Гонщик-2

Глава 24

Я маялся до самой Москвы. Виду старался не подавать, пытался улыбаться, даже поспал вполглаза. Но Клейста провести было не так-то просто. Наутро, едва повернули к Петербургу, он ухватил меня и потащил в вагон-ресторан, по дороге сурово выговаривая:

— Владимир Антонович, я не знаю, с какой стати вы так убиваетесь, но на кону сейчас ни много, ни мало, миллион! Наша репутация, наше будущее, наши мечты и планы, в конце концов. Сейчас вы непременно выпьете. Водки или коньяку — это уж как вам будет угодно, плотно закусите, а после как следует отдохнете. К завтрашнему утру вы должны быть в полном порядке. Да что там должны — просто обязаны! Или прикажете мне садиться за руль «Молнии»? Так гонщиком зарегистрированы именно что вы. Сколько вы проедете в таком состоянии? Вряд ли даже до Бологого дотянете. Вы помните, какие у нас были планы на этот счет?

Я молчал, признавая его правоту и позволяя вести себя из вагона в вагон. Я и сам хотел прекратить эту дурную хандру, но моё настроение логическим доводам никак не поддавалось.

В вагоне-ресторане было шумно и оживленно, и на первый взгляд, все места были заняты. Клейст даже несколько растерялся, но местный халдей провел нас к одному из столиков, за которым нашлось два свободных места.

У окна друг напротив друга устроились пожилой мужчина с явно избыточным весом и юная девушка. Не то, чтобы совсем ребенок — лет восемнадцать, или даже чуть старше. С первого взгляда было видно: отец и дочь. Ещё было заметно, что от матери девушка взяла, всё-таки больше, и это не могло не радовать. Судя по нарядам, они последние несколько лет провели в несусветной глуши. Ну и богатством похвалиться, очевидно, тоже не могли: перед путешественниками в тарелках была какая-то серая каша с куском вчерашнего черного хлеба.

— Вы позволите присесть? — обратился Клейст к мужчине.

Тот оценивающе взглянул на механика и, видимо, признал его достойным совместной трапезы.

— Садитесь, пожалуйста.

Клейст тут же уселся рядом с девушкой, мне же досталось место рядом с её отцом. Соседство не из самых приятных: рядом с человеком такой комплекции уместиться за столом было трудновато, но это неудобство искупал прекрасный вид на интересную девушку. Тут же подскочил официант:

— Что вам угодно, господа?

Клейст решил взять управление на себя:

— Нам угодно графинчик хлебного вина и к нему достаточное количество хорошей плотной закуски.

— Будет исполнено.

В ожидании заказа мы принялись знакомиться.

— Разрешите представиться: Николай Генрихович Клейст, механик.

Прежде, чем назвать своё имя, я искоса бросил взгляд на своего соседа и успел заметить, как он недовольно поморщился. Что это? Снобизм?

— Стриженов Владимир Антонович, гонщик и отчасти промышленник.

Очевидно, толстяк был уже не слишком рад нашему соседству, но отменить свое разрешение без потери лица он уже не мог.

— Огинский Петр Фомич. Из тех самых Огинских.

«Тех самых» было старательно подчеркнуто голосом. Про Огинских я немного слышал и, в первую очередь, конечно, о знаменитом полонезе. Но поскольку никакой титул не был присовокуплен к имени, можно было сделать вывод, что Петр Фомич принадлежит к мелкой побочной ветви рода, ныне обнищавшей и готовой вот-вот угаснуть.

— Дочь моя, Елизавета Петровна, — исполнял обязательную программу Огинский. — Вышла в возраст, и ныне мы следуем в Санкт-Петербург для надлежащего представления в Вареньки в общество.

— Очень приятно, — произнес я и, вспомнив наставления прадеда, присмотрелся к девушке.

Она была мила. Даже, наверное, красива. Но фигуру скрывало старомодное глухое дорожное платье, а лицо — небольшая вуалетка. Впрочем, я сумел рассмотреть, что кожа её чиста и свежа, а щеки, несмотря на темную одежду, лишены болезненной бледности. На такую девушку стоило попытаться произвести впечатление, и я чуточку распустил хвост:

— Мы с Николаем Григорьевичем тоже едем в столицу, но, в отличие от вас, для участия в больших Императорских гонках.

— Так вы тот самый Стриженов, о котором писали «Московские ведомости»? — оживился Пётр Фомич.

— Я не знаю, о ком писали «Ведомости», но среди участников Императорских гонок другого человека с такой фамилией нет.

Огинский достал из внутреннего кармана сюртука газету, развернул её и попытался сравнить лицо на мутной фотографии с оригиналом.

— Определенно, это вы, — заключил он. — Я буду рад скоротать дорогу в вашей кампании.

Тем временем, официант принес запотелый графин с двумя рюмками, две порции яичницы с ветчиной, сырное и мясное ассорти, тонко нарезанный балык осетра, тарелочку с желтым вкуснейшим коровьим маслом и блюдо с ломтями свежего, ещё тёплого хлеба. Конечно, я всё ещё думал о Сердобиной, но мой изголодавшийся организм, оказавшись один на один со столь аппетитным натюрмортом, решил всё за меня. Он задвинул мои душевные страдания куда подальше и просигнализировал: хочу. Клейст, видя это, воспрял духом и разлил беленькую в рюмки. Тут же стало заметно, как сдерживается Огинский, стараясь не глядеть на наше пиршество. Варвара Петровна была более тверда духом, но пытать её гастрономически было бы чересчур жестоко и, как минимум, невежливо.

— Позвольте вас угостить в ознаменование нашего знакомства, — принялся я растекаться словесами.

И, получив согласный кивок от соседа, продолжил:

— Присоединяйтесь, Петр Фомич. И вы, Елизавета Петровна, тоже. Официант, еще одну рюмку и… вы что предпочитаете, мадемуазель? Чай? Кофе? Чашку чая с лимоном. И уберите эту мерзость. Лучше добавьте порцию яичницы господину Огинскому и яйцо всмятку барышне. Надеюсь, я не взял на себя слишком многого?

— Благодарю вас, господин Стриженов.

Огинский тут же повеселел. Судя по его мясистому ному в красных прожилках, в своём поместье он частенько прикладывался к рюмке, и вынужденное воздержание давалось ему нелегко.

— Примите и мою благодарность, Владимир Антонович, — вступила в беседу девушка.

Судя по выражению её лица, серая каша была тем ещё наказанием.

Завязалась непринужденная застольная беседа, периодически подогреваемая жидкостью из графинчика. Елизавета Петровна оказалась весьма эрудированной барышней. И, насколько я мог судить, по меньшей мере, неглупой. Помимо этого, она обладала чудесным, очень мелодичным голосом. А когда она подняла вуалетку, я был буквально очарован блеском карих внимательных глаз. Нет, о чувствах, даже о мимолётной влюбленности речи не было. Но я увидел и ощутил, что помимо Сердобиной есть множество других девушек, красивых и вполне достойных. И нет никакого смысла убиваться по баронессе, которая подложила мне такую вот свинью. Всё по науке, клин клином.

Видя моё настроение, повеселел и Клейст. Он поделился с Огинскими историей своей женитьбы, рассказал об ожидаемом в семье пополнении. И после закономерных охов и ахов поведал о моем холостяцком статусе.

Пётр Фомич тут же воспринял это как намёк на моё сватовство к его дочери. Он тут же надулся, исполнился важности и сообщил, что Огинские — это ого-го! И не пристало им родниться с мещанами, пусть даже с трижды гонщиками. Елизавета Петровна от подобной бестактности пришла в ужас.

— Папенька, что вы такое говорите! — выпалила она.

— Молчи! — обрезал её Огинский. — Помни, что я твой отец, и ты целиком в моей воле, покуда в храме божием не передам руку твою будущему супругу. Род Огинских аж с тринадцатого века, от самого князя Черниговского родословную свою ведет! Сколько таковых родов на Руси осталось? Все повывелись! Все первородство своё словно Исав за чечевичную похлебку продали. Но мы, Огинские, не таковы, мы — вот!

И толстяк грохнул по столу мясистым кулаком, попутно перевернув полупустое блюдо с балыком. К счастью, фарфор уцелел. Наверное, без графинчика водки Пётр Фомич не стал бы так буянить, но вот теперь попробуй, останови его! Будет скакать на любимой коняшке, покуда не свалится.

Господин Огинский принялся перечислять своих предков за последние семьсот лет. Прочие посетители смотрели на него кто с весельем, кто с интересом, а пара дюжих служителей уже подкрадывались со спины. Но Елизавета Петровна храбро подошла вплотную и шепнула ему что-то на ухо. Видимо, это были некие волшебные слова, потому что разбуянившийся помещик как-то вдруг сделался ниже ростом, замолчал и воровато огляделся по сторонам. После чего послушно последовал за дочерью к выходу.

Мы с Клейстом распорядились отнести недоеденное и недопитое в наше купе и тоже отправились обратно. Я чувствовал себя вполне в норме. Хандра и меланхолия исчезли без следа. И только некоторое сожаление осталось о том, что у меня не выйдет познакомиться поближе с этой весьма заинтересовавшей меня девушкой.

— Николай Генрихович, — спросил я, когда мы удобно устроились на диванах в своём купе, — меня грызет любопытство. Вы стояли ближе меня к Огинскому. Скажите, вы не слышали, что были за чудесные слова, которыми Елизавета Петровна столь успешно приструнила своего батюшку?

— Я могу ошибиться, всё же было довольно шумно, — ответил Клейст. — Но мне кажется, она сказала всего два слова: «Степаниду позову».

По прибытии в столицу разгружались мы долго. Осторожно скатывали по стапелям «молнию — первую», потом ещё осторожнее фургон с «молнией — второй». Разумеется, когда мы управились, Огинских и след простыл. Я еще раз вздохнул о неудавшемся знакомстве и выбросил «древний род» из головы. Хлопот и без них предстояло немало.

Проблемы возникли там, где их никто не ждал. В канистре со спиртом, нашим топливом для горелки пароперегревателя, была неплотно закрыта пробка. И, конечно же, пошел запах. Не сказать, чтобы сильный, однако нашлись чуткие и охочие до этого дела люди. Канистру отыскали и аккуратно выкрали, не тронув более ничего. Обнаружили пропажу случайно, и хорошо, что за три дня до старта, а не позже. Однако вместо того, чтобы гулять по столице и любоваться видами, пришлось ехать куда-то на окраину, покупать топливо взамен украденного. Представить только: двадцать литров спирта! А учитывая, что люди порою пьют пока есть, что пить, то, скорее всего, вора уже и не найти.

Купить спирт проблемой не было. Проблемой было сохранить его хотя бы до начала гонки. Складывать вновь в сарай нельзя: поскольку дорожка разведана, никто не помешает тем же самым колдырям заглянуть ещё и ещё раз. Не караулить же по ночам, в самом деле! Решили держать опасную жидкость у себя в номере. А воришек-алкашей я решил наказать. Взял четверик того же спирта, это чуть меньше литра. На этикетке нарисовал череп с костями и написал: ЯД! И в бутыль добавил несколько кристаллов уже известного в аптеках фенолфталеина. Эту бутыль и оставил в сарае вместо похищенной канистры. Сопрут — пусть на себя пеняют.

И вот мы, уже закупившие всё необходимое и оставившие «яд» на складе без спешки катились по весеннему Питеру. Погода была на удивление пристойная. Свежий ветер с Невы раздул обычную для этого сезона хмарь, и под теплое весеннее солнышко выставили на открытую веранду одного из кафе несколько столиков. Гуляющая публика тут же этим воспользовалась: свободных мест было немного. Солидные господа с женами и детьми, молодые парочки, а вот за одним из столиков и вовсе сидит одинокая девушка.

Едва я её узнал, как «молния» тут же остановилась, будто вкопанная.

— Что случилось? — забеспокоился механик.

Но, проследив мой взгляд, успокоился: всего лишь Елизавета Петровна Огинская. Клейст глянул на меня и пробурчал:

— Идите к девушке. Я с канистрой доберусь на извозчике.

— Спасибо вам, Николай Генрихович! Крикнул я уже на бегу.

Огинская прихлёбывала чай, рядом с ней на столе стояло ещё два прибора.

— Добрый день, Елизавета Петровна.

Она подняла на меня глаза.

— Владимир Антонович? Какими судьбами?

— Не поверите, просто проезжал мимо и при виде вас нога сама нажала на тормоз. Вы здесь одна?

— Вовсе нет. Просто моим кузинам срочно потребовалось попудрить носики. Мне же это без надобности.

— Как здоровье вашего батюшки?

— В целом неплохо, но сегодня с утра ему нездоровится.

«Как же, нездоровится ему!» — язвительно подумал я. — «Поди, отсыпается после вчерашнего».

Вслух же сказал:

— Надеюсь, ничего страшного?

— Я тоже надеюсь.

В голосе девушки был слышен сарказм? Я даже не поверил.

— Елизавета Петровна, — продолжал я дозволенные речи. — с момента нашей первой встречи меня терзает жуткое любопытство. Не могли бы вы ответить на один мучающий меня вопрос?

— Я попробую, — лукаво улыбнулась она.

— Кто такая Степанида? Если честно, она мне представляется чем-то средним между фурией и гарпией.

Девушка звонко рассмеялась.

— Сегодня расскажу Степаниде, она до-олго будет хихикать. Степанида — это моя нянька. Маленькая сухонькая старушка, истинный божий одуванчик. Поехать без неё было невозможно: горничных у меня нет. Да и в обществе считается непристойным девушке путешествовать без дуэньи. Кроме того, у неё имеется замечательное свойство: она одна способна утихомирить моего батюшку, когда он раздухарится и примется всем талдычить про величие Огинских.

— Вы, кажется, не слишком уважительно относитесь к его страсти.

— Ах, — она взмахнула рукой. — я просто устала от этих вечных заявлений. По его мнению, я должна выйти замуж не иначе, как за князя. Но дворянам не нужна пусть и родовитая, но бесприданница. За купца же выходить мне, видите ли, невместно, хотя они совсем не против поменять деньги на титул.

Огинская загрустила. Я пустился было утешать её, но тут раздался быстрый топот и на веранду выбежали две девочки лет шестнадцати в нарядных кремовых платьях. По сравнению с ними Елизавета Петровна выглядела гувернанткой.

— Гляди, Катенька, — со смехом сказала одна из девочек. — Стоило нам отлучиться, как Лизон уже кокетничает с мужчиной.

— Лизонька, познакомь нас со своим кавалером! — потребовала другая.

Я поднялся и, кивнув, отрекомендовался:

— Стриженов Владимир Антонович, гонщик. Прибыл в столицу для участия в Императорской гонке. А с Елизаветой Петровной мы познакомились в поезде по пути сюда.

— Екатерина Карамышева, — сделала одна из девочек шутливый книксен.

— Ирина Карамышева, — присела другая.

— Очень приятно, дамы, очень.

— Прошу прощения, — поднялась из-за стола Огинская, — но нам пора. У нас через пять минут примерка платьев. Завтра состоится бал в честь начала гонок, и мы приглашены.

— Мы с механиком тоже приглашены, так что, я надеюсь, встретимся на балу. У вас, Елизавета Петровна, найдется для меня пара танцев? Например, вальс и мазурка.

— Я подумаю, — кокетливо стрельнув глазками, улыбнулась Огинская. Вместе с кузинами перешла улицу и скрылась за дверью портновской мастерской.

Служанка убрала со стола, я спросил кофе и венских вафель. И, смакуя лакомство, попытался проанализировать свои ощущения: эта девушка, Огинская, определенно была не такая, как все. Она отличалась от дворянских дочерей так же, как овчарка отличается от болонок. При этом было видно и воспитание, и образование, и ум. И некая внутренняя сила. Сдается мне, что это не папаша повёз дочку выдавать замуж, а девушка правдами и неправдами собрала требуемую сумму и потребовала от родителя сопроводить её в столицу.

Итак, мы имеем гремучий коктейль: ум, образованность, умение себя вести, характер, умение себя держать и, плюсом ко всему, внешнюю привлекательность, И это всё вместе мне нравилось. Причем, нравилось настолько, что я заподозрил: не влюбляюсь ли? После сеанса самокопания, решил: нет. По крайней мере, пока. Но продолжить знакомство я хотел. И на балу непременно постараюсь с ней встретиться.