Гать

2. Техномагия

И самолет зажатый в рамки

Фотографической оправы

Налево сверху вышел в дамки

А приземлился где-то справа

Певзнер

Тревожно мне, братие, ибо не рождены мы, смертные, для подвига, но токмо во имя искупления собственных прежних грехов, а как их искупишь, ежели единственный путь не совершать новых ошибок — значит не совершать никаких поступков вовсе. Вот только какое тут может быть недеяние? Стоит с утра пораньше пробудиться в келье своей, как сразу приносит радиоточка страшные вести, ибо опять случилось очередное ненастье, мор или какая еще беда земная, надо вставать, подхватимши рясу, бежать в присутствие и спасать, спасать, спасать.

В человецех благоволение Божие проявляется не иначе как через ратный труд, так твердят нам святоотеческие писания, и каждому на месте своем должно творить то, что ему ниспослано свыше, а кто упускает способ послужить другим, тот таким образом отвергает этот дар, и позор ему, и анафема на все времена. Но опять же мы и не ангелы Божии, живущие на небесех, чтобы не попустительствовать слабостям своим и чужим, чтобы не быть подверженным поветриям мирским и греховному наущению. Потому только возьмешь в руки стило да кайло, только двинешь фигуру на шахматной доске, как тут же выясняется, что вроде бы сделал ты лучше, а словно и наоборот, все снова совершенно испортил.

Так уж обустроено в нашем честном государстве, что правит бал тут алчность и скудоумие, однова сумеешь ты преодолеть на мгновение родовые эти грехи, да только стоит тебе при этом лишь зажмуриться в вящем довольстве собой, как тут же обернется дело собственной прямой противоположностью. И вот сиди потом и думай-размышляй, это ты спервоначалу был такой дурак, что не увидел тщетности собственных планов, или же это сопротивление человеческого материала привело к неизбежной расплате. Иными словами, зачастую дело обстоит так — врешь ты напропалую начальству земному и горнему, воруешь как не в себя, греховодничаешь по углам, попросту занимаешь неположенное тебе место, или же наоборот, корпеешь всенощно, трудишься из последних сил, следуешь пути бессеребренничества и нестяжательства — а все одно так и так выходит пшик.

Посудите сами, братие, ужели государю-амператору нашему есть какое дело до того, отчего все сызнова пошло под откос, от глупости, воровства или скотства? Так уж ли ему важно, кто виноват в новой беде, нерасторопность служек или же нелепость отданных им приказов? Впрочем, власти земные и сами не без греха, потому склонны прощать честному слуге за одну лишь его исполнительность и расторопность.

Но куда важнее — суд высший, суд небесный. Спросят тебя на том суде, как мол так получилось, что трудился ты свой век, вертелся ужом, а все едино ничегошеньки у тебя не получилось, несчастье одно. Что ты им тогда ответишь?

С другой стороны посмотреть, братие, уж там-то оправдываться от напраслины нам с вами не придется, по честному счету Создатель судит. Ежели радел и корпел, то не скроешь от глаз Судии из вящей скромности. Коли честно заблуждался и вкладывал всю свою душу в ратный труд — получишь в ответ по заслугам. Доказывать на Божием суде ничего не нужно, там тебя есть, кому рассудить судом праведным.

То есть выходит так — трудись на своем месте, делай дело скромно да усердно, и будет тебе вечная слава не в мире этом, но в мире ином. Так почему же тревожусь я, братие, почему не чувствую честного устатку как единственной благости, дарованной нам в смертной юдоли бытия?

Ужели сомневаюсь я, что окажись на моем месте иной человек государев, то станется он зело эхфективнее в качестве исполнителя начальственных приказов? Да ничуть не бывало! Когда бы узрел я, что труд мой недостаточно хорош, что не справляюсь я, не оправдываю высокого возложенного на меня бремени, что выросло вослед нам поколение младое незнакомое, способное паче нас с вами, братие, приглядывать за государевыми делами и заботами, тотчас бы сбросил парчу с плеч своих и, надемши вериги, отправился в дальние монастырские пещеры, что под замком исподволь обретаются. Молить Господа о прощении, замаливать свои грехи тяжкие, а грехов тех у каждого из нас — не поднять, не взвесить.

И главный из них — ничтожные сомнения в собственных силах. Кто из нас, братие, не ощущал подобной слабости при виде бумаги государева приказа — так мол и так, перевести раба Божьего Имярека с должности былой на должность иную, сургучная печать, подпись энергичным вензелем, шнуровка шелковая, все честь по чести, как положено. А у самого аж руки ходуном ходят, какое еще министерство подвижного состава, я же в жизни своей на панцерцугах исключительно пассажиром катался! И, одновременно, облегчение, что не на спутниковых дел ведомство направили, где совсем, бають, швах дела, там еще никто больше полугода не продержался, чтобы на этап не загреметь с бубенцами.

Запомните, братие, истинно говорю вам, этот вот страх и есть главный грех всякого слуги государя-амператора нашего, ибо не холопское то дело размышлять о причинах и сомневаться в приказаниях, сказано — на подвижной состав перейдем, приказано — на спутниковые дела отправимся. И чтобы со слезами вопиющей радости на глазах! И чтобы безропотным строем!

Чего заелозил, а? Ты что, умнее Самого? Думаешь, не нашлось умников покрепче тебя башкой, чтобы взвесить все за и против и назначить кого следует? Если назначен не кто иной, а именно ты, знать, такова воля провидения и таков положняк внатуре, кхе-кхе, простите речь, внатуре бес попутал.

Так о чем это я, ах, да, главный грех, который исподволь водится за нами, братие, есть грех вящих сомнений, ибо сказано в писании, что не будет Господь действовать через людей, исполненных сомнения и неверия. А значит, следует нам, получив иное назначение, с гордостью принять свой тяжкий крест и нести его далее до самого края земного, если не мы, то кто? Кто удержит державу от грехопадения, кто сломит помыслы супостатов, кто исподволь осторожно поправит вышестоящего в случайном заблуждении, а ближнего — в недостаточном радении?

Правильно, никто.

А потому побудка еще до рассвета, водные процедуры, обязательная молитва и общение с котом (тварь Божья!), десять минут в планке, приседания, снова водные процедуры — на этот раз контрастный душ, после чего сразу же, без промедления командуем денщику вызывать служебный панцерваген до присутствия. А потом — вседенно и всенощно, до трясущихся коленок, до смыкающихся век корпеть над делами государственными.

В меру дарованного нам свыше разумения, в меру данных нам горних сил. Во имя государя-амператора и всеблагого семейства его, во славу народа-подвижника и воина-освободителя, а также всех малых сих, на нас в вами, братие, уповающих.

Про малых сих скажу отдельно, ибо болит моя душа за них, без устали болит!

Если и бывает у меня день нутряной слабости, когда нет-нет да и завоешь в душе напраслину, мол, бесполезен мой труд, напрасны говения, да гори оно все в геенне огненной, как тут же взгляну за обедом на случайного служку, понуро бредущего от моего стола на раздачу, и тут же словно теплеет в душе. Вы ж подумайте, братие, ужели каждый из нас поминает в простоте, что рябчик запеченный, фазан жареный иль вальдшнеп под маринадом, что утоляют наш голод в пылу государственных размышлений, все они кем-то пойманы, ощипаны, приготовлены и поданы нам на блюде с голубою каймой. И не в том ли должна состоять благодарность трудовому люду, чтобы утолять голод свой не ради праздного чревоугодия, которое истинно есть смертный грех, аминь, но только лишь ради подъема сил, необходимого нам днесь в служении государевом. И каждый проглоченный нами кусок истинно должен быть мерой полной переложен в услужение тем самым малым сим, ибо без нашего присмотра тотчас закиснут нивы, сгниют поля, взопреет зерно, пойдут по земле глад и мор и скрежет зубовный и конь блед. А потому с одной стороны будь благодарным за чужой труд, а с другой — помятуй, что без догляда ничего у нас не делается, слишком уж глуп и не инициативен наш народец, слишком ленив, жесток и сребролюбив.

И прозябая в служении своем, братие, мы с вами тем самым не столько самих себя, сколько малых сих вводим во искушение греха, после чего уж жалеть их будет поздно, коли закрыты перед кем врата небесные жизни вечной, так это перед тем, кто пошел против воли властей предержащих. Ибо сказано, что нет власти, кроме как от Бога, а существующие поставлены Богом. Народец же наш таков — стоит только оставить его без надзора, позволить вольности всякие, умерить предписания, повысить расценки, снизить план по надою и опоросу, так сразу же выяснится, что в народе снова пошло леворуционное брожение, как сто лет назад, при дедушке, а значит — снова же грех, содом и разложение.

Бегают все кому не лень по городам, друг дружку за полтину медной монетой или ржаной калач поедом едят и без ножа режут, не спрося пачпорта, кто местный, кто пришлый, кто праведник, кто греховодник, кто высокородный, а кто нищеброд, когда никакой закон не писан, всегда это заканчивается одинаково.

А потому, братие, должно нам недрогнувшей рукой всякое свободолюбивое поползновение душить и нагибать, особливо же необходимо предотвращать всякую крамолу. Сомневаешься в вышестоящем решении? На каторгу! Прикрываешь нарочитой борьбою с казнокрадством продвижение леворуционных идей? В панцерцуг и на пересылку! Сеешь неверие в благость государя-амператора? В застенок и к допросу тебя, кем наущен, кем финансируешься, чей агент! Заплечных дел мастера в замке всегда были в чести, а нынче и тем более, времена пошли непростые, кому еще доверить строгий спрос.

Что-то все разом заерзали, запереглядывались. Сие тоже есть грех сомнения. Ежели поставлена охранка над нами, знать, слаб человек, и даже в наших молитвославных и благонравных кругах завелась, пустила гнилой корень свой тайная крамола. Это все от жадности, я вам так скажу. Даден тебе твой уголок в кормление, так имей же срам, держи себя в руках, не стяжай сверх положенного. Иной делопроизводитель сперва берет не по чину, забывает долю наверх относить, а потом еще и права начинает качать, про закон вопиет, в стенгазету бегает с пасквилями. А ты не путай своих баранов с государевыми!

В нашем служении важно скромность иметь и всему знать меру, а еще важнее — суметь блюсти уговор. Не договорился с кем следовало, не смазал вовремя шестерню государева механизма, ну так и кто тебе виноват. А невиновных, как известно, у нас не сажают.

А еще никогда не хватают зело полезных.

Что есть государева польза, спросите вы меня, братие, и я отвечу. Польза есть всякое благо, пригодное для преукрашения тлена земного. Ответствуешь за твердость монеты? Ну так ответствуй так, чтобы всякому становилось ясно, что без твоего пригляда не то что монетный двор не устоит, но и в целом поступательный рост благосостояния граждан остановится да оборотится вспять. А где недород и голодуха, там начинаются вопросики. На том ли месте сидит Имярек, не зазнался ли, с устатку почиваючи? Не решил ли, что государственные дела и без его веских усилий неплохо обустроены, и, таким образом, не стоит ли сэкономить на казенном довольствии, отправив оного деятеля в дальний тыл, остатки лесов валить?

Задумались. Вот то-то и оно. Человечку государеву должно не преувеличивать собственных былых заслуг, но каждодневными потугами, сиречь потом лица своего доказывать собственную нужность, а наипаче незаменимость.

И тогда никакой охранке не придет в голову подрубать смоковницу, дарующую золотые смоквы, ибо лучшая крыша — это приносимая тобой польза. Впрочем, будь ты хотя бы и семи пядей во лбу или же личным наперсником самого государя-амператора, незаменимых у нас тоже нет. Да отсохнет рука дающая, что возомнит себя важней головы. А голова у нас сами знаете, чья. Потому, братие, не должно нам роптать и на случайные громы в небесех, что случаются порой, ибо есть там, наверху, на что гневаться. Судите сами — пустится кто из нас во все тяжкие, попутает берега, начнет излишне собою любоваться и чванством платить за доверие государя-амператора, тут его самое время в железа!

И вообще, человека в замке красит исключительная скромность. Непотребных танцулек не сотвори, физзарядку не пропусти, одевайся скромно, но и не вводи в соблазн братьев своих излишней скромностью пинжака. Иначе выходит, что все вокруг стяжатели, а ты один бессребренник идейнай.

Во всем, как говорится, нужна мера. Патриотизм, но сдержанный, с достоинством, манор трехатажнай в болотных землях прикуплен, но не в утайку и строго вполовину ниже, чем у прямого начальства. Дети по университетам похабным учатся, но и дом свой не забывают. Спицы у личного панцервагена золоченые, но людишек по дороге в замок лучше на нем не сшибать. Верное мое слово, братие, внемлите.

Ну и в конце концов, следует держать себя в руках. Нахулиганил? Но чтобы не на глазах народа. Завел себе девок вне брака? Покайся честно, отмоли епитимью и иди себе с Богом. Кто не без греха? Разве что государь-амператор един, пусть в скромности своей он сие и отрицает.

А кто путает болотный Бобровель с замковыми кельями, ну так и не удивляйся тогда, даже самый ценный кадр получит свое от подсунутой в неурочный час Самому папочки.

Потому не беспокоит меня догляд охранки замковой — на то и щука подпущена, чтобы карась не дремал, иначе многие из нас живо зазнаются, а это тоже есть грех великий. Тревожно же мне, повторюсь, ибо не рождены мы, смертные, для подвига. А времена нынче грозные, за ними другие приходят, они тоже будут грозны. И думаю я последнее время одну лишь думку — о конечности человеческих сил. Ну хорошо, физзарядка, поклоны образам, постная пища, строгость к другим и еще большая — к самому себе. Но достаточно ли этого для победы над врагом рода человеческого? Не случится ли так, что сделано все, что в наших силах, а все едино тех усилий оказывается в недостатке?

Нет, вы не подумайте, братие, я ничуть не ропщу, и в сомнениях не пребываю. Ибо явлено нам знание всеблагой вести о дарованном свыше гении государя-амператора, который если и спускает нам планов громадье, то исключительно по силам нашим. Однако вот скажите, можно ли назвать подвигом нечто, стопроцентно исполнимое? Что тогда рутина, если таков есть подвиг? На мой малодушный взгляд, братие, подвиг есть то, что совершено сверх плана, поверх реальных возможностей, на разрыв аорты, на вынос тела, под церковные колокола и салют изо всех орудий. Но отчего такая почесть, если не было у тебя никакого иного варианта, кроме как взять и выполнить? Неужели нас тем самым лишают таинства удачи, восторга преодоления, лудоманской дрожи от удачно выпавшей карты? Какой смысл надрываться, ежели всё и так идет по плану, а от границы ключ переломлен пополам?

Да и план, я бы заметил, тоже под вопросом. В чем он состоит — загадка, как скоро должен быть исполнен — мистика, даже когда его планируют пропечатать — невдомек, ибо сроки эти постоянно откладываются. Но даже если бы он был, наконец, раскрыт!

Величайшей ошибкой, считаю я, было бы низводить истинно подвижнические свершения до само собой разумеющейся банальщины. Да и подумайте сами, братие, каким чудом возможно каждый день требовать от человека государева подвигов ратных, чтобы без продыху, без халтуры, без послаблений и так годами? Никак, спешу вас убедить я, сие невозможно.

Чудо оно на то и чудо расчудесное, что редко бывает и отнюдь не метко бьет. Ибо ценность чего бы то ни было измерима токмо же его случайной редкостью. Что и без того под ногами валяется, может ли быть знамением невероятного? Если бы святоотеческие чудеса задарма раздавали всем желающим в базарный день, стали бы они истинным подвигом духовного труда?

Вот то-то же. И я неустанно продолжал и продолжаю бить перед высшими чинами замковой иерархии в громкий набат здравого смысла, слишком высоки последние дни стали ставки, слишком задрано крещендо на хорах, не можно так дальше тянуть, ибо у всякого певчего есть верхняя нота, дальше которой — один лишь задушенный хрип, и мы с вами, братие, уже стоим на самом пороге такого вот предельного надрыва.

Так, что за шум там сзади, совсем ополоумели меня перебивать? Э, але! Куда это все засобирались, лекция еще не закончена! Вот ты, чего суетишься, куда глазами косишь, а ну сядь на место немедленно! Звонок был для лектора! Братие, это провокация, не поддавайтесь, держите строй! Двери, затворите немедленно двери! Разом изгоним посторонних из храма! Бей охранных, мочи козлов! Эй, куда, куда вы меня тащите⁈ Помогите, братие, не совершайте непоправимую ошибку! Я у ленточки раненный! Ты кого бьешь, скотина! Не сметь тащить кавалера орденов и медалей! Врагу не сдается наш гордый каяк, последний парад наступа-ает!.. Занимидруги-иеэ-прихо-одя-а-а…