Гений МАЗа

Глава 20

Пустыня Эль-Мурейр

3 января на рассвете четвёрка грузовиков с пухлыми олимпийскими мишками на кабинах покинула город Атар в Мавритании и погнала вглубь пустыни Эль-Мурейр. Ни дорог, ни маршрута, задача одна — прибыть в Уадан, он западнее, уложившись в контрольное время, но не позднее 5 января. На стоянке я тряс пилотов, чтоб во время этого участка, наиболее сложного из всех, они опекали нас наиболее плотно. Капитан, командир вертолётного экипажа, заверил, что он только «за», но подчиняется приказу, а приказ велит поступить в распоряжение к Богушевскому, тот и решает — куда лететь. Словно назло, командующий парадом свалил по своим командным делам, наверно — жизненно важным, я оставил летунам для него пространное письмо, полное слёзных просьб и замаскированных угроз, умолял не бросать на произвол судьбы, как случилось в предыдущие три дня, не реже чем раз в пять-шесть часов вылетать по маршруту МАЗов и проводить с нами сеанс связи.

Перед стартом провёл ППР. Объяснил, что на вертолёт надежда слабая. Геныч, в миру Казимир Геннадьевич, пилот четвёртого экипажа, сразу уточнил:

— Серёжа, коль нет у нас командного зачёта «порвись, но трое должны быть на финише в срок», ни при каких условиях не разделяемся?

— Да. Геныч, Иван, Татьяна, Яков! Нет задачи важнее, чем прикатить в Уадан, а потом в Дакар живыми и комплектными. Если кто-то отстал, не факт, что его найдут и спасут. Идём вместе. В безвыходной ситуации поломанного не ждём, а бросаем, распихав людей по трём живым МАЗам, но это только на самый крайняк. В пустыне из наших не останется никто. Один за всех…

— И все лупят одного, — ввернул Мельников, употребив вместо «лупят» нецензурный глагол.

В пустыне стало не до шуток. Самые крупные барханы достигали 300 метров в высоту! Пирамиды Гизы рядом с ними — куличики в детской песочнице. Наветренные склоны пологие, ведут к верхушке и обрываются очень круто, причём подъехать к краю более чем опасно, он поползёт вниз и утянет за собой машину, кувыркающуюся и увлекающую сотни тонн песка, способные похоронить и МАЗ, и его экипаж под слоем в десятки метров, не найти снаружи, не выкопаться самим.

На мягком грунте колёса утопали едва ли не по оси, я просил Лукьянова держать 60–80, тогда грузовик не успевает провалиться, постоянно окликал остальных водителей, настойчиво рекомендуя не идти точно по нашей колее, на ней шанс увязнуть несколько больше, чем на целине.

Ориентиров никаких. Песчаные горы, а в Белоруссии самая высокая гора примерно той же 300-метровой высоты, но над уровнем моря, в Африке постоянно смещаются, карту рисовать бесполезно. Есть только направление на Уадан, выдерживать его крайне сложно, потому что пытались лавировать между дюнами, используя относительные низменности.

К полудню экипаж вертолёта так и не вышел на связь.

— Смотрим температуру двигателей! Татьяна, отчёт! Геныч, отчёт!

Военные, конечно, придумали бы кодовые слова и позывные, «первый, первый, я — сосна, подлетаю к дубу», мы не заморачивались. Про нагрев моторов забеспокоился не зря, начался затяжной подъём, больше двух километров, 400-сильный ярославский движок ревел на двух с чем-то тысячах оборотов, чтоб не падала скорость, Яша давил в пол.

Показались чьи-то следы, ещё не занесённые ветром. Вдоль колеи чужака мы взобрались на возвышенность и увидели дым, а вскоре и французский чёрный капотный грузовик. Когда поравнялись, я не скомандовал остановку. Автомобиль выгорел так, что лопнули стёкла. Пилоты, вполне целые, но нерадостные, сидели на песке в окружении брошенных огнетушителей, один обречённо махнул пятернёй: езжайте, мол.

Попытка вызвать вертолёт, чтоб эвакуировал лягушатников, успеха не имела.

Не знаю, что стало с этими двумя парнями, лишёнными не только транспорта, но и элементарного укрытия, потому что через полчаса налетел сильный ветер, поднявший в воздух тонны песка с единственной целью — кинуть его нам в лобовые стёкла.

Это — кошмар. Здорово стемнело, песчаные тучи заслонили солнце. Видимость упала до нескольких метров. Я приказал сомкнуться и идти вплотную, на грани касания, если заденем соседа и поцарапаем олимпийского мишку на кабине — не велика беда.

— Может, станем? Ни хрена не вижу, как у их арабского шайтана в жопе, — просился Геныч, но я боялся, что элементарно заметёт. Машина среди песчаной пустыни, как говорят наставления, служит прекрасным началом нового бархана, похороненная в его основании.

— Снизить скорость! Продолжать движение!

Ползли, сжигая солярку в оптовых количествах. В левом зеркале Лукьянов видел фары машины Русских, за ним и левее тащился Геныч, замыкала Тихомирова. Кондиционер пока справлялся, дышалось нормально, но говорить стало практически невозможно, свист ветра и гул песка, секущего по кабине, забивал слышимость. По этой причине и сигналить бесполезно, рёв бури перекрывал и пневматические сирены.

Было страшно, без преувеличений.

Со скоростью до 20 мы тащились около 6 часов. Нервы на пределе, глаза слезятся от усилий что-то разглядеть в песчаной мгле.

Вдруг как удар: яркое вечернее солнце, ветер исчез как выключился, песок опал. Мы продолжали путь на запад… втроём.

— Татья-ана! Тихомирова!

Я добавлял самые нецензурные оскорбительные эпитеты, чтоб возмутилась и ответила, даже если слышимость отвратительна до предела.

Только шелест помех. В экипажах Русских и Геныча молчали.

Не скажу, что вполне был готов к ситуации «отряд не заметил потери бойца», но частью сознания предвидел, поэтому решение принял моментально.

— Остановка! Всем выйти из кабин.

Только сейчас подумал, что в этом теле я самый младший член команды, озвучить придётся самые непопулярные меры, но что делать?

— Друзья. До Уадана осталось не более 130 км по прямой. Иван идёт вперёд один и максимально быстро, второй пилот постоянно чешет эфир, вызывая вертолёт. Проверяйте другие частоты. До заката не успеешь, Ваня, останавливайся, ночуй, по темноте запросто собьёшься с пути, не хватало ещё вас искать. В Уадане хватай Богушевского за грудки — пусть немедленно шлёт лётчиков на наш поиск. Координат точных нет, но нужный кусок осмотреть с воздуха — дело плёвое. Мы с Генычем разворачиваемся и чешем назад, между собой держим связь. Ночуем и если не нашли сегодня, на это шансов мало, продолжим завтра.

Русских стащил шлем с головы. Сейчас хотелось бы прохладного лёгкого ветра в волосах, но воздух висел вокруг до невозможности тихий. Здесь чрезвычайно сильны контрасты и переходы — от жары к холоду, от бури к штилю, от ярчайшего солнца к чёрной ночи. Чрезвычайно недружественная к людям земля, не то что средняя полоса России…

— Серёга, ситуация дикая. Мне вас бросать? Не хочу. Но всем ехать — девчонок бросать, тоже никуда. И отсюда до вертолёта не достучишься. Выходит, ты кругом прав. Перекину вам фляги с водой, нам литров 5 хватит.

— Правильно. Вань, в Уадане не задерживайся. Подними волну по поводу застрявших в пустыне и дуй в Дакар. Хоть одна наша машина должна выйти в лидеры! Всего-то осталось… Ты должен победить за нас всех, или мы все проиграли гонку.

Геныч не возражал. Мы с ним развернулись и покатили назад. Яшка загнал нашу на самую вершину огромного бархана, опасно остановившись в каких-то десятках метров от обрыва. Я залез на кабину, с неё на дугу безопасности и в лучах заходящего солнца осмотрелся.

Сигналили. Рёв пневматической сирены слышен на километры. Но ответного трубного гласа не донеслось.

Стемнело. Мы, не удаляясь друг от друга не более чем на несколько сот метров, отгребли назад километров сорок, примерно туда, где Тихомирова ещё наверняка была с нами. Разумеется, на песке не осталось никаких следов, всё замело.

Фиганул в небо сигнальные ракеты. Всего лишь устроил фейерверк, толку никакого.

Когда закутались в спальные мешки и залегли, уснул почти моментально, но зря, снился единственный сон: МАЗ, погружающийся в песок, сначала по колёса, потом по стёкла кабины, затем по крышу, я бросаюсь вслед, раскидываю этот песок, зарываюсь в него как крот, не нахожу машину, она закопалась гораздо глубже и навсегда, пустыня её не отдаёт…

Кошмары преследовали до рассвета.

А ещё подсознание, ничуть не скованное волей и желаниями, бесстрастно сообщило мне очевидную, но ранее отпихиваемую вещь: спасти хочу всех троих, это само собой и не обсуждается, но по-настоящему беспокоюсь только об одной. Валя мне — никто. И всё же не имею права потерять и её.

4 января прошло в столь же бесплодных ёрзаниях, пока не наткнулись на мотоциклиста, он сломал раму байку и ногу себе. Бельгиец. Как-то выжил под вчерашней песчаной бурей, но за следующий день прогрелся на этом грёбаном пляже до обезвоживания. Флягу с водой пришлось вырывать из рук, он готов был высосать литра два.

Это ничуть не приблизило к обнаружению МАЗа, более того, сбылось поганое предчувствие: не прилетел вертолёт. Хоть бы Русских дошёл! А если нет, Константин Эдуардович должен кипятком писать и поднимать не то что вертолёт, а дипломатов СССР в Мавритании и Сенегале. Они, считающиеся странами, перспективными для некапиталистического пути развития, опекаются МИДом и другими разведслужбами Союза более чем плотно.

Что творилось в Уадане, понятия не имею. И с каждым часом всё ниже и ниже шансы найти наших женщин живыми без сторонней помощи.

Мы проутюжили кусок ориентировочно 50×50 километров. Насколько плотно и насколько правильно, без GPS не скажешь. Мотоциклист ныл и просился, чтоб его отвезли к врачу, достал так, что я предложил ему выметаться и продолжить путь самостоятельно. Понял ли он мой ломаный английский, представления не имею. Но затих. Временно.

Когда загорелись звёзды, повторили вчерашний маневр. МАЗ выкатился на вершину самого крупного в окрестностях бархана и протяжно взвыл сиреной, как воет одинокий волк, потерявший свою волчицу. Я, стоя на крыше кабины, едва не оглох. Потёр пострадавшие уши, достал ракетницу и тут заметил у самого горизонта три ракеты.

Зелёная! Красная! Белая!

Скатился вниз кубарем, стараясь не потерять направление из виду.

— Яшка! Это они! Цвета видел?

— Три цвета…

— Эх, мало прожил в Минске, не понимаешь. У БССР свой флаг есть, красно-зелёно-белый и с серпом-молотом.

— Ёпс… Геныч, слышишь нас? Приём! Заводимся, едем!

Я запихнул повыше докучливого бельгийца, норовящего устроиться на моём месте, сел, пристегнулся и воткнул штекер в разъём. МАЗ, не успевший стравить давление в системе, легко снялся с тормозов и покатил, а мы хором обсуждали единственную проблему — как не сбиться с направления, не проскочить мимо…

Сзади в зеркала светили фары Геныча.

И вдруг снова — зелёная-красная-белая!

Если пуляет гонщик из какой-то папуасной страны, цвета которой совпадают с белорусскими, одного в пустыне не брошу, но разочарован буду страшно…

Нет, вот они!

МАЗ лежал колёсами вверх, частично засыпанный песком, три женские фигуры метнулись навстречу в лучах прожекторов. Самая стройная неслась впереди.

Я вывалился наружу с флягой в руках, но Валька сначала даже не взглянула на неё, бросилась на шею, едва не сбив с ног.

— Серёженька! Ты пришёл за мной! За нами!

Губы у неё были такие сухие, что царапали даже мою щетинистую щёку.

— Пей! И это не приглашение к сексу!

Набулькавшись, у Валентины я флягу не отнимал как у мотоциклиста, просипела:

— Да за воду я была готова крокодилу отдаться.

— Потом обсудим меня в крокодильем качестве. Вы в норме?

— Да-а!

А машина — нет. Зацепив тросом, опрокинули её набок, с него поставили на колёса. Тихомирова рассказала, что честно двигалась слева последней, стараясь не терять передний МАЗ из виду, очевидно, всё же слишком отклонилась в сторону. Они почувствовали, что машина начала проваливаться. Видимо, взобрались на верхушку сравнительно небольшого бархана буквально в десятках метрах южнее избранной трассы движения по ложбине между холмами. Своей массой грузовик обрушил песок, принялся скользить вниз и перевернулся вперёд через кабину.

— Больше никогда не поеду на такие ралли! — шептала Валя мне на ухо, пока Мельников с Татьяной откидывали помятую кабину и приступали к осмотру двигателя. — Машина стала свечой, представляешь? Опёрлась своей массой на лобовое стекло, оно треснуло и ввалилось к нам, в кабину повалил песок… Потом бахнулись на крышу, и всё остановилось. По рации до вас не докричаться, антенна где-то внизу, закопана или сломана. Связи нет, мы одни…

— Как в анекдоте про хулиганов: нападавших двое, а мы одни! Валечка, не обижайся. Сам струхнул, когда вы пропали. Это нервное выходит.

— Понимаю. А Иван где?

— Русских? Надеюсь, уже в Дакаре. Должен был просить прислать вертолёт. Ты видишь вертолёт? Я — нет.

— Вдруг тоже сломался, лётчиков ищут… Нет, всё будет хорошо. Серёжа! Спасибо, что меня нашёл. Спасибо, что это был именно ты.

Она буквально впилась в меня, я не возражал, попросил только осмотреть занудного байкера. Валентина подчинилась клятве Гиппократа и профессионально наложила ему лубок.

Вместо «спасибо» неблагодарный пассажир снова принялся канючить «гоу-гоу ту Уадан».

— Что ты пристал? Хотел доктора? Щи из а доктор!

Валя засмеялась, демонстрируя белые зубы на тёмном пыльном лице.

— Щи — всего лишь кислое первое блюдо. Говорить надо: This beautiful young lady is the best doctor in Africa. (Эта прекрасная молодая леди является лучшим доктором в Африке).

— Ого! Откуда такое произношение?

— В Вильнюсе были хорошие учителя. Жаль, почти забыла английский. Здесь французский, местный и… ящерицы, с ними не особо поболтаешь.

Я откровенно дедовал, пользуясь привилегиями капитана, пока команда оживляла МАЗ. Наконец, автомобиль завёлся, огласив пустыню диким грохотом из-за повреждённого глушителя. Консилиум постановил: до Уадана дойдёт своим ходом, правда, без единого стекла в кабине будет несколько ветрено и чуть-чуть невыносимо жарко.

Тронулись минут за двадцать до рассвета. Думал посадить в подранка кого-то из мужиков, но Таня наотрез отказалась покинуть повреждённый грузовик, Люда, наш воробышек в центнер веса, осталась за компанию, для пополнения которой я сунул им колченого байкера. Он привык ездить с ветром в морду, вытерпит.

Валя свернулась калачиком у меня за спиной. Что неприятно — непристёгнутая. Если Яков ошибётся и мы сделаем полный поворот вокруг своей оси, может пострадать.

Потом пожаловалась, что ноги затекли, и просунула их вперёд, голени легли мне на плечи. Пользуясь, что её шлем не подключен к сети, прикрыл микрофон и прошипел:

— Яша! Ваня! Услышу хоть одно хи-хи по поводу её ног, урою!

— Да что ты, капитан! — моментом откликнулся Мельников. — Если прикажешь, махнусь с ней местами. Но тогда мои ноги будут на твоих плечах. Думаешь, это сексуальнее?

Зубоскалили и ехали не торопясь из-за третьей повреждённой машины, прикатили в Уадан в третьем часу дня. Несмотря на пекло, репортёры носились как макаки, щёлкали фотоаппаратами и засыпали вопросами. Без какого-либо толку спрашивали, потому что из французского я знаю только лямур, бонжур и Мирей Матье, Валя скрыла знакомство с английским, переводчик тоже ничем помочь не мог, ибо улетел на вертолёте с Богушевским.

— Как улетел? Почему не за нами?

Меня окружили технари, водители, доктор. Даже повар подтянулся, чтоб встретить пропавшую в песках троицу, и лишь руководитель делегации нашёл дела поважнее. В Уадан, похоже, возвращаться не намерен, поскольку дал команду водителю МАЗа-автоцистерны с авиационным топливом быстрее гнать в Дакар.

Доктор молча протянул свежайшую местную газету с кучей вчерашних снимков ралли. В том числе — с воздуха.

Я обомлел.

— Денис Витальевич, это то, о чём я думаю? Пока мы пропадали в пустыне, он катал журналюг⁈

— Не будем делать поспешных выводов, Сергей Борисович. Одно скажу: других вертолётов здесь нет.

Валя, видевшая моё выражение лица, испугалась. Как боялась меня и Марина после преподанного урока её бывшему на соревнованиях по фулл-контакту. Я — человек добрый. Но если что не так, могу и убить. А здесь слишком многое повернулось не так. И до развязки оставался всего один перегон.

Если опустить промежуточные подробности, финальный акт драмы на африканской земле произошёл уже в порту Дакара, где стоял у пирса советский сухогруз «Космонавт Павел Беляев», готовый принять на борт нашу многочисленную технику, разместить в каютах участников гонки и принять на кормовую палубу вертолёт. Именно около вертолёта мы собрались, в том числе экипаж Ивана Русских, показавший лучший результат среди грузовых машин, второе место получил француз Жан-Франсуа Данту, а должны были мы с Лукьяновым и команда Казимира Геннадьевича, если бы вертолётчики занимались тем, для чего их сюда направил Гагарин, и не подрабатывали воздушным такси. Впрочем, глядя на лица обоих офицеров, я склонен был верить, что товарищ Константин Эдуардович Богушевский их кинул на деньги — или вообще, или наобещал на будущее.

Погрузка задерживалась, бородатый мореман с «Беляева» нервно топал ножкой, ибо простой их лодочки водоизмещением в многие тысячи тонн в ближайшее время выльется в штраф от портовых властей. Причиной отсрочки было отсутствие товарища Константина Эдуардовича, сбежавшего в город вместе с переводчиком Митей, а без начальственной команды грузиться нельзя-с.

Поскольку глава делегации старательно избегал спортивную команду и её капитана, ради которых, собственно, и был откомандирован в Африку, я не видел засранца несколько дней. Оглядев соотечественников, предложил:

— Как капитан команды беру на себя ответственность: грузимся!

Кто-то поддержал, моряк и лётчики — нет. Оказывается, нужен не только Богушевский в физическом обличье, крючок в бумажках поставит любой с начальственным выражением на торце, но и печать, та — где-то в его вещах, точнее — в двух чемоданах, закреплённых сеткой в отсеке позади пилотской кабины. Летуны же, люди военные, исполняли приказ подчиняться главному, и только в случае его явного выхода из строя бразды правления авиацией переходят ко мне.

Выдохнув, чтоб с горячки не напороть лишнего, я объявил, что план действий понятен, решаем проблемы по пунктам.

Оба чемодана упали на песок. Конечно, были закрыты замками, ключей нет, но кожа прекрасно поддалась ножу. И печать нашлась, и много чего любопытного, как раз герой дня подошёл. Я заметил приближение его мощной фигуры пловца и щуплого переводчика Митю, когда на глазах десятков советских граждан пересчитывал извлечённые из чемоданов деньги. Больше всего было французских франков, что логично. Долларов вышло 8 тысяч купюрами по 10 и 20 баксов, довольно пухлая пачка. Кроны, песеты, дойчмарки.

— Что здесь происходит? По какому праву?

Он пытался нагнать в голос властного возмущения, ничем не напугав подготовленных к встрече советских людей, понимавших, что наглый пузырь с одной поездки натырил больше бабла, чем каждый из них заработает за 10 лет. Его обступили. Митя сообразил раствориться, Костик, по имени-отчеству звать его больше не хотелось, оказался со мной наедине, отрезанный от мира враждебно молчащим полукругом.

Он опустил на песок коробку огромного японского магнитофона, наверняка — только из магазина, переплёл руки в наполеоновской позе и высокомерно повторил:

— Жду объяснений!

— А я — от тебя. Ладно, журналюг за доллары и шведские кроны катал, но ты же, гнида, едва не убил нас, оставив без вертолёта!

— За свои действия отвечу только в Москве и не вам. Будьте любезны сложить аккуратно мои разбросанные вещи и инвалюту, мне за неё перед банком отчитываться.

— Если не нравится, жалуйся в полицию Сенегала, Москве до лампочки, что сейчас произойдёт. Ответишь лично передо мной! — я шагнул вперёд, демонстративно наступив ботинком на валяющуюся в песке белую сорочку. — В рыло хочешь?

Тут Геныч чуть было не испортил малину, решив вмешаться. Пришлось орать на него, чтоб спрятал разводной ключ, смерти и увечья нам не нужны.

Гад въехал, что вместо справедливого побивания камнями и затаптывания ногами получает пацанский вариант «раз на раз», расцепил руки и поднял их к лицу, отставив ногу назад. По общей физухе не уступал мне, но провёл ли столько тысяч часов, избивая ни в чём не повинный мешок?

Удар в голову был обманный, а жёсткий и без замаха в солнышко — боевой. Я уложил прямого и непосредственного своего начальника лицом на Сенегал, правую руку закрутил за спину — ровно тем же приёмом, которым одолел ОБХССника. Костик был умнее и не пытался вырваться из мёртвого захвата.

Простонал:

— Отпусти! Хочешь — забирай двухкассетник.

Я перепоручил Казимиру Генычу придержать прохвоста, извлёк аппарат из упаковки. «Шарп-555», предшественник знаменитых трёх семёрок, «роллс-ройс» среди двухкассетников 1970-х годов.

— И что делать, товарищи? Принять от него не могу, вы меня уважать перестанете. Везти в Союз — прилипнет к другим потным ручкам или даже вернётся к Костику. Простите меня!

Под громкое «ах» присутствующих дорогущий аппарат был с размаху брошен о камень, разломился, из батарейного отсека посыпались… Нет, не батарейки, а скрученные в трубочки такого же размера доллары, каждый свёрток навскидку намного дороже погибшей магнитолы.

— Эти спрятанные — тоже для отчёта банку или мне в подарок?

— Серёга! Ты — сила! — хохотнул Лукьянов. — Мне никогда не предлагали такую взятку.

А я — разве знал о начинке? Зато не боролся с соблазном принять «шарп» на хранение и тихонько, чтоб никто не видел, выколупать главный презент.

Некто уготовил мне судьбу оставаться честным советским человеком.

— Лётчики! Мне ему сломать руки-ноги, или так сочтёте выбывшим из строя?

— Дворцовый переворот считаем удавшимся, Сергей Борисович, — согласился командир экипажа. — Грузимся?

Я царственно позволил. Заодно, минуя таможню и паспортный контроль, переправил на вертолёте и Костика, сдав капитану с соответствующими комментариями, валюта перекочевала в судовой сейф.

Наверно, Богушевский и правда пловец, не тонет. Как некая коричневая субстанция. Как здорово, что абсолютное большинство известных мне советских людей — не такие.