Гонщик-2

Глава 25

Бал. В отличие от первого, прошлой осенью, на этот я действительно хотел попасть. И единственной причиной тому была Елизавета. Эта девушка, в отличие от всех прочих, была мне действительно интересна. К помещице Томилиной я захаживал ради удовольствия. Так сказать, для здоровья. К баронессе — поначалу из вежливости, потом — как к потенциальной супруге. Но ни одна из них не была мне интересна меня настолько, насколько Огинская. Так что я вытащил из баулов уложенный на всякий случай фрак, отдал горничным распоряжение привести его в порядок и к шести вечера был вполне готов.

Под черным фраком — белый жилет, крахмальная белая сорочка и белая бабочка, на ногах лаковые штиблеты, поверх всего этого великолепия плащ и котелок. Единственно — запонки я оставил серебряные, наследство матушки. Клейст выглядел ничуть не хуже. Единственное принципиальное отличие у него — широкое обручальное кольцо, сразу понижающее степень его привлекательности среди юных барышень и их мам.

Впрочем, для моего механика предстоящий бал — мероприятие исключительно протокольное. На нём он надеется завести знакомства среди коллег, обсудить с ними новинки мобилестроения, прощупать перспективы тех или иных новшеств. Я, конечно, тоже не прочь при случае выведать секретик-другой. Но, всё же, сегодня девушка влекла меня сильнее.

«Молния» блистала настолько, насколько может блистать боевой гоночный мобиль. Конечно, вмятины были отрихтованы, краска освежена и покрыта слоем лака, всё со всех сторон отмыто и начищено. Я сел за руль, Клейст — на своё законное место, и мы поехали.

К началу бала уже начало темнеть, но всё равно была видна гигантская змея мобилей, везущих своих хозяев на самое статусное мероприятие сезона. Стоявшие впереди и позади нас аппараты были явно дороже и престижнее нашего, но можно было ручаться: ни один из них не смог бы переплюнуть «молнию-2» ни по скорости, ни по комфорту поездки.

В очереди гостей было немало мобилей моего производства. То есть не моего, а нашей с Крашенинниковым фирмы. И вот что интересно: в Тамбове «Эмилия» — это был мой зимний разъездной мобиль. Здесь же, в столице, «эмилиями» почему-то стали называть подобные кузова. Производители покупали у меня франшизу и клепали свои «эмилии», на любой вкус и кошелёк. Причем настоящие «эмилии» — нашей, тамбовской сборки — ценились намного выше. Мне с франшиз капала копеечка, причём делиться с компаньонами ею не приходилось. В целом, эта картина изрядно грела душу, да и, чего скрывать, подпитывала тщеславие.

Организация бала оказалась на высоте, и очередь мобилей продвигалась довольно быстро. Не прошло и получаса, как мы добрались до парадного крыльца. Я хмыкнул на ходу, глядя, как молодой парень из прислуги пытается разобраться с управлением «Молнией». Мы поднялись по ступенькам крыльца и вошли в распахнутые двери холла. Плащи и шляпы — слугам, быстрый взгляд в зеркало, и вот уже ливрейный лакей объявляет:

— Господа Стриженов и Клейст!

По сравнению с этим, давешний бал у Сердобиной тянул разве что на камерную вечеринку. По крайней мере, народу здесь собралось уйма. Сотни. И вся эта масса народа создавала изрядный шум, который с трудом перекрывал немаленький оркестр.

— Я пойду, поищу знакомых, крикнул мне на ухо Клейст и удалился, оставив меня одного.

Что ж, придется ориентироваться в этой толпе самостоятельно. И я не торопясь двинулся вперед, выглядывая среди в буквальном смысле блестящих от навешанных драгоценностей дам либо сестричек Карамышевых, либо Огинскую, либо её папашу. Хотя того скорее можно было бы найти в зале с фуршетными столами, наливающегося бесплатной выпивкой.

Лица мелькали перед глазами. Женщины в возрасте и молоденькие девицы, в бриллиантах и без них, в роскошных туалетах и в скромных по меркам столицы платьях. Встречались откровенные дурнушки и особы столь красивые, что в иных обстоятельствах глаз отвести было бы невозможно. Вот только Огинская нигде не попадалась.

Перекрывая гул толпы и музыку (вот же голосина у мужика!) проревел слуга:

— Госпожа Мария Карамышева с дочерьми!

Вот они где! А я-то с ног сбился, ищу их.

Перехватить «Марию Карамышеву с дочерьми» у входа мне не удалось. Но я увидел их, зацепился взглядом и двинулся сквозь толпу гостей в ту сторону, куда дражайшая тётушка Огинской повела своих подопечных. И когда я достиг цели, то понял: искал я вовсе не там, где следовало. Оказывается, отдельный немаленький зал был отведен именно для девиц с сопровождающими. Тётки и бабки, словно наседки, бдительно высматривали опасность для девичьей чести своих цыпляток и следили, дабы каждая девица всё время была под присмотром как минимум двоих-троих церберш.

Огинская тоже была здесь вместе со своими кузинами. Даже издалека было видно, насколько ей тут скучно. Я задержался у входа, разглядывая девушку. Вычурное платье не совсем подходящего фасона и не совсем подходящего цвета было куда как лучше черного дорожного и её, по крайней мере, не портило. Драгоценностей в ушах и на шее тоже был самый минимум. И я не уверен, что это украшения её собственные, а не предложенные из жалости тётушкой. Что было хорошо, так это прическа. Волосы Елизаветы, густые и блестящие, украшали девушку куда как сильнее, нежели блестяшки, и выглядела она прелестно. А будь у неё средства на достойное платье, да будь на ней мой гранатовый гарнитур, она бы и вовсе затмила не только своих кузин, но и большинство девочек из этого курятника.

Покуда я любовался девичьими красотами, меня заметили. Лицо Огинской осветилось радостной улыбкой, и она, начхав на скривившуюся физиономию тетушки, приглашающе замахала мне рукой. Я, конечно же, подошел.

— Дорогая тетушка, позволь представить тебе господина Владимира Антоновича Стриженова. Он гонщик и приехал в столицу для участия в больших Императорских гонках.

Эти слова Елизавета произнесла достаточно громко, чтобы услышали ближайшие дамы и девицы. На меня тут же принялись оглядываться. Кто с плохо скрываемым неодобрением, кто со вполне практическим интересом.

— Владимир Антонович, позвольте представить вам дражайшую мою тётушку Марию Фёдоровну Карамышеву, даму исключительных достоинств и обладательницу всех возможных добродетелей.

После такой рекомендации кислое лицо «дражайшей тетушки» стало чуть приветливей. Она даже соизволила мне кивнуть в подтверждение нашего знакомства.

— А с моими кузинами вы уже знакомы, — закончила свою речь Огинская.

— Благодарю за представление, Елизавета Петровна, — поклонился я. — но я хочу напомнить: вы давеча обещали мне два танца.

Огинская быстро взглянула на тётушку и, не увидев явного недовольства, ответила:

— С радостью. Первый вальс и… — она заглянула в бальную книжку, — скажем, четвертый танец. Это как раз будет мазурка.

— Вы очень добры, мадемуазель.

Я опять поклонился.

— Вы ведь тот самый Стриженов? — раздался за спиной тоненький девичий голосок.

Я обернулся, успев краем глаза заметить неудовольствие на лице Огинской.

Передо мной оказалась совсем юная девушка, очаровательная блондинка в чудесном голубом платье, подобранном в точности под цвет глаз. За её спиной одобрительно кивала мамаша.

— Анна Николаевна Лебедева, — присела девушка, нарушая таким образом кучу неписаных правил поведения в обществе.

Со всех сторон послышалось ядовитое шипение старых клуш, но Анна Николаевна, очевидно, имела их в виду, всех вместе и каждую в отдельности.

— А это моя матушка, Вероника Аркадьевна.

— Очень приятно, — строго по правилам этикета улыбнулся я и был милостиво допущен к лобызанию затянутой в кружевную перчатку упитанной ручки.

— Mon papa очень лестно отзывается о вас, Владимир Антонович, — продолжила девчушка. — А последняя статья в Ведомостях, где напечатан ваш портрет на фоне новейшего мобиля, привела его в совершенный восторг. Скажите, вы ведь будете участвовать в гонках именно на нем, да?

— Разумеется. Он был построен как раз для этих гонок.

— А вы будете производить демонстрации? В прошлом году многие известные гонщики катали желающих на своих аппаратах. Я бы очень хотела прокатиться на таком потрясающем мобиле.

Скажите, откуда в женщинах берется столько коварства? Всего пара фраз, и я уже приперт к стенке. Стоит сейчас пообещать, и можно сказать, что меня уже женили. При этом спина вот-вот задымится от испепеляющих взглядов Огинской. Ну уж нет, такая шустрая девочка мне определенно не нужна. При поддержке своей благожелательно кивающей маман, она изо всех сил постарается загнать меня под каблук. Ищите дурака за четыре сольдо!

— Увы, Анна Николаевна, я сейчас не могу ничего сказать. Впереди гонка протяженностью в почти две тысячи миль. Может случиться всякое. Мобиль — эти пусть и сложный, но всё-таки механизм, а механизмы могут порою ломаться, даже самые надёжные. Так что пока я не доберусь до финиша, никаких обещаний на этот счет я дать не могу.

— Я слышала, многие участники не могут завершить гонку из-за поломок, — вступила еще одна дама из тех, что были недовольны демаршем юной интриганки.

Я принял горделивую позу и, надменно подняв голову, изрёк:

— Это их проблемы. Лично я приехал для того, чтобы не просто финишировать, а победить.

Мое заявление вызвало волну нездорового интереса среди мамочек, приискивающих дочерям подходящего жениха, и я, спешно извинившись перед Огинской и семейством Карамышевых, позорно удрал, отделавшись лишь обещанием двух танцев с Аннушкой Лебедевой.

Несмотря на мою поспешную ретираду, я, как холостой нестарый без малого миллионщик, тут же стал предметом охоты. Этакой желанной дичью. И еще до начала собственно бала все танцы у меня были уже расписаны в бальных книжечках прелестных нимфеток. И ни одна из них не вызвала у меня даже доли того интереса, что возник по отношению к Огинской.

Дальше всё было почти что обыкновенно: вышел представитель императорской семьи, от чьего имени давался бал. Нынче, поскольку мероприятие предваряло Большие Гонки, это был великий князь Александр с супругой. Он считался человеком прогрессивным и, по словам знакомых с ним людей, живо интересовался техническими новинками. Надо думать, по окончании гонки он непременно захочет прокатиться на «молнии-2», и непременно за рулём. Это может стать проблемой: педали тормоза нет сейчас ни в одном мобиле, кроме моих «молний».

Великий князь произнес небольшую трескучую речь и дал отмашку распорядителю бала. Тот шандарахнул по паркету огромным посохом и гаркнул:

— Полонез!

Я постарался припомнить, кому из девиц был обещан первый танец, но мне помогли: её маман словно невзначай подрулила ко мне со своей дочуркой. После обязательных слов приглашения и согласия на него, в мою руку легла маленькая девичья ладошка, и мы двинулись на танцпол.

Полонез — танец неторопливый, состоящий из ритуальных проходов, ритуальных поклонов и ритуальной же беседы. Мы сообщили друг другу то, о чем и без того знали. Девица старалась держаться выгодных ракурсов, и я имел полную возможность рассмотреть все её стати. К слову, не слишком впечатляющие. У той же помещицы Томилиной фигура куда как шикарней. Впрочем, возможно, всё ещё отрастёт?

Едва вернув девушку матери, я бросился искать Огинскую и нашел её там же, где оставил: в «курятнике», под присмотром пары старух.

— Елизавета Петровна, что вы здесь делаете? Разве ваша тётушка не позволила вам танцевать?

— Владимир Антонович! Я рада, что вы не позабыли меня. Что же до тётушки, то это, скорее, маленькая месть за мою несдержанность получасом ранее.

— В таком случае, пойдемте скорее танцевать. Вот-вот объявят вальс!

Мегеры попытались было возмутиться, но на логичное предложение сопроводить вверенную их бдительности девицу в бальную залу и проследить за соблюдением нравственности, лишь фыркнули. В самом деле: их дело сидеть и бдить, а не шататься чёрт знает где. Развеселившаяся Елизавета показала им язык и мы, смеясь, ускользнули прежде, чем в спину нам понеслись потоки отборного яда.

К вальсу мы успели только-только. Огинская полюбовалась удивленным, а затем возмущенным лицом дражайшей тётушки, распорядитель объявил вальс, и мы закружились.

— Никогда бы не подумала, что вы такой серцеед, Владимир Антонович, — упрекнула меня Елизавета Петровна.

— Честное слово, до сего дня я об этом не предполагал и считал себя черствейшим сухарём. Но обстоятельства открыли мне глаза.

Огинская улыбнулась, но продолжила выговаривать:

— Вы чуть было не пообещали прокатить ту невозможно наглую девчонку, Лебедеву.

— Вы напрасно переживали, мадемуазель. У меня вполне развито чувство самосохранения.

Девушка рассмеялась.

— Да уж, здешним барышням палец в рот не клади.

— И не собираюсь. Мне пальцы дороги, как память о матушке.

— Расскажите мне о ней.

— Это трагичная история, а на балу положено веселиться. Если позволите, я поведаю вам об этом в более подходящей обстановке.

— А если очень коротко?

— Если очень коротко, это повесть о том, как из-за жестокости отца юная княжна стала мещанкой.

— Действительно, этот рассказ не слишком подходит для бала.

— Тогда давайте просто танцевать.

И мы отдались вальсу.

Когда я вел Огинскую обратно, она спросила:

— Владимир Антонович, раз ваша матушка была княжной, стало быть, вы наследник княжеского рода?

— Потенциальный, да. Но для того, чтобы меня объявили княжичем, необходимо, чтобы глава рода написал ходатайство в соответствующую канцелярию, государь рассмотрел его и собственноручно завизировал. После этого канцелярия внесет изменения в свои реестры и выдаст бумагу, в которой обозначит меня как наследника. На всё про всё уйдёт не менее полугода.

Девушка хотела задать следующий вопрос, логично проистекающий из нашей беседы, но тут мы как раз пришли.

— Госпожа Карамышева, я возвращаю Елизавету Петровну вашему попечительству. И хочу попенять вам. Можно забыть на стуле платок, веер, но как можно забыть на стуле племянницу! Неужели это предвестники надвигающейся старости?

Карамышева пошла красными пятнами и открыла рот, чтобы, наплевав на бальный этикет, высказать мне всё, что она думает о таком невоспитанном простолюдине, но я был уже далеко. Меня ждала полька с Аннушкой Лебедевой.

Мазурка хороша тем, что в ней есть несколько моментов, когда партнеры просто стоят рядом, ожидая своей очереди войти в круг, и можно без проблем побеседовать о чём угодно. Елизавета была весела и беззаботна, от души наслаждаясь танцем.

— Так вы, если я правильно поняла, без пяти минут князь?

— Не знаю, сколько осталось минут, но прошение подано. Далеко ли оно продвинулось, мне неизвестно, но я надеюсь, что к осени вопрос будет решен. Только — тс-с-с, никому, иначе до осени я не доживу.

— Почему же? — взметнула Огинская бровки в притворном удивлении.

— Все просто: меня растерзают прямо здесь милые юные барышни. А их мамаши будут клевать мне печень почище Эфона[1]

— Хорошо, я не стану делиться этим сокровенным знанием. Вдруг ваша печень пригодится мне самой.

К моменту перерыва в танцах я самым натуральным образом взопрел. К счастью, более искушенный в светской жизни Клейст дал хороший совет: взять с собой лишнюю сорочку. И сейчас я в полной мере оценил предусмотрительность компаньона. Заодно и понял, почему туалетная комната называется именно так: это — не место для отправления естественных потребностей, а место для приведения в порядок своего туалета, то есть, одежды.

Я не один был таким продуманным. Сразу несколько молодых мужчин занимались тем же, чем и я: обтирались влажными салфетками, опрыскивались душистой водой или, как говорят французы, eau de Cologne. На освеженное тело натягивали чистую сорочку, возвращали на место жилет, бабочку и фрак и — вуаля — вновь были готовы к подвигам на паркете.

Я без спешки привел себя в порядок, перед зеркалом поправил бабочку и вышел в зал. Огляделся по сторонам, ища знакомые лица, прикинул, где можно будет отыскать Клейста и вздрогнул, почувствовав на себе чей-то недобрый взгляд.

Я быстро обернулся. На меня с балкона второго этажа пялился немолодой лощеный господин с парой гражданских орденов на левой стороне фрака. На лице его была написана такая ненависть, что мне стало не по себе. Увидев, что обнаружен, незнакомец отступил назад и скрылся из виду, но лицо его я успел запомнить. Встречу в другой раз — не перепутаю.

[1] Эфон — орел, который, согласно греческим легендам, клевал печень Прометея.