучше один раз притвориться дураком, избежав тотального разгрома и показательной порки, чем переть буром и наделать множество непоправимых ошибок», — думал я, колотя в своём рабочем кабинете боксёрский мешок, который по случаю продал мне один знакомый техник.

Кроме того, вонзая кулаки в кирзовый бок мешка, я представлял себе лицо товарища Суслова, человека который всеми правдами и неправдами пролез во власть, чтобы заставить всю страну носить старые галоши и серое невзрачное пальто. В представлении этого странного гражданина советский человек рождался только для того, чтобы вусмерть упахаться на работе, вырастить потомство себе на замену и лечь в могилу.

В его воспалённом мозгу: джинсы и красивые вещи отвлекали от строительства коммунизма, комедии — развращали, кинобоевики — сбивали с пути, а лёгкая развлекательная музыка вызывала ненужные фантазии о красивой жизни. И если бы Михаил Андреевич загрёб бы всю власть себе, то за простую улыбку на улице могли бы влепить штраф. А в кино крутили бы только один фильм, где фрезеровщик признаётся в любви к крановщице, не отходя от станка и перевыполняя план на двести процентов.

Кстати, а ведь Суслов не случайно закрыл комедию Эльдара Рязанова «Человек ниоткуда». Это была месть за «Карнавальную ночь», где Рязанов на примере бюрократа Огурцова показ именно его портрет. Портрет не вполне ненормального товарища, которому во время весёлого праздника нужен «сурьёз». Конечно, кинокомедия у Рязанова получилась не ахти какая, но свои бы 10 или 15 миллионов человек собрала, и тем самым принесла бы прибыль в казну государства. Поэтому мой детектив Суслов с большим удовольствием просто раздавит.

— Ты чего, как ненормальный, стучишь на весь этаж? — спросил Генка Петров, войдя в кабинет. — Из-за Ноннки что ль расстроился? Из-за того, что она улетела в Минск, а потом к родителям? Понимаю тебя, дружище. У меня тоже на личном фронте без перемен.

Геннадий с сочувствием похлопал меня по плечу, тяжело вздохнул и включил электрочайник.

— Ты случайно у Вольфа Мессинга не берёшь уроки по чтению мыслей на расстоянии? — буркнул я, перестав избивать боксёрский мешок.

— Уроков не беру, — Генка широко зевнул, — это всё просто, это всё элементарные знания человеческой психики.

— Психологии, — поправил я друга, стянув с кистей рук боксерские перчатки.

— А какая разница? — удивился друг.

— Забей, — хмыкнул я, вынув из рабочего стола жестяную банку дефицитного бразильского кофе. — Что сегодня с Юрием Ивановичем успели сделать?

— Много, — с важностью кивнул он. — Во-первых, булыжники из метеоритного пояса прикрутили к потолку на канаты, которые я покрасил синей краской. Во-вторых, на твой «Сокол тысячелетия» я налепил много маленьких деталек из пенопласта и стало действительно лучше. Корабль прямо как настоящий. Затем на заднюю часть я установил шесть рядов маленьких электролампочек, которые будут нашим этим гарнирным двигателем.

— Антигравитационным, — улыбнулся я, подумав, что Генка большой молодец, может из-за ничего поднять настроение.

— Да пофиг, — отмахнулся он. — Самое главное мы с дядей Юрой установили «Сокол» на двухметровой высоте параллельно полу. Пришлось задействовать длинную железную перекладину. Мы её одни концом привинтили к стене, в средине сделали металлический упор, а второй конец ввели в бок «Сокола» и закрепили к днищу. Теперь камера может свободно кружиться вокруг нашего корабля. Скажи, что мы — молодцы.

— Молодцы, — кивнул я.

— Тогда гони двести рублей, — Генка развёл руки в стороны. — Железо нынче дорого. Да ещё парням надо из мебельного цеха три бутылки коньяка поставить за оперативность.

Я молча порылся во внутреннем кармане пиджака и выудил несколько 25-рублёвок. Деньги на мой эксперимент улетали с неимоверной скоростью. Не зря Нонна решила какое-то время погостить у родителей, где, пребывая в спасительном неведении, можно было поберечь нервную систему. Между прочим, в Голливуде опытные люди говорили так: «Никогда не снимай кино на свои финансовые средства. Плохая примета. Прогоришь».

«Может быть и я поспешил? — вдруг подумалось мне. — Хотя, когда рисковать, как не сейчас! Появился уникальный шанс достучаться до Леонида Брежнева. А деньги я потом концертами по городам Сибири и Дальнего востока наработаю с „дочерью“ Лидии Руслановой и с „сыновьями“ лейтенанта Шмидта».

— Значит, дорогой мой друг Геннадий, слушай меня сейчас очень внимательно, — пробормотал я, протянув ему 200 рэ. — Сегодня пришла киноплёнка «Кодак». Поэтому завтра снимаем с разных ракурсов полёт «Сокола тысячелетия». С оператором я договорюсь. А вы с Юрием Ивановичем сделаете простенькую 30-сантиметровую копию «Сокола» для общих планов. И нарисуете звёздное небо на деревоплите размером 2 на 4 метра.

— И когда это мы успеем-то? — обиделся на меня друг.

— Завтра утром и успеете, — отмахнулся я. — Вечером или ночью — съёмка. А в среду в цехе комбинированных съёмок полёт нашего «Сокола» и звёздное небо объединим в единое целое, и смонтируем лучшие куски. И уже в четверг на моих руках будет 7-минутный рекламный ролик.

— А что у нас случится в четверг? — усмехнулся Генка. — Конец света, ха-ха?

— В четверг, имея в своём распоряжении детектив и рекламный полёт «Сокола», я поеду в столицу нашей Родины город-герой Москву, — прорычал я. — Кстати, — вдруг осенило меня, — нужно же ещё кое-что подготовить.

На этих словах я подмигнул ошарашенному Генке Петрову, сунул ему в руки ключи от кабинета и пулей вылетел в коридор.

Дядя Йося Шурухт, к которому я с киностудии помчался на метро, после нашего гастрольного тура немного загрустил. И причиной душевных переживаний Иосифа Фёдоровича были не финансовые показатели концертов. Все творческие встречи, слава Богу, прошли с хорошими аншлагами. А грусть его вытекала прямиком из последнего концерта в Кронштадте, куда дражайшая супруга, тётя Сима, прикатила без предупреждения.

И когда мы на сцене принимали цветы и овации публики, она случайно заглянула в гримёрку, в которой дядя Йося целовал порочные губы гримёрши Лидии Сергеевны. Что случилось дальше, лично я знал только с чужих слов. Поговаривали, что тётя Сима помойной тряпкой залепила своему супругу точно между глаз. А в Лидию Сергеевну, предварительно обозвав гримёршу словом на букву «шэ», запустила это самое помойное ведро.

Но самое веселье началось тогда, когда тётя Сима выставили дядю Йосю с одним чемоданом из их общей отдельной и благоустроенной жилплощади, потому что он вдруг осознал, что не готов жить с Лидией Сергеевной в крохотной комнатушке огромной коммунальной квартиры на окраине Ленинграда. И на следующий день началась осада гордой и обиженной до самой глубины души супруги.

Сначала мы под окнами пели серенады. Точнее говоря, я пел, а он выл о том, что это была непростительная ошибка, поэтому пора бы его и простить. Затем была попытка одну ночь поспать под дверью собственной квартиры, которую по требованию участкового пришлось досрочно прекратить. И на третьи сутки, я со своим дальним родственником мелом на асфальте под окнами дома написал: «Сима, я тебя люблю». К сожалению последние две буквы любовного признания безжалостно стёр злой дворник. Однако утром тётя Сима сама приехала на киностудию и своего непутёвого мужа в последний раз простила. Но к этому моменту что-то внутри дяди Йоси надорвалось, пропал задор и вера в человечество.

— Кто? — недовольно прошипел он из-за дверей квартиры, когда теперь уже я приехал просить помощи и поддержки.

«Глазок же имеется, что ты спрашиваешь?» — подумал я и на весь подъезд громко гаркнул:

— Дед в пальто! Предъявите документы! Дом окружён! Сопротивление бесполезно!

— Слушай, племяш, приезжай завтра, — забубнил дядя Йося, приоткрыв дверь и посмотрев по сторонам.

— Некогда завтра, — проворчал я. — И послезавтра тоже. Дело пахнет керосином, открывай.

— Даже так? — пролепетал мой дальний родственник и впустил в прихожую, затем немного помялся и, кивнув головой, добавил, — мы с Симой пока не разговариваем. Пошли на кухню.

«Да хоть в уборную», — буркнул я про себя, но прежде чем вываливать на голову дяди Йоси животрепещущие проблемы, чинно, благородно и степенно выпил две кружки чая и налил себе третью. Мне захотелось своего дальнего родственничка довести до кондиции, потомить неведением и помучить многозначительными загадочными взглядами.

— Хватит, пить, — наконец прошипел дядя Йося. — Говори, зачем пришёл и до свидания.

— Срок нам с тобой светит, товарищ Шурухт, — тяжело вздохнул я и, встав из-за стола, подошёл к окну и посмотрел во двор, где на асфальте виднелись последние сохранившиеся буквы нашего хулиганского любовного послания: «я тебя л».

— За что? Прости меня Господи, — усмехнулся дядя Йося.

— В следующий понедельник на худсовет в Госкино принимать наш детектив приедет товарищ Суслов, — проворчал я. — Тебе и мне грозит пропаганда антисоветского образа жизни. Мне как режиссёру, тебе как директору картины. Но выход есть, — шепнул я и с большим удовлетворением заметил, что глаза дяди Йоси оживились, испугано забегали, и ему снова захотелось жить, зарабатывать деньги и много чего ещё.

— И какой у нас имеется выход? — проплетал он.

— Нужно чтобы ты совершил акт самосожжения, — произнёс я равнодушным голосом. — Как приедем в Москву, выйдешь на площадь трёх вокзалов, окатишь себя керосином, а остальное всё сделает случайная искра огня. А из искры возгорится пламя. Да, шучу я! Шучу! — заржал я, видя перекошенное от страха лицо дяди Йоси.

— Юмор у тебя, как у покойника, — перекрестился мой дальний родственник. — Однако ситуация не из приятных. Посадить не посадят, а вот уволить могут. Есть какие-то нормальные идеи?

— Ес, оф кос, — кивнул я. — В пятницу в АПН будет праздник посвящённый началу нового учебного года. И организатором его является дочь товарища Брежнева Галина Леонидовна. Она в этом агентстве как бы работает редактором, когда у нее, конечно, есть на это желание. Поэтому собирай музыкантов, будем записывать целую танцевальную программу для сотрудников АПН и для Галины Брежневой.

— Хочешь показать наш фильм дорогому товарищу Леониду Ильичу? Секретарю ЦК КПСС? — допетрил дядя Йося.

— Другого выхода просто не вижу, — пожал я плечами. — Вот такая «ша-ла-ла-ла».

В послевоенное время общежития ВГИКа были разбросаны по нескольким адресам. Институт снимал комнаты в Мамонтовке, несколько этажей в бывшем женском монастыре на Зачатьевской и имел двухэтажный дом на Лосиноостровской. Жили тогда студенты бедно, но весело. Позже многие эпизоды того послевоенного быта вошли в фильм Петра Тодоровского «Какая чудная игра». Было дело и вместо торта подкладывали кирпич. И актёр Николай Рыбников прятался в шкафу и, эмитируя радиопередачу, объявлял радостным студентам, что идя навстречу пожеланиям трудящихся, правительство вновь опустило цены на водку и селедку.

А в оттепельные 60-е общежитие ВГИКа переехало в Ростокино, поближе к самому институту кинематографии. Вот именно к этой пятиэтажке вечером в четверг 27-го августа прибыл и я, неся за собой большой и тяжёлый рюкзак. И если бы не американские джинсы на моих ногах, то меня вполне можно было бы принять за очередную «деревенщину», которая с мешком картошки приехала покорять Москву. Я же прибыл в столицу советского союза, чтобы отстоять своё законное право снимать кино мирового уровня, ковать славу себе и всей отечественной киноиндустрии.

Однако план, который я себе нафантазировал, имел много уязвимых мест. Например: если мой завтрашний музыкальный сюрприз для сотрудников АПН не будет по достоинству оценен Галиной Брежневой, то что тогда? Сушить сухари? На глазах товарища Михаила Суслова изображать помутнение рассудка? А ведь в психбольнице будут колоть организм какой-нибудь химической отравой, которую я могу и не пережить. Поэтому мне, как разведчику Штирлицу, никаких прав на ошибку не оставалось. Для феерического концерта мне требовался такой помощник, чтоб Брежнева позабыла о двух своих теперешних мужьях и потеряла дар человеческой речи. Мне нужен был Олег Видов, который проживал в этом самом общежитие ВГИКа.

— Вы к кому, молодой человек? — остановила меня на вертушке полненькая женщина примерно 50-и лет.

— Как к кому? — удивился я. — Я учиться приехал. Мои мама с папой последние деньги за джинсы отдали. И теперь у меня только одна дорога — вперёд к свету знаний, в общагу.

— Документы покажи, шустряк! — рявкнула вахтёрша, когда я попёр с наглым лицом через вертушку.

— Так они в рюкзаке, — жалостливым голосом произнёс я — под картошкой, под тушёнкой, под крупами и салом. Я как в комнате разгружусь, сразу сюда прибегу и покажу корочки студента.

— Кхе, — крякнула женщина, — на актёрский что ль поступил? Из деревни? И сало, небось, домашнее?

«На вахтёрский я поступил, буду изучать науку пропускать», — пробурчал я про себя и мило улыбнувшись, произнёс:

— А как вы догадались?

И тут в дверь общежития забежали громкоголосые девчонки в количестве пяти симпатичных граций. Я посторонился в сторону, давая им пройти. А вахтёрша возьми их, да и спроси:

— Девочки, это ваш студент, с актёрского?

И эти «егозы», вместо того чтобы подыграть человеку, которому нужно проникнуть внутрь и там сегодня переночевать, стали меня внимательно разглядывать со всех сторон и цокать языками.

— Вроде наш, а вроде и не наш, — захихикала девушка очень сильно похожая на актрису Светлану Старикову, которая сыграет Зосю Синицкую в «Золотом телёнке». — Тань, глянь, я что-то разобрать не могу.

Вахтёрша тут же напряглась, чувствуя подвох, а эта вторая Татьяна, очень сильно похожая на Татьяну Иваненко, будущую актрису Театра на Таганке, которая до одури влюбиться в Высоцкого, бойко и борзо спросила:

— Как фамилия, студент⁈

— Андрей Челентанов, — буркнул я, после чего все пятеро девчонок грохнули от смеха и, успокоив вахтёршу, заявили, что я с их родного актёрского факультета.