Гость из будущего. Том 3

Глава 4

Проигрывать на своей территории, тем более своему самому принципиальному сопернику — это самое распоследнее дело. И пусть этот проигрыш всего-навсего в товарищеской игре в волейбол на балтийском пляже посёлка Комарово, всё равно и обидно, и досадно, и неладно. А сколько потом пойдёт разговоров, что на «Ленфильме» ничего толком делать не умеют: ни фестиваль организовать, ни кино снимать, ни в волейбол играть.

«Хоть бы каким другим киношникам слили, — подумал я, готовясь принять подачу от московского режиссёра Георгия Данелия. — Допустим „Беларусьфильму“, Рижской или Одесской киностудии, не так было бы обидно. Но лететь „Мосфильму“ с позорным счётом 8:13 при таком скоплении красивейших актрис и лучших режиссёров Советского союза, это просто позорище».

Я ещё раз бросил взгляд на почтеннейшую публику, коей перед обедом на пляже собралось не меньше ста человек. Заметил взволнованное лицо своей Нонночки Новосядловой, кривую ухмылку министра культуры Екатерины Фурцевой и примерно такую же пренебрежительную гримасу на лице главного режиссёра театра «Современник» Олега Ефремова. Сегодня актёры этого современного театра, что давал гастроли в Ленинграде, приехали сюда чуть ли не в полном составе. И то тут, то там можно было встретить прогуливающихся Евгения Евстигнеева, Олега Табакова, Михаила Казакова и Игоря Квашу. Кроме того прямо на пляже я нос к носу столкнулся с двумя подругами-соперницами Натальей Фатеевой и Натальей Кустинской. Эти актрисы пока ещё не враждовали из-за лётчика-космонавта товарища Егорова, и громче всех болели за свой «Мосфильм».

«Не дождётесь!» — рыкнул я про себя, перед тем как Данелия шлёпнул по волейбольному мячу, который устремился на нашу половину поля. И хоть подача была не из сложнейших, взял я её с большим трудом. Потому что хитрец Георгий запустил мяч в направлении Иннокентия Смоктуновского. Ибо Гамлета Иннокентий Михайлович играл превосходно, а вот в волейбол, скажем прямо, крайне слабо. Поэтому мне пришлось сделать резкий рывок из зоны центрального защитника на правый край и уже в прыжке подставить руку под пикирующий точно в площадку мяч.

— Ох! — охнули зрители, когда волейбольный снаряд неожиданно взмыл вверх и полетел прямо под нашу сетку.

Я же, словно человек, ужаленный в одно место, моментально вскочил и бросился в том же направлении. Конечно, официальными волейбольными правилами запрещено игрокам задней линии атаковать, касаясь ногами передней зоны, но по пляжным правилам можно. Вот я весь матч и летал как сраный веник по всему полю, а иначе мы бы и тех восьми очков не набрали.

— Лёша, дай! — выкрикнул я, требуя чтобы мне для атаки, мяч накинул Алексей Баталов.

Кстати, любимый актёр всех советских женщин в волейбол играл очень прилично, и пас он выполнил на хорошем профессиональном уровне: на удобной для меня высоте и с нужной скоростью. Я легко взмыл в воздух и шарахнул по мячу хлёстко и мощно. И хоть «мосфильмовцы» попытались выставить блок, над сеткой выросли руки Никиты Михалкова и Олега Видова, мой атакующий удар случился на мгновенье раньше этого заслона. Поэтому мяч буквально воткнулся в половину площадки наших сегодняшних соперников.

— Даааа! — закричали многочисленные болельщики «Ленфильма».

— Переход подачи, — объявил главный судья товарищеской встречи, режиссёр Иосиф Хейфиц.

«Один хрен шансов почти нет, — подумал я, переместившись в зону левого защитника. — В лучшем случае немного помучаемся, подсократим счёт, но результат, скорее всего, предопределён. У них на поле сплошь спортивная молодёжь: Олег Видов, Никита Михалков, Лев Прыгунов, Андрей Миронов. Плюс крепкие тридцатилетние „ветераны“: Георгий Данелия и Василий Шукшин. Хорошо хоть не приехал на фестиваль спортсмен Валентин Гафт, которого пока снимают главным образом в эпизодах. А у нас: кроме меня и Алексея Баталова играть-то нормально никто не умеет. Леонид Быков и Кирилл Лавров — так, серединка на половинку, а Иннокентий Смоктуновский и того слабее».

Но хуже всех играл наш капитан, директор «Ленфильма» Илья Киселёв. Более того он громче всех возмущался, всеми командовал и в своих неудачах винил кого угодно, только не себя. В нём сразу же чувствовался стопроцентный советский чиновник, а если бы Киселёв ещё и подворовывал, то российский тоже. В подтверждении чего Илья Николаевич, встав на подачу, тут же ударом снизу запустил мяч куда-то в сторону кромки Финского залива, чем изрядно насмешил болельщиков киностудии «Мосфильм».

— Эх, сорвалось, — крякнул он.

— За границу потянуло или ветер перемен помешал, а? Илья Николаевич? — прокашлялся я.

— Какая граница, какой ветер⁈ — зло зыркнул на меня директор киностудии. — Ты лучше за собой последи, волейболист, твою так, на мою голову.

— Товарищи, хватит уже лаяться, давайте играть, — проворчал Алексей Баталов, когда судья объявил переход подачи к команде соперника.

Кстати, с Ильёй Николаевичем мы начали и лаяться, и цапаться примерно за два часа до этого необычного товарищеского матча. Сразу после завтрака в «Доме творчества» он пришёл на дачу хирурга Углова, которую снял для всей нашей большой компании дядя Йося Шурухт, и тут же вызвал меня на конфиденциальный разговор. Погода стояла замечательная, летнее солнце, пробиваясь сквозь верхушки сосен, немного припекало, а вокруг гомонили недовольные чем-то птицы и шуршали любопытные лесные белки. Не зря дачу в этом райском месте старались заполучить многие известные ленинградские деятели культуры и науки.

— В общем, слушай меня внимательно, обалдуй, — начал воспитательную беседу Илья Николаевич. — Обидел ты вчера Екатерину Фурцеву очень и очень серьёзно.

— Чё я такого сказал-то? — буркнул я.

— А не надо было на теплоходе трепать языком, что наше кино там, в штатах и в этих чёртовых Европах, никто не смотрит, — прорычал он. — Это прямой камень в огород Министерства культуры. Поэтому ещё до завтрака Фурцева, будь она неладна, всю информацию про тебя собрала и прошерстила.

— Мне скрывать нечего, — усмехнулся я, а сам подумал: «кроме того, что я — гость из будущего. Но в эту фантастику даже министр культуры никогда не поверит».

— Так уж и нечего? — зло захихикал Илья Киселёв. — А ничего, что ты снял «Тайны следствия» без утверждённого сценария в редколлегии Госкино?

— По барабану! Пусть наша «почётная ткачиха» эти претензии предъявит первому секретарю Ленинградского обкома ЦК КПСС, — отмахнулся я, чувствуя, как начинаю закипать. — Василий Сергеевич Толстиков — это не последний человек в партии!

— Допустим, ты прав, тут Фурцева бессильна! — Илья Николаевич тоже повысил голос. — Но зато, как только твой фильм появится на экранах, мгновенно подключится подконтрольная Министерству пресса и твоё имя начнут полоскать на каждом углу! Тебе припишут — дурновкусие, преклонение перед западом, пошлое заигрывание со зрителем и безыдейность!

На наш крик из дачи хирурга Углова выскочил встревоженный дядя Йося Шурухт. Его испуганные выпученные глаза напомнили мне нашу вчерашнюю встречу на площадке перед «Домом творчества», когда я представил ему целую компанию актёров и актрис, которым срочно требовалось койко-место. Он-то рассчитывал, что я приеду с одной Нонной и на крайний случай, может быть, привезу сестёр Вертинских. Но, увидев Прыгунова, Видова и севшего на хвост Никиту Михалкова, дядя Йося буквально взмок. А сегодня утром в наш терем-теремок постучался ещё и Андрей Миронов, которому также на время фестиваля потребовался угол. И так как его папа — уроженец Санкт-Петербурга Александр Менакер приходился дяде Йосе каким-то троюродным дядей, то и Андрея заселили тоже.

— Идите, занимайтесь чаем, товарищ Шурухт! — прорычал на дядю Йосю Илья Николаевич и, взяв меня под руку, отвёл подальше от нашего двухэтажного теремка и как шпион-заговорщик прямо на ухо зашептал, — помирись с Фурцевой, умоляю. Она и тебе, и мне жизнь испоганит.

— Допустим, и что вы предлагаете? — буркнул я.

— Она — баба, ты — мужик, прояви инициативу, от тебя не убудет.

— Намекаете на товарищеский чикипок? — пролепетал я, еле сдерживаясь, чтобы «не засветить» директору «Ленфильма» в большой и очень умный лоб.

— А хоть бы и да, — прошипел Илья Николаевич. — Столик в ресторане и номер в гостинице я обеспечу. Она, чай, не Дунька Распердяева. Или ты думаешь, что Ефремов здание для своего «Современника» получил за красивые глаза?

— Ничего не думаю, глупым слухам не верю, и вот мой простой ответ Чемберлену, — я сунул здоровенную дулю под нос директора «Ленфильма».

Илья Киселёв тут же шлёпнул по моей наглой фиге своей тяжёлой рукой и возбуждённо затараторил:

— Кажется, ты хотел, чтоб съёмочный павильон №2 остался за тобой до сентября? Теперь хрен тебе! Товарищ Толстиков дал задание к 23-у февраля снять продолжение твоего грёбанного детектива? Значит, в сентябре будь добр предоставить мне готовый сценарий! Проверю каждую запятую! В декабре сдашь черновой монтаж! А в январе, чтоб фильм был готов к просмотру и показу! И только попробуй мне завалить сроки, вылетишь с киностудии с волчьим билетом! Сволочина.

Примерно так я с Ильёй Николаевичем и поссорился за два часа до волейбола. И самым неприятным было то, что на съёмочный павильон №2 у меня имелись очень большие планы, я бы даже сказал глобальные. «Ничего-ничего, товарищ Киселёв — человек отходчивый, отойдёт и на этот раз», — подумалось мне, когда на подачу у сборной «Мосфильма» вышел Олег Видов.

Я тут же привычно занял такую позицию на волейбольном поле, чтоб можно было прибежать и на левый фланг, и на правый. И вдруг переменчивая удача улыбнулась нашей криворукой сборной «Ленфильма». Балтийский ветер доселе молчавший подул нам в спину, а нашим соперникам в лицо. Видов, как ни в чём не бывало, подкинул мяч вверх и вроде бы саданул по нему достаточно сильно и уверенно, но ветер своим внезапным порывом сдул волейбольный снаряд прямо в сетку.

— Переход подачи, — заулыбался главный судья, режиссёр Хейфиц, который тоже понял, что этот ветерок в нашу пользу.

Однако счёт 8:13 так и продержался до тех пор, пока на подачу не вышел я. Мы не могли воспользоваться ветром, потому что наши мячи улетали далеко за пределы площадки, а «мосфильмовцы» все как один не могли перебить волейбольный снаряд на нашу половину.

— Тайм-аут! — выкрикнул я, обращаясь к судье товарищеского матча.

— Не тяните резину! — заголосили со стороны болельщиков. — На обед пора!

— Из-за плохих погодных условий предлагаю считать матч законченным! — закричал хитрец Георгий Данелия.

— Без проблем! — захохотал Илья Киселёв. — Вы признаёте поражение и выставляете ящик коньяка.

— Закатайте губу, товарищ директор «Ленфильма», — под хохот болельщиков ответил Иван Пырьев, который в данный момент возглавлял Второе творческое объединение «Мосфильма» и в отсутствие режиссёра Григория Александрова здесь являлся «мосфильмовцем» номером один.

— Мужики, — обратился я к своей команде, пока наш директор пререкался с директором из Москвы и с московскими же болельщиками, — сейчас я покажу один фокус, и к вам будет только одна просьба: если они каким-то чудом перекинут мяч на нашу сторону, доведите его до меня.

— Неужели сделаешь семь подач к ряду? — удивился Алексей Баталов.

— Есть ещё порох в пороховницах, — хохотнул я.

— Феллини сделает, я его знаю, — поддакнул Леонид Быков.

— Сделает, не сделает, — заворчал Кирилл Лавров, — я сразу говорил, что надо было с «Мосфильмом» играть в футбол. Вот в футболе я дока. В футбол я бы им показал.

— Товарищи-товарищи, — характерно растягивая слова, произнёс Иннокентий Смоктуновский, словно в данную минуту он находился на сцене и играл Гамлета, принца датского, — давайте не будем забывать про основной олимпийский принцип — главное не победа, главное участие. Кто бы ящик коньяка не проиграл, пить-то будем вместе. Ха-ха-ха!

— А чем плохо и поучаствовать, и победить, и тем, кому здоровье позволяет, выпить за чужой счёт? — буркнул я. — Собрались! Собрались! — захлопал я в ладоши и взял в руки волейбольный мяч.

«Не зря в своё время ходил в ДЮСШ, вот и пригодилась наука бить ладонью по мячу», — подумал я, когда Иосиф Хейфиц объявил счёт 8:13 и подачу команды нашего «Ленфильма». — Ну, что ж пора познакомить гостей из Москвы златоглавой с моей фирменной планирующей подачей. В ней главное сделать резкий шлепок точно в ниппель'.

Я покрутил мяч в руках, развернул его шнуровкой к себе, а затем, подкинув этот волейбольный снаряд чуть выше головы, залепил смачную пощёчину точно по шнуровке. И моя подача приобрела самую непредсказуемую траекторию, которая была только возможна. Мяч словно заколдованный принялся резко мотаться слева на право и менять скорость полёта. И «мосфильмовцы» даже на какую-то секунду растерялись и замерли на месте. А когда волейбольный снаряд нырнул в площадку, на него разом бросились Василий Шукшин и Лев Прыгунов. Однако мяч значительно раньше коснулся песчаного покрытия волейбольного поля, прежде чем Прыгунов и Шукшин столкнулись друг с другом. Далее послышались матерные ругательства, обвинения в головотяпстве, и довольный Хейфиц во всеуслышание объявил:

— 9:13, подача «Ленфильма».

После чего мои подачи-планеры стали буквально терроризировать волейбольную сборную наших друзей из Москвы. Режиссёр Георгий Данелия не переставая ругался, начинающий актёр Никита Михалков недовольно кричал на нерасторопных коллег, а Василий Шукшин, не стесняясь присутствующих на игре самых красивых актрис советского кинематографа, сыпал смачными сибирскими ругательствами. Остальные же «мосфильмовцы» старались культурно помалкивать и под горячую руку режиссёров не лезть. И лишь при счёте 13:13 Данелия попросил тайм-аут. Кстати, к этому моменту балтийский ветер вдруг совершенно угомонился и сошёл на нет.

— Думаешь, что если вытащил матч, то я тебя помилую? — зашипел мне на ухо Илья Киселёв, пока Иван Пырьев давал своим подопечным какие-то наставления. — Так вот, не того напал.

— Ну, ещё не вытащил, но могу, — хмыкнул я. — Или уже не надо? То есть вы, Илья Николаевич, морально готовы потерять лицо и ящик коньяка?

— Дунька Распердяева, что ж я тебя сразу не уволил? — тихо забухтел себе под нос директор киностудии. — Ладно, чего ты конкретно хочешь? — зло зыркнул он на меня.

— Хочу, чтобы съёмочный павильон №2 остался в моём распоряжении ещё на два месяца, — предъявил я свои вполне законные требования.

— На месяц, и ни днём больше, — прорычал Илья Николаевич и отошел от меня подальше, чтобы я ещё чего-нибудь не выпросил.

«С паршивой овцы хоть шерсти клок, — усмехнулся я про себя. — И я большой молодец, что сразу же попросил в два раза больше времени на свой кино эксперимент. Как чувствовал, что дадут ровно половину».

И вдруг мой взгляд упал на Екатерину Фурцеву и Олега Ефремова. Министр культуры и режиссёр «Современника» уже не улыбались, так как явно болели за «Мосфильм», который, упустив гигантское преимущество, встал на грань поражения. И мне тут же подумалось, что слухи об их интимной связи — это чьи-то больные фантазии. Такие мужчины, как Олег Николаевич, намного умнее и хитрее, чтобы опускаться до постели.

Ефремову требовалось помещение для театра, вот он и пошёл на хитрость. Послал букет цветов, пригласил на персональный театральный прогон, попил коньячка с Екатериной Алексеевной в своём рабочем кабинете. Наговорил ей много красивых и умных слов, которыми богаты пьесы Вильяма, понимаете ли, нашего Шекспира. Он Фурцеву как хороший психолог просто-напросто просчитал. Муж её давно не любит, на работе авторитет с каждым годом падает и вечерами от одиночества ей хочется выть. Олег Николаевич сработал как типичный манипулятор. А через несколько лет ему в труппу потребуется красивая и популярная актриса, и он легко запудрит голову умненькой и разумненькой Анастасии Вертинской.

Я помахал рукой Нонне Новосядловой и сёстрам Вертинским, которые всю дорогу громче всех поддерживали нашу сборную «Ленфильма». И внезапно меня осенило ещё кое-что: «Но кто-то ведь Илье Киселёву насвистел про интимную связь Фурцевой и Ефремова. Кто-то ведь ему подсказал эту ахинею, что неплохо бы и мне с министром культуры залезть под одно оделяло! И этот кто-то — мой злейший враг. И он где-то здесь, среди зрителей, и возможно при встрече улыбается и жмёт мою руку».

— Будь наготове, Феллини, — шепнул я сам себе, — не ровен час, ударит в спину.

И тут, наконец, «мосфильмовцы» перестали тянуть время своим бесконечным «совещанием худсовета» и вернулись на площадку. А когда мне вернули волейбольный мяч, то я невольно улыбнулся, ибо его кто-то успел как следует перекачать. Мяч буквально звенел от дополнительного надува.

— Счёт 13:13, подача сборной «Ленфильма», — огласил всех собравшихся главный судья Иосиф Хейфиц.

— Фе-лли-ни! Фе-лли-ни! — стали скандировать Нонна и сёстры Вертинские, после чего этот клич поддержали и остальные наши болельщики.

«Хитрость удалась, товарищ Пырьев, — немного зло усмехнулся я про себя. — Таким мячом планер не подать. Прямо не игра, а кинокомедия какая-то». И тут чисто автоматически я отошёл от лицевой линии на пять шагов назад. Подкинул перекаченный мяч высоко вверх, разбежался, выпрыгнул и долбанул по сопернику мощной силовой подачей, которую в последний раз делал в далёкой юности. Для такой подачи твёрдый как дерево мяч был просто идеален. И сначала раздался смачный шлепок, который до боли обжёг мою ладонь, а затем это волейбольное ядро, на высоченной скорости просвистев по воздуху, ударилось в незащищённую область «мосфильмовской» площадки.

— Гооол! — закричали болельщики, хотя по волейбольному нужно было выкрикнуть слово «очко» или слово «эйс».

Но теперь это уже не имело никакого значения. Наши друзья-соперники растерянно переглянулись, а игроки моей команды, наоборот, кинулись меня обнимать, так как стали свидетелями первой силовой подачи в мировом волейболе. Насколько я помню, такой приём появится не раньше конца 70-х годов у сборных Японии и Бразилии.

— Ну, ты, Феллини, дал! Ну, ты даёшь! Это что сейчас такое было⁈ — кричали мои партнёры по команде, хлопая меня по плечам.

— Феллини, ты — Гамлет волейбола! — проревел актёр Смоктуновский.

— Спокойно, только спокойствие, это ещё не победа, — растерянно бормотал я, сам не понимая, как спустя десятки лет исполнил этот сложный технический элемент.

— Счёт — 14:13, матч-бол, подача команды «Ленфильма»! — радостно гаркнул судья и режиссёр Хейфиц и тут же Илья Киселёв, подмигнув Ивану Пырьеву, во всеуслышание подколол:

— Иван Александрович, грузите апельсины и коньяк бочками, наша взяла!

Однако лично мне стало не до смеха. Во-первых, силовая подача по статистике крайне редко летит в цель и второй раз с большой вероятностью зацепит сетку, что по сегодняшним правилам строго запрещено. Во-вторых, теперь вся собравшаяся публика требовала именно такую подачу. А в-третьих, если проиграем, то прощай съёмочный павильон №2, а он мне ой как нужен.

— Фе-лли-ни! Фе-лли-ни! — дружно стали скандировать наши болельщики.

«Ну, черти полосатые, будь, что будет», — подумал я. Затем отошёл на пять шагов назад. Подкинул мяч высоко в воздух, разбежался, поскользнулся и, уже падая лицом в песок, невероятным движением руки ударил по этому мячу снизу. На трибунах тут же раздался хохот. Однако волейбольное ядро чудом перелетело на сторону противника.

И естественно «мосфильмовцы», легко приняв мою кривую подачу, вывели на ответную атаку высокого и по-спортивному хорошо подготовленного Никиту Михалкова. И Никита, выпрыгнув над сеткой, жахнул, прямо скажем, от души. А дальше случилось невероятное. Мяч вместо того чтобы воткнуться в нашу площадку, врезался в голову актёра Иннокентия Смоктуновского, который никого не трогал, блаженно улыбался и смотрел куда-то в пустоту. После чего этот мяч отлетел в сетку, зацепился за трос и, перекатившись на половину сборной «Мосфильма», камнем рухнул вниз.

— Гооол! — громче всех заорал Илья Киселёв. — Наша взяла! Качай Смоктуновского! С вас ящик коньяка, товарищ Пырьев! Даааа!

«Отмучался, — подумал я, поднявшись на ноги. — Чтобы я ещё раз вышел играть с такой криворукой командой в волейбол, да ни за что на свете». А затем на меня налетела Нонна и, повиснув на моей шее, прошептала:

— Я за тебя болела, в тебя верила и ты победил. Ты — самый лучший.

Потом же началась какая-то невообразимая кутерьма, словно эта победа случилась на чемпионате мира. Меня постоянно кто-то обнимал, кто-то целовал в щёку и кто-то жал руку. Я, кстати, тоже поздравлял игроков своей команды и благодарил за игру немного взгрустнувших «мосфильмовцев», приговаривая, что главное не победа, а участие. И вдруг ко мне подбежал Илья Николаевич и с улыбкой на широком открытом лице сообщил:

— Екатерина Фурцева сейчас попросила, чтобы завтра из Ленинграда привезли твой смонтированный в черновом варианте детектив и показали его членам жюри кинофестиваля.

— Это так не делается, — проплетал я. — Там плохой звук. Пол работы того…

— Пол работы того, пол работы сего, — прошипел Илья Киселёв. — Сам завтра на электричке съездишь и привезёшь. И точка! Чувствую это не к добру.