Гость из будущего. Том 3

Глава 12

Кинохранилище в «Доме творчества» представляло собой комнату с множеством деревянных полок, где покоились железные коробки с киноплёнкой. Оно мало чем отличалось от библиотеки, только вместо корешков разноформатных бумажных книг, на нас смотрели однотипные металлические оболочки хорошо воспламеняемых плёночных кинофильмов. И хоть на окнах хранилища имелись решётки, а дверь запиралась на основательные замок, на плиточном полу валялись четыре почерневшие от пламени коробки, в которых от моего кино остался только презренный пепел.

Фрижета Гургеновна, дабы успокоить меня, аккуратно гладила по плечу, а за спиной сурово сопел Владимир Семёнович Высоцкий. И сама эта дикая ситуация, что какой-то идиот и недоумок, желая отомстить, дошёл до порчи государственного имущества, требовала какой-то моей реакции. Поэтому выждав три секунды, я закричал, словно мне шарахнули по пальцу молотком:

— Суки! Сволочи! Ненавижу!

— Ничего-ничего, — зашептала Фрижета, — негативы на киностудии сохранились, снова всё смонтируешь. Время-то ещё есть.

— Это, дорогая Гургеновна, преступление перед человечеством, это похуже выстрела в товарища Ленина и в товарища Пушкина, — прошипел я, закрыв лицо руками. — Время, конечно ещё осталось, и по второму разу фильм смонтировать проще, чем в первый раз. Но мне нужен список всех сотрудников киностудии, кто работает на фестивале. Я их просто обязан опросить, потому что в каждом деле есть человек, который что-нибудь да знает.

— Зачем тебе, Феллини, этим пачкаться? — пророкотал Высоцкий. — Пиши заявление в милицию, пусть она и разбирается.

— Не надо в милицию, — пролепетала наша администратор, которая первая попадала под подозрение.

— Всё верно, — кивнул я, убрав руки от покрасневших глаз. — Обвинят невиновную Фрижету Гургеновну, ничего не докажут, но испортят репутацию и всю будущую карьеру. Поэтому поступим следующим образом: мы сейчас идём в буфет пить успокоительный кофейный напиток. А ты, дорогая Гургеновна, всё это замети и выброси. А кто спросит: «где мой детектив?», скажешь: «Феллини увёз на киностудию». Я подтвержу. Ничего, разберёмся, — улыбнулся я и подмигнул своим ошарашенным коллегам.

«Чуть не прокололся, ёкарный бабай, — проворчал я про себя, когда с Высоцким пошагал в буфет. — Чуть не заржал в голос, увидев пепел от киноплёнки. Да у меня этих копий три штуки. Как чувствовал, что нужно напечатать монтажную версию про запас. Спасибо, ангел дорогой, что вовремя надоумил. И вот теперь я этого неведомого злопыхателя возьму голыми руками и так припугну, что он на всю жизнь запомнит. А ещё лучше, если я его завербую. Коли на меня стали точить зуб наши мэтры Козинцев и Хейфиц, то непременно настанет тот час, когда им понадобятся шестёрки-исполнители мелких и неприятных поручений. К тому времени слух о том, кто сжёг плёнку, разрастётся нелепыми подробностями и расползётся по всему „Ленфильму“. И тогда у меня появится свой человек в неприятельском лагере».

— Что-то ты, Феллини, не выглядишь расстроенным и убитым? — ухмыльнулся Владимир Высоцкий, когда мы в практически пустой столовой сели пить кофе с бутербродами. — Другой на твоём месте давно бы волосы на голове рвал, а ты сидишь и улыбаешься. Как это понимать?

— А так и понимай, что уныние, Владимир Семёнович, — это смертный грех, — произнёс я, тут же сделав серьёзное лицо. — А ещё иногда на поверку всё кажется не таким, как есть на самом деле. Да что я тебе рассказываю, вчера в полночь наши разбойники тоже полагали, что они — охотники, а потом оказалось, что они — жертвы.

— То есть ты от этого происшествия остался ещё и в выигрыше? — удивился он.

— Да уж точно не в накладе, — буркнул я, но прежде чем улыбнуться, посмотрел по сторонам. — Лиходея я вычислю, Фружета Гургеновна — главный редактор Первого творческого объединения теперь во многом мне будет идти навстречу. И наконец, — прошептал я, — только между нами, сгорела одна из копий. Мы же отснялись быстро, плёнки осталось более чем достаточно. Вот я и напечатал копии.

— Ну, ты, Феллини, удивил, — проплетал Высоцкий. — А кричал, что это преступление против человечества, что это выстрел в Ленина и в Пушкина. Хотя чему я удивлюсь.

— Кстати, я от своих слов не отказываюсь, — ухмыльнулся я. — Ленин умер не от выстрела, а от возможного отравления и последующего инсульта. Да и Пушкин, скорее всего, после дуэли остался живее всех живых. Хоронили его тайно, отпевали в закрытом гробу, и тело великого поэта потом так и не нашли. А нет тела — нет дела. У нашего дорого Александра Сергеевича были серьёзные причины, чтобы исчезнуть и из России, и из истории: высокопоставленные враги, гигантские долги и предполагаемая неверность супруги.

— Куда исчезнуть? — уставился на меня будущий кумир миллионов.

— Учитывая, что для Александра Сергеевича родным языком являлся французский, то он мог спокойно переехать во Францию. И начать всё с чистого листа.

— Бред, — усмехнулся Высоцкий. — Ну, допустим, ему друзья помогли, допустим, в 19-ом веке подделать документы было проще простого. Но куда ты денешь натуру? Пушкин — это же глыба!

— Тише-тише, — зашептал я, — зачем так волноваться? С натурой ты попал в самую точку. Пушкин имел примесь африканских кровей, обладал необычайной работоспособностью, заводил десятки любовных романов на стороне и, живя на широкую ногу, находился в долгах, как в шелках. Точно таким же был и француз с африканскими корнями Александр Дюма: несколько десятков любовниц, невероятная творческая плодовитость и постоянные огромные долги. А ещё он, не зная русского, каким-то образом перевёл несколько произведений Пушкина на французский язык, а в одном из первых романов «Учитель фехтования» описал нравы, царящие в Санкт-Петербурге и будущих декабристов. Кстати, после смерти императора Николая Первого, Дюма посетил Россию и прокатился по Пушкинским местам. И это факт.

— Бред и теория заговора, — прорычал Владимир Высоцкий, допив остывший кофе. — Ты ещё скажи, что в «Графе Монте-Кристо» главный герой Эдмонд Дантес назван в честь Жоржа Дантеса? И вообще-то, по воспоминаниям современников Дюма был очень высокого роста, а Пушкин, извини, ниже меня — штыбзик.

— Учитывая, что Дантеса осудили за преступление, которое он не совершал, то совпадение неслучайно, — буркнул я, встав из-а стола. — А что касается роста Александра Дюма, то есть его реальные фотографии с балериной Адой Менкен. Рост балерины — 155–157, и наш Дюма выше её всего на каких-то 10 см. И хватит лясы точить, пошли работать, а то в моём сценарии конь не валялся.

— И ты во всё это веришь? — Владимир Семёнович схватил меня за рукав рубашки.

— Я верю фактам, — проворчал я. — Останков поэта нет, внешнее сходство имеет место быть, характер и письменные почерки совпадают. А как оно было на самом деле знает только Творец небесный и секретные архивы России 19-го века, которые пока никто раскрывать не спешит. Хорошо, допустим, что Пушкин после дуэли погиб. Тогда почему родная жена не была на похоронах и приехала на могилу дорого и любимого мужа только спустя два года?

— Либо не любила, либо знала, что гроб пустой, — задумчиво кивнул Высоцкий. — Подожди, а кто Ленина отравил?

— Давай я тебе лучше про замечательную сказку «Конёк-Горбунок» расскажу, которую Ершов написал совместно с Александром Сергеевичем, — протараторил я уже в коридоре «Дома творчества» и тут же прочитал небольшой отрывок:

У старинушки три сына:

Старший умный был детина,

Средний сын и так и сяк,

Младший вовсе был дурак.

— Вопрос, — хохотнул я, — как звали старинушку и его сыновей?

— Никак не звали, это сказка, — прорычал недовольный Владимир Высоцкий. — И не увиливай от ответа.

— А я и не увиливаю, — пробурчал я уже на крыльце, вдохнув свежего наполненного приятной влагой воздуха посёлка Комарова. — Старинушка — это старик Державин, старший и средний сыновья — это друзья Пушкина: Иван Пущин и Антон Дельвиг. А младший дурак — это сам Александр Сергеевич.

— Это почему же Пушкин — дурак? — с таким видом зарычал будущий кумир миллионов, что ещё немного, и он бросился бы в драку.

— Потому что не надо было поднимать золотое перо жар птицы, — улыбнулся я, примирительно подняв две руки вверх. — Так как нет ничего хуже, чем участь придворного поэта, который вынужден выполнять разные царские хотелки. Я же говорю, сказка с большим смыслом. А что касается Ленина, то ты вроде уже взрослый мужчина и сам должен находить ответы на простейшие вопросы.

— Ладно, пойдём работать, — мгновенно успокоился Владимир Высоцкий.

Тем же поздним вечером традиционные посиделки на даче начались с хвастливого рассказа Савелия Крамарова о том, как он выступил перед передовиками производства, которых в кинотеатре «Ленинград» собралось более тысячи человек.

— Приехали мы значит вовремя, тютелька в тютельку, народу тьма, — тараторил Сава, пока остальные пили чай, кофе и разливное молодое вино, подаренное кем-то из зрителей. — Сначала Кеша Смоктуновский прочитал что-то из «Гамлета», затем Владимир Павлович Басов рассказал, как надо снимать кино, потом вышел Сергей Фёдорович Бондарчук и коротенечко минут так на пятнадцать-двадцать поведал о «Войне и мире». Я смотрю, люди хоть и хлопают, но кое-где кое-кто уже стал клевать носом. Ещё чуть-чуть и в зале раздастся храп. Ха-ха.

— И тут на сцену выходишь ты, надежда всего нашего советского кинематографа, — буркнул я, чем вызвал смех среди всей компании дачников и немногочисленных гостей.

Кстати, сегодня к нам на огонёк заглянуло всего три человека: Василий Шукшин, Михаил Казаков и Наталья Фатеева. Остальных отпугнули — либо разыгравшийся на улице дождь, либо накопившаяся за несколько дней усталость. А ещё от нас уехал домой в Москву Никита Михалков, который поругался с Анастасией Вертинской. И причиной раздора стал актёр театра и кино товарищ Казаков. Он слишком активно принялся ухаживать за нашей юной Ассоль, а юный Никита не придумал ничего лучше, чем гордо хлопнуть дверью.

— Да! И тут выхожу я! — загоготал Крамаров. — Здравствуйте, говорю, товарищи передовики, скажите: «много вам попили крови разные проходимцы-бюрократы?». Они хором: «да!». Тогда представьте выступление такого бюрократа перед членами нашего правительства. И как дал я этот монолог, все от смеха буквально попадали. Пол трясётся, сцена вибрирует. Товарищ Фурцева показывает мне кулак и требует, чтобы я, значит, закруглялся. Ну, а мне чё, жалко? Я откланялся, искупался в овациях и вышел за кулисы, водички попить. И вдруг слышу через пару секунд, весь зал скандирует: «Крамаров! Крамаров!». Пришлось по второму разу монолог прочитать. Ха-ха-ха!

— Да, Савка, — крякнул Высоцкий, — довыступался ты надолго.

— Вот увидишь, тебя завтра из всех творческих бригад вычеркнут, — поддакнул Лев Прыгунов.

— Сава, дорогой ты мой человек, никого не слушай, — дядя Йося Шурухт погладил Крамарова по голове и подлил ему горячего чая. — 7-го в субботу фестиваль заканчивается, а 8-го в воскресенье мы все с вами летим в Петрозаводск на творческую встречу-концерт.

— И я с вами лечу? — испугался Андрей Миронов.

— Нет, Андрюша, это распространяется только на тех, кто снимался в детективе, — успокоила своего коллегу Наталья Фатеева.

— Ты, Андрюша, летишь в Нарьян-Мар, — буркнул Прыгунов, и вся компания согнулась пополам от гомерического хохота.

— Очень смешно, — пролепетал Миронов и сам же захохотал.

— И что это будет за концерт? — вдруг как бы невзначай поинтересовался Михаил Казаков, мемуары которого мне доводилось читать, и в них он честно признавался, что являлся внештатным сотрудником КГБ.

— Не знаю как другие киностудии, но наш «Ленфильм» в этой пятилетке взял на себя повышенные обязательства в деле пропаганды советского кино и советской культуры, — ответил я. — Как вы считаете, товарищ Козаков, нужно приобщать народ к прекрасному или нет?

Не понятно как, но дядя Йося моментально просчитал ситуацию и мой серьёзный тон воспринял ещё более серьезно, поэтому с жаром добавил:

— Как справедливо заметил товарищ Хрущёв: «Нашему народу нужно боевое революционное искусство». Так не пожалеем своих творческих сил в деле построения коммунизма! Мы и в Петрозаводск полетим и в Нарьян-Мар, если это конечно нужно партии и правительству.

После слов о партии и правительстве в гостиной повисла гнетущая тишина. Видов, Прыгунов, Миронов, Фатеева, Крамаров, сёстры Вертинские и моя Нонна Новосядлова вдруг усиленно принялись пить кофе, заедая его свежими баранками. А Высоцкий, перестав перебирать струны на любимой семиструнной гитаре, стал всматриваться на то, как по стеклу окна расползаются дождевые капли.

— Ладно, не буду вам мешать, — пробормотал Казаков, — у нашего «Современника» завтра в Ленинграде спектакль, поэтому вынужден откланяться.

Затем он что-то прошептал на ухо Насте Вертинской, и они вместе вышли на улицу.

— Это что сейчас была за хреновина? — пролепетал Василий Шукшин, который единственный ничего не понял.

— Это, Василий Макарович, была техника безопасности, — ответила Наталья Фатеева.

— Когда малознакомые люди задают странные вопросы, то лучше перебдеть, чем недобдеть, — поддакнул я.

— Тут я с тобой, Феллини, не согласна, — возразила мне Марианна, — Миша Казаков снимался с Настей в одном фильме и ни в чём таком замечен не был.

— Профессионал, — усмехнулся Прыгунов. — Что мы имеем?

— Мы имеем театр «Современник», — высказался Видов, — модный, популярный и прогрессивный.

— Точно так, Олежка, — кивнул Лев. — Поэтому в «Современник» часто заглядывают иностранные гости. А коли там бывают иностранцы, то делайте выводы.

— Ну, почему именно Миша? — упёрлась Марианна.

— Потому что у него склад характера соответствующий, — ответил я. — Умный, расчётливый и хладнокровный. Вон как легко Михалкова отвадил.

— Да чёрт с ним, с этим Казаковым! — подпрыгнул со стула Василий Шукшин. — У меня сценарий в тупике! Пошли, Феллини, поговорим тет-а-тет.

— А у меня тоже в тупике, — проворчал я, не двинувшись с места.

— Ну, ладно-ладно, я ведь соавторство предлагаю, — потупился Шукшин.

— Хорошо, пошли на веранду, — кивнул я и поднялся со стула.

А когда мы закрыли за собой дверь гостиной, Высоцкий громко запел «Коней привередливых», а остальные дачники тут же рассмеялись.

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!

Вы тугую не слушайте плеть! — раздалось из-за тонкой деревянной стены.

— Чего это они? — удивился Василий Шукшин.

— Сниматься хотят, — буркнул я, усевшись за маленький круглый стол. — Для актёров съёмки как наркотик. Давай свои бумаги, посмотрим, где тут собака зарыта.

Василий Макарович вынул из-за пазухи два помятых листа и выложил их передо мной. Название «Один в поле» мне сразу не понравилось. Начало тоже выходило медленным и нудным. Бандиты очень долго переговаривались и решали, как будут грабить машину инкассаторов: где устроят засаду, кто за что отвечает. Далее одной строчкой было написано слово: «перестрелка». И заканчивался сценарий на том месте, когда злоумышленники делили награбленное, вспоминая какие-то свои истории из детства. Создавалось такое ощущение, что Шукшин всю свою писательскую энергию потратил на эти короткие истории. «Выходите с поднятыми руками», — прочитал я последнее предложение.

— Ерунда какая-то выходит, — тяжело вздохнул он.

«Полная мура», — подумал я, и тут же укорил себя за снобизм, так как сам ничего путёвого за сегодня не написал. Зато вычислил своего врага. К сожалению, экзекуцию пришлось отложить до лучших дней, ибо этот молодой и начинающий режиссёр, сказавшись больным, срочно умчался в Ленинград. Задницей, наверное, почувствовал неприятности.

— Чего молчишь? — пихнул меня в плечо Шукшин.

— Давай поменяем название, — сказал я, уставившись в окно, за которым было темно холодно и сыро. — Предлагаю назвать сию картину — «Варрава». Варрава — это библейский разбойник, которого помиловал Понтий Пилат.

— Знаю, — проскрежетал Василий Маркович.

— А начало будет таким, — пробормотал я и, встав из-за стола, взял в руки карандаш, словно он был дулом пистолета. — Первый план: наш Варрава стоит в полный рост, поднимет пистолет и стреляет прямо в экран, в зрителей. Бах! После чего все трое разбойников начинают палить без разбору из своих пистолетов. Бах! Бах! Бах! — закричал я, прыгая на месте, и тут же на веранду ворвались актёры из гостиной комнаты.

Однако это меня не остановило, мысленные образы так чётко разворачивались перед моим внутренним взором, что я продолжил громко комментировать первые кадры будущего боевика:

— Камера не показывает, по какой цели идёт стрельба. Зрители видят только довольные хари разбойников и непрекращающуюся пальбу. И создаётся полное ощущение, что в этих бандитов вселились самые настоящие бесы. Бах! Бах! Бах! Наконец, камера показывает заваленную в кювет инкассаторскую машину и на крупном плане из дверцы автомобиля капает жирная маслянистая кровь. Далее разбойники с гиканьем перекидывают пачки денег в коляску мотоцикла. Мотоцикл мчится по широкому полю, и на экране появляются начальные титры. И всё это время звучит мощная динамичная музыка. Потом мы видим: красное зарево на фоне, которого стоит мотоцикл, большое лысое без листьев дерево с ветвями как у креста и проявляется белая надпись: «Варрава». Потом в просторном старом деревянном сарае горит костёр и подельники, рассказывая истории из голоного детства, делят добычу. И вдруг наш главный герой, выпив стопку водки, падает плашмя на землю. Два его, так называемых, друга быстро несколько купюр кидают в костёр, подбрасывают в огонь газеты, вставляют в руку Варравы пистолет и оставляют его одного. А утром наш герой слышит в мегафон требование: «Выходите с поднятыми руками». Первым делом разбойник бросается к двери и сквозь щели между досок видит: их воровской мотоцикл, рядом милицейскую машину и то, как доблестная милиция окружает его последнее пристанище. И Варрава моментально всё понимает. Далее начинается перестрелка, и разбойник каким-то чудом уходит от погони. И самый смак!

На этих словах я рванул в гостиную, схватил свою шестиструнную гитару и сказал:

— Итак, наш разбойник едет в открытом товарном вагоне с углём. Харя перемазана сажей, на губах играет шальная безумная улыбка, в глаза грусть и печаль, а над горизонтом висит огромное оранжевое солнце. И звучит такой саундтрек.

Я провёл одним пальцем по струнам и заиграл перебором полную магической тоски, унылую и приятную на слух песню группы «Пикник» — «Игла»:

Не стальная игла, а грусть

Мне пробила сегодня грудь.

Оттолкнусь от земли и в путь,

Не забудь меня, не забудь.

Уж не чудится ль это мне,

Это небо и дождь в окне?

Жаль, не греет в пути звезда,

Нарисована, что ли? Да.

— Что вы смотрите на меня, как на явление Христа народу? — усмехнулся я, когда оторвался от гитары и увидел, что все дачники стоят, словно завороженные, с вытянутыми и удивлёнными лицами.

Кстати, к этому моменту вернулась и Анастасия Вертинская, которая вдруг спросила:

— А что такое саундтрек? Это песня так называется?

— Саундтрек-саундшмек, — отмахнулся Шукшин, — плевать! Значит так, если у нас в сценарии заявлен Варрава, значит должен и быть Понтий Пилат?

— Верно, — кивнул я. — Мы пустим по следу нашего преступника следователя прокуратуры Петра Пилатьева. И когда он возьмёт Варраву и начнёт решать его судьбу, в деревню войдёт банда беглых зэков. И тогда судьбу разбойника рассудит сам Творец. Ибо волосок, на котором болтается жизнь, может перерезать лишь тот, кто подвесил.

— Ай, какое кино, какое кино, — тихо зарычал себе под нос Владимир Высоцкий, нервно зашагав по гостиной комнате.

— Кто будет сниматься в главных ролях? — напрямую спросил Лёва Прыгунов.

И сначала все актёры посмотрели на меня, но затем практически разом перевели взгляд на Василия Шукшина. Но тут чьи-то тяжёлые шаги застучали по деревянному крыльцу, и в комнату, словно разъярённый медведь, ворвался директор «Ленфильма» Илья Киселёв.

— Где ваш чёртов Феллини⁈ — проорал он, а затем вперился в меня немигающим взглядом и заревел, как ненормальный, — какого хрена ты в Сестрорецке устроил⁈ Ты же у меня как кость в горле, сволочь такая!

— А вы меня не глотайте, вам же легче будет, — буркнул я.

— Закончится кинофестиваль, удавлю! — затопал ногами Илья Николаевич и тут же схватился за сердце.