Гонщик-2

Глава 19

Заряжание револьвера — это отдельный квест. Надо шомполом выбить из гнезда барабана стреляную гильзу, потом вынуть из коробки патрон, запихать его в освободившееся гнездо, провернуть барабан и повторить. Я не слишком опытный стрелок, так что у меня на все эти манипуляции ушло не меньше пяти минут. Выходить же на улицу без готового к стрельбе оружия было, на мой взгляд, совершенной глупостью.

Наконец, я управился и выглянул в окно. Все было без изменений: слабо шевелился Савелий и кричал раненый бандит.

Первым спускаться стал Ефим, а я с револьвером в руках его прикрывал. Потом, когда он отвесил оплеуху раненому и тот, наконец, заткнулся, полез и я, прихватив с собой охапку шелковых шнуров от портьер: веревок попроще поблизости не нашлось. Князь же вышел из туалетной комнаты и, встав у окна с карабином в руках, остался всматриваться во тьму: вдруг еще кто прячется по ближним кустам.

У раненого оказалось прострелено плечо. Причем, пуля попала сверху вниз и, войдя около плечевого сустава, вышла близ локтя, разворотив всю руку. Лицо у налетчика уже побледнело, еще немного, и помрет от потери крови. Не жалко, туда ему и дорога. Для вдумчивых расспросов у нас еще трое имеется. А вот Савелий… Его бы хорошо поподробней поспрошать, да не здесь, а в полиции. Уж больно приметный у него «наган». Повреждение у него, с виду, одно: неестественно вывернутая нога. Наверняка перелом. Ну и судя по тому, как он дергается и тихонько мычит, имеется еще неслабое сотрясение и шок. Да и сам он немолод. Кто знает, какие болячки у него могли обостриться? Жахнет, к примеру, инфаркт или инсульт, и — привет родным, пишите письма на тот свет. А он, сволочь, еще много рассказать должен. Ведь раз банда имеется, то и дела у этой банды должны быть. И награбленное наверняка по разным ухоронкам попрятано. А ведь может и так быть, что этот Савелий и у князя приворовывал, да по крупному.

— Ефим, держи этого за плечи, чтобы не дергался, — кивнул я на бывшего слугу.

Тот без разговоров прижал Савелия к земле, да так, что я немного испугался: а ну, как руки оборвет!

Я всё тем же трофейным ножиком срезал штанину на поврежденной ноге. Мать честная! Да тут впору не перелом вправлять, а отломок обрезать! Впрочем, резать — это дело врача, а я пока что перетянул ногу Савелию его же брючным ремнём повыше колена, чтобы совсем уж кровью не изошел. Поврежденную ногу кое-как сложил, да обрезком штанины примотал к оперативно оторванной от лестницы перекладине. Надо успевать, пока злыдень в шоке, а то еще помрет от боли. Я знаю, случаи бывали.

Савелия перенесли в дом, в одну из подсобок, чтобы до приезда полиции не подох. Я лишь проверил его насчет спрятанного оружия, и не зря: в кобуре на щиколотке нашелся «дерринджер», а в кармане — нож. И еще одно меня удивило: на шее вместо крестика висел небольшой ключик с затейливыми бороздками, сразу наводящий на мысль о банковских ячейках. Его я тоже изъял.

Пока возились с Савелием, последний бандит затих, кончился. Ну и ладно. Трогать его не стали, пусть полиция сама забирает. Я лишь карманы обшарил. Нашел не лишку: чуток денег да горсть картечных патронов. Деньги я отдал Ефиму, за что удостоился звания «барин» и поясного поклона с благодарностями. А патроны вместе с обрезом забрал себе и отправился к прадеду. Все так же, по приставной лестнице.

Тот встретил меня сидя на кровати: вся остальная мебель была свалена в баррикаду у двери. Я вытащил из кучи пару кресел и столик, предоставив Ефиму разгребать остальное.

Мы уселись друг против друга и какое-то время сидели молча, переваривая события этой ночи. Где-то рядом шкрябал мебелью о паркет Ефим, слабо стонали в туалетной комнате скорбные головой тати.

— Внук, — оживился вдруг дед, увидев, что один из шкафчиков встал на место. — Вот там, в верхнем отделении, была бутылочка подходящего напитка.

— А вам, Федор Васильевич, не будет вреда от того напитка?

— Что это ты снова на «вы» перешел, внук? Еще пару часов назад вполне нормально на «ты» обращался.

— Ну так время было такое, военное. А теперь, как будто, снова мир.

— А-а, оставь, — махнул он рукой. — Дозволяю на «ты». Заслужил. Но до шкафчика ты всё же сходи. Тебе тоже не помешает.

В указанном шкафчике среди осколков хрусталя обнаружилась бутылка «шустовского» и походный набор серебряных стопок. Я перенес добычу на столик, откупорил бутылку и разлил коньяк. По чуть-чуть, на палец.

— Ефиму тоже плесни. Только не как нам, доверху налей, а то он и не почувствует ничего.

Я повиновался.

Ефим, уже облагодетельствованный трофейными деньгами, стопку из княжеских рук воспринял как медаль на грудь. Лихо опрокинул посудину, поставил на стол, выдохнул в кулак, поклонился:

— Благодарствую, ваше сиятельство.

— Ну, ступай.

Ефим вернулся к прерванному занятию, а мы — к беседе.

— Надобно в город ехать, за полицией и доктором, — высказался князь. Васька-то, шофер мой, вместе с мобилем как раз в Тамбове, он нотариуса привезти должен. Я всё игрушку эту новомодную завести собирался, телефон. Но дорого больно сюда, в поместье, провода тянуть.

— Я бы рад, но мой мобиль не доезжая полумили до особняка на обочине стоит. Колесо сломилось.

— Ну, тогда только рассвета ждать. Сам-то починить сможешь?

— Разумеется. Если, конечно, никто из местных крестьян инструменты не попятит.

— Не боись. Тут я хозяин. Никто без моей воли даже горсть земли не возьмет.

Я подумал о Савелии, о его банде и промолчал.

— Ефим с тобой пойдет, поможет. Где подтолкнуть, где поддержать.

— Да! — вспомнил я. — Там где-то неподалеку парень на травке загорает, некий Гришка. Его бы развязать, да отпустить.

— Этот слабоумный? А он-то что там делал?

— Меня караулил. Чтобы, коли у сломанного мобиля появлюсь, к Савелию в дом отвел, вроде как за помощью. Некий Антип его привел, велел сторожить, да и ушел к Савелию на доклад.

— Кончился Антип, — неожиданно вмешался в наш разговор Ефим. — Упокой господи его душу.

Он размашисто перекрестился и продолжил возиться с мебелью.

— Помер Максим, ну и хрен с ним, — машинально отозвался я, разливая по второй.

— Ох и охальник ты, внучок, — погрозил пальцем прадед, однако же изволил хохотнуть. — Ну, давай, чтобы никто и никогда не мог помешать исполнению наших желаний.

Чокнулись, опрокинули. В голове чуток зашумело.

— Федор Васильевич, закуску бы какую надо сообразить. Я схожу, женщин из заточения освобожу и дань с них за это возьму.

— А куда идти-то знаешь?

— Да вот, Ефим и проводит.

Мужик аккурат к этому времени закончил разбирать мебельный завал.

Когда я вернулся через полчаса, князь уже придремал прямо в кресле. Я подумал-подумал, и не стал его будить. Всё же не двадцать лет человеку, а ночка выдалась волнительная. Вышел в соседнюю комнату, сдернул чехол с ближайшего дивана и завалился, поставив блюдо с закусками прямо на пол. Кажется, я так ничего и не съел: сон настиг меня раньше.

Следующий день прошел суматошно. Полиция, доктора, нотариус, снова полиция… Я пришел домой поздно вечером, и едва смог раздеться прежде, чем меня сморило. Когда же я соизволил выспаться, из мастерской уже доносился стук молотка по железу: неугомонный Клейст что-то уже делал с «Молнией». Правду сказать, вчера мобилю досталось. Всё-таки, катание по тамбовским хлябям неслабое испытание для техники. Тем больше оснований гордиться: если не считать поломки колеса, аппарат безупречно выдержал все издевательства над собой. И ездить на нем стало намного более комфортно, и уже гораздо ближе к некогда привычным мне автомобилям.

Детей в доме не было: учеба, но на столе мне был оставлен завтрак, к этому времени уже безнадёжно остывший. Я уселся за стол, налил себе чуть теплого чаю, снял салфетку, прикрывающую уже несколько зачерствевшие и безнадежно остывшие булки, и лишь намазывая первую из них маслом, увидел среди приборов знакомый узкий голубой конверт. И откуда-то в душе возникло чувство гадливости.

— Что, вспомнила о забавной игрушке? — хмыкнул я себе под нос, — или время внезапно освободилось?

Я позавтракал, убрал приборы и лишь после этого вскрыл письмо. Баронесса Сердобина называла меня Володенькой и зазывала меня на ближайшие выходные в гости. На танцевальную вечеринку. У меня на тот день были совершенно иные планы, и теперь предстояло выбрать: щедрая и страстная помещица Томилина или не вполне искренняя и вполне двуличная баронесса Сердобина с неразбуженной еще чувственностью.

Теперь, когда мой переход в новый статус являлся делом времени, подходящей парой не казались ни помещица, которая понимала это едва ли не с первой нашей встречи, ни баронесса, которая, кажется решила заполучить меня в мужья. В принципе, для меня выбор был однозначным. Но проклятые светские условности могли диктовать выбор совершенно противоположный. Я знал лишь одного человека, который мог бы помочь мне определиться. Но идти в гости к Игнатьевым не хотелось совершенно. Впрочем, есть еще редакция «Ведомостей», и там вполне возможно если не изловить корреспондента, то выяснить его местоположение.

Впрочем, ездить никуда не пришлось, Игнатьев прикатил сам.

— Рад приветствовать вас, ваше сиятельство, — обратился он ко мне с шутовским поклоном.

— Брось, Федор Иванович, тебе ли не знать, что такие вещи быстро не делаются. Как мне популярно изложил нотариус, дела о введении в род и признание наследником титула, особенно для князей, коих в империи не слишком много, утверждаются на самом верху, собственноручно государем императором. И дело это мешкотное. В самом лучшем случае — полгода.

— Неважно. Для всего Тамбова вы уже князь, так что не удивляйтесь опережающему события титулованию. Люди, особенно простые, они ведь как думают? Польстишь самолюбию человека, глядишь — лишнюю копеечку от него получишь. Слова ничего не стоят, а прибыток вполне ощутим. Ждите очередной волны приглашений. И, кстати, готовьтесь к рождественскому балу у Сердобиной. Уж на этот раз вам не бродить в одиночку из угла в угол, любая девица с вами танцевать пойдет, а то и мамаши против не будут. Вы уж извините, но помещице Томилиной жестоко завидует половина тамбовских дам. А вторая половина страстно ненавидит. Да и многие из девиц, отравленные эмансипацией, не будут против познакомиться с вами предельно близко. Вы, Владимир Антонович, нынче романтический герой. Слухов о вас ходит — не пересказать. И некоторые мужья уже заранее начинают ревновать к вам своих жен, независимо от наличия повода.

— А-а, — отмахнулся я, — пустое. Займись какой бумажкой, и чиновнику наплевать, сколько титулов у тебя будет через полгода, и даже через день. Сейчас ты мещанин — и точка. И поступят с тобой по закону как с мещанином.

— Но тут-то не закон. Народ желает работать на перспективу. Расчет-то какой? подведут к тебе барышню, понравитесь друг другу, пока пойдут визиты да ухаживания, да прогулки под строгим присмотром. А там и дело о титуле решится. А коли не решится — девку за другого сговорят, а тебе от ворот поворот дадут. Но — вежливо. Потому, как вдруг ты не нынче, так в следующем году титул получишь? Так чтобы насовсем отношения-то не портить.

— Понятно. То есть, никакой, романтики, один лишь циничный прагматизм.

— А тебя, я чувствую, некая особа за живое взяла? Душу взволновала?

— Нет. Просто жаль расставаться с еще одной иллюзией.

В этот момент я твердо решил к баронессе пойти. И не стесняться более, не ограничивать себя в действиях. Ибо если женщина оценивает меня как актив, как ресурс, принимая решения о встречах единственно из моего социального статуса, пусть даже и мнимого, то почему я должен оставаться по отношению к ней рыцарем?

— Не жалей. Без иллюзий жизнь становится проще. Но я, собственно, не за тем приехал.

Игнатьев потёр рукой лоб и скорчил жалобную гримасу.

— Не корысти ради, а токмо волею пославшего меня папеньки. Не скажу, что это доставляет мне удовольствие, но и отказаться, поверь, не мог. Батюшка мой, как узнал, что старый Тенишев собирается тебя в наследство ввести да князем сделать, напрочь потерял и сон и покой. Вы, помнится, не слишком хорошо расстались в последнюю вашу встречу.

— В нашу единственную встречу, — желчно отозвался я.

— Ну так вот…

Игнатьев сделал вид, что не заметил моих слов.

— Он желает загладить перед тобой свою вину и принести соответствующие извинения в подобающей случаю форме. Одним словом, он просит тебя явиться на званый обед, который он дает в ближайшую субботу.

— Знаешь, как раз в эту субботу не могу. Ибо зван на танцевальную вечеринку к Сердобиной.

— Ишь ты! Высоко поднялся. У Сердобиной, знаешь ли, кто попало не бывает. Мне вот ни разу не довелось. Что ж, поскольку нынче ты занят, то обед в особняке Игнатьевых состоится через неделю. Папенька, знаешь ли, готов на многое ради того, чтобы вернуть твоё благорасположение.

Я сдержал данное себе слово и заехал к Шнидту. Старый мастер встретил меня как дорогого гостя. Лично вышел в лавку, взял меня за обе руки и не отпускал до тех пор, пока не закончил длинное и велеречивое приветствие. Затем повел меня не в знакомую уже мне комнатку для важных клиентов, а в дом. Усадил за стол, велел служанке накрыть к чаю и выставил графинчик той самой настойки. На этот раз отказаться без того, чтобы не обидеть старика, было невозможным.

Шнидт собственноручно разлил настойку в хрустальные рюмки и поднялся на ноги. Встал и я.

— Дорогой Владимир Антонович, вы даже не представляете, насколько вы много сделали для меня. Вы буквально наполнили мою жизнь счастьем, которое, я верю, продлится до конца моих дней. Я видел Настеньку после победы в гонках. Она просто светилась! Она всю жизнь, всю жизнь об этом мечтала. И вы, именно вы дали ей шанс претворить эту мечту в жизнь. Поэтому я хочу выпить эту рюмку за вас. За ваши идеи, за ваши умелые руки, за вашу большую и щедрую душу. За вас, Владимир Антонович.

И опрокинул рюмку в рот.

Я последовал его примеру и, вновь усевшись за стол, поинтересовался:

— Альфред Карлович, а почему именно это? Почему не свадьба? Пусть прошло еще немного времени, но, мне кажется, Анастасия Платоновна вполне счастлива в браке.

— Ах, оставьте. Свадьба — это, скорее, мечта её родителей. Их счастье. И они этим счастьем ныне вполне наслаждаются. Но сама Настенька — я ее знаю много лучше, чем даже Вера Арсеньевна, ее мать, — она жила только гонками. Вы бы видели, как светились её глаза, как душа её буквально воспарила над обыденностью и суетой! Она поверила в себя, в свои силы. А это, знаете ли, много стоит.

— А ведь Анастасия Платоновна действительно хорошая гонщица. На том злосчастном ралли она была бы второй, в этом нет ни малейших сомнений.

— Еще бы! — расплылся в улыбке Шнидт. — Я ведь сам её учил.

— Тогда я предлагаю второй тост за вас, Альфред Карлович. За ваши золотые руки, за ваше мастерство и ваши знания. И, конечно, за ваш талант педагога, благодаря которому в этом мире появился еще один прекрасный гонщик.

Когда мы выпили по второй, я перешел, наконец, к чаю и к цели своего визита.

— Знаете, Альфред Карлович, я должен сказать вам огромное спасибо. Ваши гогглы — те, последние, что я у вас заказывал, не далее, как два дня назад безо всяких преувеличений спасли мне жизнь.

— Вот как? — заинтересовался Шнидт. — И как же это было?

Я вкратце пересказал события той ночи.

— И что, эти гогглы действительно позволили вам видеть в полнейшей темноте?

— Не то, чтобы видеть, но силуэты людей я различал достаточно хорошо. А вы хотите сказать, что не добавляли такую возможность?

— Специально — нет. Это, скорее, побочный результат одного моего эксперимента. Но ваш рассказ уже разжег во мне желание попробовать двинуться в эту сторону целенаправленно. И по этому поводу даже появились некоторые мысли.

— Ну что ж, я рад буду опробовать ваше новое изобретение. А пока позвольте откланяться: не дело стоять между мастером и его работой, так недолго и в личные враги попасть.