Гонщик-2

Глава 17

Вернулся я домой засветло. Даже сам удивился. Ждал долгого задушевной беседы, каких-то споров, обоюдных извинений, может быть даже слёз. Кто знает, если бы Савелий, скотина, не подгадил своими выходками, так бы и вышло. А на самом деле, получилось всё неловко, скомкано и не слишком искренне.

После пафосного приветствия, неуместность которого почувствовали оба, мы с прадедом сели за стол друг на против друга. Скоро явилась Марфа, накрыла чай и удалилась, плотно прикрыв за собой дверь. Неловкая пауза затянулась, и мы, не сговариваясь, принялись с преувеличенным энтузиазмом наполнять каждый себе чашки, намазывать булки маслом или вареньем — кто как любил. Это было просто замечательно, потому что не нужно было смотреть друг на друга. А еще появилось время хоть немного обдумать предстоящий разговор.

Но, в конце концов, оттягивать неизбежное стало невозможным. Отпив по ритуальному глотку чая (зря, что ли, наливали), выпрямились и пересеклись, наконец, взглядами. Князь смотрел на меня, я — на князя. Что сказать, старый человек. Лицо состоит, по большей части, из морщин. Старческих пятен еще немного, но сам факт говорит о многом. Тело еще сохранило часть былой силы, руки не трясутся, но крепкая трость возле кресла свидетельствует: без палки ходить уже затруднительно. Волосы ещё не побелели полностью, еще просвечивает чёрное сквозь седину, но это, очевидно, ненадолго. И то сказать: восемьдесят четыре года! И в прошлой-то жизни, с той медициной и возможностями не каждый доживал до этого возраста. А по нынешним меркам и вовсе запредельный долгожитель. Хотелось бы и мне в каком-нибудь гене унаследовать этакую возможность.

От некогда сильного и волевого мужчины, привыкшего повелевать в доме и командовать на поле боя остались только глаза. Подвыцветшие, как и у всех стариков, но всё ещё живые и цепкие. И вот как я сейчас князя изучаю, так же и он меня рассматривает, пытается понять: мол, кто ты есть такой, Владимир Стриженов? Кто же прервет игру в гляделки? А то чай стынет, масло тает, булки черствеют…

— Федор Васильевич, — решился я, наконец. — Мы с вами, по сути, два незнакомых человека. И связывает нас лишь внезапно обнаружившееся родство. Кровь, конечно, не водица. Но сколько в истории примеров, когда родную кровь лили без счета! И поскольку вы решились признать меня правнуком, давайте знакомиться заново.

Я поднялся и протянул руку.

— Позвольте представиться, Стриженов Владимир Антонович. Гонщик, механик, инженер и предприниматель.

Князь поднялся тяжело, опираясь на палку, так что мне даже стало немного стыдно.

— Князь Тенишев Федор Васильевич. Регалии свои, уж извини, перечислять не стану — мне столько не выстоять.

И улыбнулся. Хорошо улыбнулся, по-доброму.

— Ну а раз познакомились, надо выпить, да не чаю.

Опустившись в кресло, он дернул шнурок, и в кабинет вошла Марфа.

— Чего изволите, ваше сиятельство?

— Ты, Марфа в погреб ступай, да принеси кувшин вина. Из той самой бочки.

— Так в ней совсем уже немного осталось!

— Ничего, повод у меня нынче имеется. Не каждый день жизнь настолько переворачивается.

Пока Марфа ходила, мы успели допить чай, а я, в дополнение, с удовольствием прикончил пару пышных свежих булок с маслом.

— Ну что, Владимир, — сказал князь, поднимаясь. — Ты извини, я по-родственному и на правах старшего буду на «ты» обращаться.

Я согласно кивнул и тоже поднялся.

— Я уже привык, — продолжил старик, — считать себя последним Тенишевым. И сознание этого повергало меня в отчаянье. Не знаю, насколько ты осведомлен о судьбе своей прабабки, но все могло сложиться иначе. Отец мой, твой прапрадед, который погубил собственную внучку в угоду своим амбициям, перед смертью сожалел о том до крайности. Наверное, это понимание и свело его в могилу раньше срока. Но изменить содеянное было уже невозможно. Детей у меня больше не было, и род Тенишевых должен был на мне пресечься. Поверь, это очень больно — понимать, что всё то, что ты создавал на протяжении всей своей жизни, пойдет прахом. Нет, наследники найдутся. Есть еще три ветви рода Тенишевых, они будут рады прибрать к рукам все, что имеет хоть малейшую ценность. Но сегодня у меня праздник. Надежные люди проверили все бумаги, все церковные записи, и твои слова подтвердились полностью. Теперь я не просто уверен, я знаю, что у рода Тенишевых есть будущее. И выпить я хочу именно за это: за то, чтобы Тенишевы продолжались в веках, чтобы в памяти грядущих поколений оставались славные дела моих потомков.

Вино было замечательным. Довольно крепкое, ароматное, с богатым букетом, оно мягким хмелем обволакивало разум. После него уже не хотелось никаких серьезных дел. Душа просила лишь веселья и радости. Тем более, что повод был и вправду подходящий. Я примерил на себя рассказ деда. Ну да, отчаянье — это самая лёгкая эмоция, из тех, что приходили на ум. Тем сильнее было понимание того, насколько сейчас князь счастлив. Хотя, надо признать, прячет он свои чувства весьма умело.

От повторения тоста я отказался. Был бы на «Молнии» — еще куда ни шло, а на мотоцикле лучше не злоупотреблять.

— Федор Васильевич, сегодня серьезных разговоров уже не получится. И мне, и вам нужно свыкнуться с мыслью о наступивших переменах. Так что давайте распрощаемся на время. Я же обещаю приехать к вам через пару-тройку дней. Просто для того, чтобы поговорить обо всём на свете, и рассказать друг другу о том, о чем рассказать хочется. К тому же у меня имеются дела, да и у вас они, кажется, появились, в холодной дожидаются.

Дед поморщился, но, поразмыслив, согласился:

— Ладно, езжай. Но через три дня чтобы непременно был!

И неожиданно подмигнул:

— Такого вина у меня ещё бочонок есть. Как раз тебе на свадьбу.

Утром следующего дня, прежде, чем появились Клейсты, у ворот остановился мобиль, и калитка затряслась под мощными ударами кулаков. Бегать открывать ворота давно уже стало обязанностью Мишки. Тем более, что мне вредно прервать процесс поглощения горячего чая и свежей выпечки: на настроение влияет.

Мишка вернулся в сопровождении дюжего мужика в шоферской кожанке и шлеме. Шофер передал мне письмо, все с тем же тенишевским гербом.

— На словах его сиятельство велел передать: Савелий сбежал. И просит завтрева спозаранку к нему приехать вместе с нотариусом. Машину он пришлет.

Выпалив это, шофёр убежал. Видимо, к нотариусу поехал.

— А сиятельство — это кто? — спросила Дашка.

— Князь Тенишев, — объяснила ей сестра. — Видишь, герб на конверте?

— И то верно. А зачем князь зовет? Да еще с нотариусом?

— Много будете знать, скоро состаритесь, — остудил я её любопытство. — Вот съезжу завтра, тогда и узнаю. А сейчас вам в гимназию пора. Идите, и о делах домашних болтать не вздумайте! Можете и сами в беду попасть, и меня под монастырь подвести.

Дети убежали, зато прикатили Клейсты. Поскольку завтра день, считай, пропадает, надо было непременно сегодня закончить возню с мобилем. И, может быть, даже испытать обновленную «молнию».

Предчувствуя новые испытания, Настенька Клейст не уехала ни домой, ни к матушке, а крутилась вокруг нас. Правда, к ее чести, надо заметить, что не пыталась отвлекать нас ни разговорами, ни дурацкими вопросами на тему «когда будет готово».

Николай Генрихович вчера поработал на славу, и уже к полудню мы успели собрать мобиль и даже проверить работу котлов на холостом ходу. Пар вырабатывался, регулятор исправно держал нужную марку. На обед решили махнуть рукой: уж больно всем хотелось опробовать мобиль на ходу.

Для испытаний выехали на ипподром: по раскисшей грунтовке немного наиспытываешь. Правда, и там не идеал, но хоть что-то. Вот стану миллионером и заводчиком — построю собственный испытательный полигон. И, непременно, трек с хорошим покрытием. Ну а пока я вывел «молнию» на старт, Клейст приготовился давить кнопки секундомера, а Клейст встала впереди, чтобы махать флагом.

Ух, как резво стартанул! Аж колеса в проворот пошли. Наконец-то возникло это привычное ощущение: вжимание в кресло при разгоне. Долетел на всех парах почти до поворота, притормозил и вернулся к старту.

— Ну что, Николай Генрихович?

— Великолепно! Вот, смотрите!

Мне был подан секундомер.

— Та поделка со сжатым воздухом — это просто насмешка над настоящей скоростью. Вот!

Клейст потряс секундомером.

— Вот оно, будущее спортивного мобиля!

Подбежала Анастасия Платоновна.

— Владимир Антонович, а можно…

И глазками хлопает, и личико умилительное состроила, и ручки в крагах к груди прижала.

— Позже. Сейчас пару кругов проеду, послушаю, как наша «молния» будет вести себя в поворотах. А потом уже вы между собой договаривайтесь, кто следующий будет кататься.

Настя кивнула и зайчиком поскакала на место стартера. Клейст взялся за секундомер. Старт! Колеса метнули назад мелкие камушки и мобиль рванулся вперед.

Перед поворотом я перестраховался, притормозил посильнее. Но «Молния» резво пробежалась по дуге, почти без крена. Вот что амортизаторы животворящие делают! Во втором повороте я уже действовал смелее, и пролетел его пусть и с заметным креном, но вполне уверенно. На четвертом, самом крутом, тоже пришлось сильно тормозить, но едва выйдя из поворота, я вдавил в пол педаль пара и мобиль рванулся на новый круг. Клейсты кричали и махали руками, а Анастасия Платоновна, к тому же, изволила подпрыгивать. А я — я просто кайфовал. Мне всё время не хватало именно этого — ощущения скорости, ощущения движения. И — вот оно!

Переполненный эмоциями, я едва успел затормозить перед первым поворотом. Нет, нельзя отпускать себя на гонке, если собираешься доехать до финиша. Остальную часть круга я проехал собранно, точно и на финише восторженный Клейст мне доложил:

— Владимир Антонович, вы в полтора раза перекрыли рекорд скорости на этой трассе! Среди отечественных машин конкурентов у нас сейчас просто нет. Если бы проводился национальный чемпионат, мы были бы безусловными лидерами. Просто скатались бы за первым призом. А остальные дрались бы за второе и третье места. Про зарубежные команды сказать не могу, но, думаю, они тоже нам не конкуренты.

— Владимир Антонович!

Это тоже Клейст, но уже другая.

— Вы обещали!

Я выбрался из-за руля, и Настенька тут же прыгнула на теплое место.

— Анастасия Платоновна, проедьте первый круг спокойно. Вам нужно как следует прочувствовать аппарат. Он сейчас ведёт себя совершенно иначе. Ну а потом — пожалуйста, позвольте себе оторваться.

«Молния» улетела.

Клейст какое-то время смотрел вслед супруге, потом повернулся ко мне.

— Что скажете, Владимир Антонович?

— Две вещи. Во-первых, мы с вами молодцы. Я не ожидал такого результата. Словами это не передать. Сами проедетесь, почувствуете. А во-вторых, если бы не новые тормоза и улучшенная подвеска, в том числе и амортизаторы, то мы не смогли бы полноценно использовать возросшую мощность двигателя.

Фр-р-р-р!

Мимо пронеслась «Молния». Кажется, Настя на ходу что-то не то кричала, не то пела.

— Вот, Николай Генрихович, очередная потенциальная проблема: мы подняли давление пара, повысилась частота хода поршня, выросли обороты трансмиссии. И нагрузка на все движущиеся детали выросла. Соответственно, ресурс работы этих деталей снизился. И тут надо будет очень вдумчиво заниматься износостойкостью материалов и наработкой на отказ. По крайней мере, нужно будет регулярно разбирать «молнию» до винтика и смотреть величину износа. Особенно это важно для трущихся деталей и шестерен. И ещё: для нормальной езды на новых скоростях и с новым мотором такие узкие шины не годятся. Надо связываться с фабрикой, производящей колеса и заказывать себе специальные. И, конечно, деревянные спицы колеса становятся слабым местом.

Тем временем Настенька Клейст лихо проходила один поворот за другим. Еще немного, и она остановила мобиль перед нами. Спрыгнула с сиденья и бросилась мне на шею. Хорошо еще, обошлось без поцелуев. В конце концов, у нее муж рядом! Лично я не настолько эмансипирован.

— Владимир Антонович, дорогой, это просто песня! Я буквально наслаждалась каждой секундой поездки.

К счастью, Настя вовремя опомнилась и переключилась на своего супруга, а то он уже принялся посматривать на меня как-то нездорово.

— Ах, дорогой! Ты непременно должен прямо сейчас вкусить плоды своего труда. Это потрясающе, ты сможешь оценить, я знаю.

У Клейста и без уговоров зудело на предмет прокатиться. Но дисциплинированный механик ждал моего формального разрешения.

— Давайте, Николай Генрихович.

И Николай Генрихович дал. Через два круга вышел из мобиля, прислонился к заляпанному землей борту, стянул шлем и подставил лицо холодному ноябрьскому ветру и мелкому моросящему дождику.

— Владимир Антонович, — сказал он куда-то в пространство через некоторое время. — это было непередаваемое наслаждение. Практически, экстаз.

Тут он покосился на жену. Смутился.

— Гм-м, да. Ну а что до ваших замечаний, я с ними полностью согласен. Стало быть, у нас еще много работы.

Вечером, загнав «молнию» в сарай-мастерскую и распрощавшись с Клейстами, я распечатал, наконец, письмо Тенишева.

«Дорогой правнук. Тебе уже сказали, что Савелий Фролов, тот, что вчера так старался тебя подставить сбежал. По многим причинам человек этот был мне дорог. И доверял я ему более, чем кому бы то ни было. Говорю 'был» потому, что ныне он всякое доверие и уважение с моей стороны утратил.

О причинах такого поведения Фролова я сейчас поведаю. Истории этой много лет. Возможно, отчасти в произошедшем есть и моя вина. Возможно, я должен был поступить иначе, найти другой способ действия. Но что сделано, то сделано, и ныне я ни о чем не жалею.

Савелий поступил на службу ко мне более сорока лет назад. Было он сметлив, расторопен и ловок, так что в короткое время сумел привлечь к себе интерес. Я приблизил его к себе и спустя время, убедившись в его верности, сделал своим доверенным лицом. И деньги за верную службу я Савелию платил изрядные.

У Савелия был единственный сын. Воспитания он был дурного, отеческих вразумлений не слушал, нрав имел буйный, и силу при этом неимоверную. Но, как часто это бывает, Савелий в отпрыске своём души не чаял. Потакал, деньгами дарил, да от тюрьмы всякий раз спасал. Однажды по пьяному делу зашиб этот парень в драке троих человек насмерть. И Савелию дело, может, и удалось бы замять, кабы не был один из убиенных государевым чиновником. По этому случаю прибыли полицейские чины, провели недолгое следствие, и все очевидцы указали на сына Савелия.

Личный слуга князя хоть и немалый человек, но против царёвых слуг никто. Вот и послали его полицейские по известному адресу. Савелий ко мне прибежал, в ноги кинулся: мол спаси сына. А я не стал. Когда-то ведь и ответ надо держать за деяния свои. Парень за убийство чиновника получил двадцать пять лет каторжных работ. Услали его по этапу в Иркутск, где он и сгинул. А Савелий поначалу шибко убивался горькую было запил, но после отошел, на службу ко мне вернулся как ни в чем ни бывало. И до вчерашнего дня не было у меня от него секретов, и почитал я его как вернейшего и преданнейшего слугу своего.

Других детей у Савелия не было, так он и жил рядом со мной. Да только вчера, как спрашивать его принялись, открылось такое, что мне и сейчас не по себе. Возомнил Савелий, в смерти его сына что я виновен. И порешил в отместку мой род извести. Когда мать твоя, Елизавета Васильевна, от Травиных убегала, я поиски внучки Савелию поручил. И он, паскуда, доложил, что пропала она без следа. И намекнул, что Васька Травин её нашел, порешил, да тело и спрятал, да так, что концов не найти. А на самом деле, он Лизоньку отыскал, напугал отчим гневом и, пока она не опамятовалась, сговорил замуж за мещанина Стриженова, якобы для того, чтобы скрыться от отцовых сыщиков.

Все три десятка лет этот змей подколодный втайне радовался, глядя на мои страдания. А когда ты появился, да метрику предъявил, тут он снова засуетился, да не слишком ловко. Я неладное заподозрил, да новый розыск учинил через тамбовского нотариуса. Ну а дальнейшее ты и сам знаешь.

Сей тать люто ненавидит меня, а поскольку ты встал на пути его мести, то и тебя тоже. А посему завтра же с утра приезжай ко мне вместе с нотариусом. Мобиль я пришлю, охрану дам. Надобно скорейшим образом составить прошение на высочайшее имя о введении тебя, правнук, в род Тенишевых и признании наследником титула. Заодно я и завещание своё перепишу. Хоть и не так велико моё состояние, но всё ж не так и мало, тебе в твоих делах хорошим подспорьем будет. И очень радует меня то, что есть ныне родная кровь, кому всё это могу оставить.

Засим прощаюсь в надежде завтра же тебя увидеть,

Князь Федор Васильевич Тенишев.

Писано собственноручно двадцатого числа месяца ноября года одна тысяча девятьсот двадцать второго от Р.Х.'