Продавщица 3: Галя, у нас семидесятые!

Глава 9

Я проснулась в холодном поту. Как и тогда, когда мне приснился неуловимый маньяк по кличке «Мосгаз», державший в страхе всю Москву зимой 1963 года, у меня просто сумасшедше колотилось сердце. В тот раз мне снилось, что я иду по какой-то дороге, кругом туман, а впереди меня с чемоданом в руках шагает высокий зловещий силуэт мужчины в пальто и зимней теплой шапке с завязанными назад ушами. К слову, эта деталь, сообщенная маленьким свидетелем — парнишкой, видевшим Ионесяна, и натолкнула когда-то сотрудников уголовного розыска на правильный путь.

Где я? И почему так темно? Страшно-то как…

Я выпрямилась и села на краешек кровати, вздохнула несколько раз, ровно и глубоко, постепенно приходя в себя. Сонный морок рассеялся, и я окончательно вернулась в реальность. Потом, нащупав в темноте тапки, я протопала к столу и налила себе попить. «Это был кошмар, всего лишь кошмар, ты просто устала, переволновалась, много событий случилось за день, за Катерину Михайловну переживаешь, вот и снится всякая муть…» — говорила я себе, жадно глотая воду.

После двух выпитых стаканов мне стало немного легче. Глаза привыкли к темноте. Проступили очертания знакомых предметов. Сквозь щель между дверью и наличником пробивался едва тусклый свет. О чем-то ругались между собой поэт Женя и Дарья Никитична. Слышался мерный стук. Это чеканил мяч Егор — был у него такой ритуал с утра.

«Ты у себя в комнате, все хорошо, это был просто сон, Галочка-Дашутка, — продолжала я себя успокаивать. — Пора вставать, а то в школу опоздаешь».

Неужто и впрямь уже утро? Ощущение такое, что я вот-вот прилегла. Я кинула взгляд на настенные часы — начало восьмого. Да, так и есть пора вставать. И лучше бы это сделать поскорее, если я не хочу стоять в очереди к туалету и ждать, пока Женек, начавший ежедневно ездить, как он старомодно выражался, «в присутствие», сделает контур своей жиденькой бороденки.

Поеживаясь, я подошла к окну. Длинной вереницей в сторону метро двигались сонные и заспанные люди. Кто-то ехал на завод, кто-то — в институт — каждый по своим делам. Понурая вереница невыспавшихся людей, вынужденных спозаранку вылезать из теплых кроватей. Нередко москвичи, переехавшие из коммуналок старой Москвы в новостройки, старались найти работу поближе к дому: увольнялись с предыдущих мест и поступали на новые. Для рабочего класса это было несложно, а вот сотрудникам институтов, школ, библиотек нередко приходилось ездить через всю Москву. Взять хотя бы нашу Катерину Михайловну — она только недавно переехала в «Сокол», а большую часть жизни провела в многокомнатной коммунальной квартире вместе со своей давнишней подругой Софьей Исааковной.

Кстати, о завуче… Видать, сегодня в школе будет очень напряженный день, и лучше бы мне в учительской не задерживаться. Чего доброго, Катерина Михайловна, застукавшая своего благоверного в постели с девицей на тридцать лет моложе, взбеленится и начнет в присутствии других учителей выяснять отношения. Да уж, продолжать работать на одной работе с бывшим супругом — то еще удовольствие.

В отношения Катерины Михайловны и Климента Кузьмича я твердо решила не вмешиваться. Пожалуй, займу-ка я вежливую позицию наблюдателя… Я уже на опыте поняла, что когда милые бранятся, лучше просто выслушивать и ту, и другую сторону, вежливо кивать, поглядывая на часы, а после — сливаться под любым удобным предлогом («дома плиту забыла выключить», «надо в булочную забежать» или «пора на урок, а то оболтусы мои там без присмотра, того и гляди — класс разнесут»).

Сопереживание и эмпатия — вещи, конечно, хорошие, но если так беспокоиться обо всех и вся, можно с катушек съехать. Вон мне и про Лиду какие-то кошмары сниться начали. Надо бы, кстати, наведаться к подружке под каким-нибудь предлогом. А то сама она не позвонит. Может, конечно, я чересчур волнуюсь, и все в порядке. А может, и нет… Опыт показывает, что часто не такие уж и глупые сны мне снятся.

В учительскую я специально вошла всего за пару минут до начала урока, чтобы быстренько раздеться, взять журнал и бежать стремглав на урок, не выслушивая ни жалоб одной стороны, ни нелепых оправданий другой. В нашей комнате, однако было полно народу, но ни Катерины Михайловны, ни Климента Кузьмича там не наблюдалось. Неужто взяли оба отгул и поехали в ЗАГС заявление на развод подавать?

— Сама таблеток наглоталась, — безапелляционно говорила сухонькая и старенькая Агриппина Кузьминична.

— Или помогли, — вступила в диалог другая дама — преподавательница немецкого.

— Такова судьба, — резюмировал физрук Мэл Макарович, изящно закручивая мяч на пальце, как это лихо делают футболисты. За прошедшие годы он чуть-чуть пополнел, лишился некоторого количества кудрявых волос, но все так же был очень обаятелен и сводил с ума всю женскую часть преподавательского состава. — Против нее не попрешь. Да и немолода она уже была…

— Что ж, нет больше «Ткачихи», — вздохнула химичка.

— Товарищи, ну право слово, — взмолился географ, — хватит сплетничать, как бабушки на лавочке! Помянем человека, и дело с концом! Как говорится, двум смертям не бывать…

— Что-о? — громко воскликнула я. В душе зашевелились самые нехорошие подозрения. В мозгу всплыла фраза, неаккуратно брошенная вчера Катериной Михайловной: «Не мила мне жизнь такая…». Неужто и впрямь она глупость такую с собой сотворила, расстроившись из-за измены супруга? И с чего вдруг она стала «Ткачихой»?

Коллеги мигом повернулись ко мне. Уже особо ни на что не надеясь, я спросила слабым голосом, ища глазами стул, на который можно было бы плюхнуться в случае, если мои опасения подтвердятся:

— А где же Катерина Михайловна?

— Где-где, Дарья Ивановна, откуда нам знать, — пожал широченными плечами Мэл Макарович, — Выходной у нее. Дома у себя, наверное. Чай с вареньем пьет и журнал «Работница» читает. Что еще в таком возрасте делать? Вы же, в конце концов, с ней приятельствуете, а не мы…

В любое другое время я бы, наверное, оскорбилась на такое замечание в адрес подруги, но сейчас готова была прямо расцеловать холеного красавца. Так, значит, с Катериной Михайловной все в порядке? А о чем же тогда говорят коллеги?

— А кто же теперь будет вместо нее на верхушке? — спросила Агриппина Кузьминична.

— Поживем-увидим, — резюмировал географ и поторопил нас. — Товарищи преподаватели, расходимся по урокам. Завуч наша сегодня, конечно, выходная, но это не значит, что можно опаздывать. Не подавайте ученикам дурной пример!

Спустя несколько часов все прояснилось. Стало понятно, о чем судачили в учительской, и кто эта загадочная «Ткачиха», которую «на верхушке» теперь кто-то должен был заменить. Выйдя во время обеда в ближайший магазин за булочкой и кефиром, я все узнала из разговора в очереди. Эту новость сейчас, наверное, обсуждала вся страна. Узнала бы и я о ней, если бы включила вчера вечером телевизор.

Скоропостижно ушла из жизни министр культуры СССР — Екатерина Фурцева, сделавшая в свое время просто стремительную и невероятную карьеру — от работницы прядильно-ткацкой фабрики в Вышнем Волочке до члена Центрального Комитета партии.

Об этой женщине я кое-что знала — прочла в свое время ее биографию. А еще лежа с переломом на больничном, я несколько лет назад посмотрела многосерийный фильм «В созвездии Стрельца», где Екатерину Фурцеву блестяще сыграла актриса Ольга Тумайкина. Понравилась мне и своенравная и безнадежно влюбленная в футболиста Эдуарда Стрельцова дочь Екатерины — Светлана — в исполнении Анны Михайловской. Как ни пыталась юная Светочка понравиться Эдику, на какие ухищрения ни шла, чтобы обратить на себя его внимание, все было напрасно: Стрельцов был влюблен в свою невесту Аллу.

Если честно, я даже не знаю, как Фурцевой удалось, имея такую нагрузку, сохранить в порядке свою нервную систему. А может, и не удалось? Поговаривали, что у нее была не одна попытка самоубийства. В начале пятидесятых она была депутатом Верховного Совета СССР, активно участвовала в так называемом «Деле врачей»… А вот после смерти Сталина в 1953 году, когда «Кукурузвельт» Хрущев занял место Первого секретаря ЦК КПСС, многое поменялось. В конце пятидесятых женщина-политик попала в опалу. Поговаривали, что причиной этому послужили интриги в верхушке Президиума ЦК КПСС, в которую входили Микоян, Брежнев и другие. Фурцеву сместили с должности секретаря ЦК КПСС и назначили министром культуры СССР. Уж не знаю, правда или нет, но говорили, что именно тогда у нее и случилась первая попытка самоубийства. А в 1964 году на пленуме Фурцева поддержала смещение «Кукурузвельта» с поста Первого секретаря ЦК КПСС.

После прихода к власти Леонида Ильича Брежнева всех должностей Екатерина Фурцева продолжала работать, но частичная опала продолжалась. Не ладилось у нее и в личной жизни — муж, как и наш трудовик Климент Кузьмич, оказался любителем сходить «налево». И вот, оказывается, как закончила Екатерина Фурцева свою жизнь… Как переживают сейчас, наверное, ее дочь Светлана и давнишняя подруга — обладательница великолепного голоса Людмила Зыкина!

Класс писал сочинение, шелестя листами тетрадей, а я тем временем прогуливалась по рядам, делала вид, что выискиваю прячущих шпаргалки, а сама думала о случившемся. Да уж, что ни день, то происшествие. Кругом кризис — и на верхушке ЦК, и в отношениях… Но если проблемы рядовой работницы завода Лиды, ее мужа Андрея и Екатерины Михайловны с Климентом Кузьмичом мало волнуют общественность (разве что бабушки на лавочке рады посудачить, кто кому изменил и кто кому глаза выцарапал), то уход из жизни министра культуры — это дело серьезное… Грядут, наверное, большие перемены…

Решив пока не задумываться о столь глобальных изменениях в жизни страны (все равно я никак не могу на них повлиять), я решила купить вечером в местной кулинарии всяких вкусностей и наведаться с сюрпризом в гости к Катерине Михайловне, благо живет она недалеко от школы. Надеюсь, она жива-здорова, и у нее все более или менее хорошо. Посижу у нее часок-другой, удостоверюсь, что все в порядке, а потом двину домой проверять сочинения ребятишек. В ее отношения с супругом-изменщиком я, верная данному себе обещанию, не собиралась вмешиваться — просто хотела убедиться, что с подругой все в порядке.

Однако никто не отозвался. Позвонив раза четыре и постучав как следует в дверь, я так и не дождалась ответа. «Все-таки надо было, наверное, сначала позвонить», — поругала я себя и, присев на подоконник на лестничной клетке, задумалась. Надо что-то делать. Категорически не следует оставлять подругу одну в таком состоянии. Кто же может мне помочь?

Решение, простое, как и все гениальное, пришло мне в голову не сразу. Пулей поднявшись на несколько этажей, я быстро-быстро стала нажимать на звонок еще одной знакомой квартиры.

— Ни сна, ни отдыха измученной душе! — донесся из коридора приятный мелодичный голос. — Да иду уже, иду! Дайте хоть халат запахну.

Я облегченно выдохнула. Можно было уже не волноваться. Этот человек точно поможет и выручит в любой ситуации.

— Привет, Дашута! — открыла мне дверь Софья, которая и впрямь была одета в махровый халат и уютные пушистые тапочки. Она явно спала перед тем, как я заявилась на порог.

— Извини, — смутилась я.

— Да ничего! — беззаботно махнула рукой Софья. — Давай, давай, заходи. Чайку попьем. Я просто сегодня первый день за месяц выходная, вот, поспать решила.

— Тут… это… — продолжала мямлить я. К Софье я относилась с огромным уважением и сейчас мне перед ней было жутко стыдно. Заявилась без приглашения в гости к человеку, который целыми днями расследует преступления и выкроил возможность наконец отоспаться.

— Это, то, — почти рассердилась подруга. — Хватит мямлить. Заходи, говорю! Чего лица-то на тебе нет? Понимаю, раз пришла, значит, нужно. Случилось что? Рассказывай, как есть! Ого, ты еще и пирог с капустой принесла! Отлично!

Заварив чаю и выслушав меня, Софья нахмурилась.

— Значит, говоришь, с любовницей Катя его застукала?

— Ага, — кивнула я, прихлебывая. — Говорит, застукала обоих в кровати.

— На первый взгляд, ничего особенного, — задумчиво протянула подруга. — Измена — не такая уж и редкость. Но мне кажется, что-то тут не то. Знаешь что? Ты посиди тут пока, подожди меня, а я вниз сбегаю, проверю. Не хватало, чтобы сегодня еще одна Катерина на тот свет отправилась.

— А если не откроет? — засомневалась я. — Мне кажется, Катерина Михайловна сейчас попросту видеть никого не хочет. Сидит одна дома, плачет да раны зализывает.

— Хорошо если зализывает, а не наносит, — мрачно сказала Софья и надела туфли. — Не первый год в органах работаю, знаю, что в любом возрасте от любви кукушка может слететь. У нас тут одну на днях спасали — вены себе вскрыла, хорошо хоть вовремя успели. Не откроет — вызову наряд, выбьют дверь. Сиди, жуй пряники. Я скоро.

Ждать и впрямь долго не пришлось. Через полчаса на пороге появилась Катерина Михайловна под конвоем подруги. Так я и знала — она была дома. Не открыть Софье, зная ее решительный нрав, она побоялась и выложила все как есть. Событиям, развернувшиеся в хрущобе на окраине Москвы, позавидовали бы все сценаристы латиноамериканских сериалов.

В общем, дело обстояло так. Крайне возмущенная поступком неверного мужа, Катерина Михайловна побросала прямо у дома сумку с провизией и вещами Климента Кузьмича, которые сначала заботливо для него собирала, и вечерней электричкой умотала обратно в Москву. Дома она с превеликим наслаждением расколотила сервиз, который коллеги подарили паре на свадьбу и, решив избавиться от всего старого, включая мужа, выгребла из шкафа его вещи и понесла на помойку. Оставлять в квартире хоть что-то напоминающее о присутствии изменника, она не могла. Ей буквально казалось, что ее везде преследует запах его ужасного одеколона «Шипр».

Вынося к мусорным бакам штаны и рубашки Климента Кузьмича, Катерина Михайловна внезапно столкнулась с соседом — интеллигентнейшим профессором Орестом Дмитриевичем. Было ему уже хорошо за шестьдесят, а может, и все семьдесят, но держался он молодцом — бегал по утрам, не пил, не курил, и мог подтянуться на турнике в свои годы целых десять раз! Орест Дмитриевич был, как и многие здешние жители, бывшим обитателем комнаты в огромной московской коммуналке. Только несколько лет назад он наконец получил ордер на отдельную квартиру.

Катерине Михайловне пожилой профессор явно симпатизировал: вежливо здоровался, целовал ручку, убедившись, что никого рядом нет, поддерживал ничего не значащий разговор о погоде… А на восьмое марта внезапно презентовал ей большой букет хризантем.

— Вот, наверное, Даша, за кого надо было замуж выходить, — вздохнула тогда Катерина Михайловна, ставя хризантемы в вазу. В тот день я с тортиком наведалась к ней в гости, — интеллигентнейший человек, профессор. Никаких тебе «ложить», «садить», «польта»… Знали бы Вы, как меня это коробит! И никаких поездок на эту дачу, будь она неладна! Ну и что, что мужчина в возрасте… Всего на одиннадцать лет меня старше. Зато с ним интересно! А галантен как! И одевается хорошо, пахнет приятно! А деревенские манеры Клима мне уже поперек горла сидят. Подарил сегодня пожухлую мимозу и табуретку, которую сам же на уроках труда у себя сделал.

В общем, вернувшись с дачи, выпустив пар, подметя осколки сервиза и попутно пожалев, что не сдала его в комиссионку (выручила бы хоть какие-то деньги), обманутая жена решила: пусть будет око за око! А посему, накрутив кудри и щедро сбрызнувшись духами «Красная Москва», она решила не медлить ни минуты и пригласила Ореста Дмитриевича на чай следующим вечером. Тот, разумеется, согласился, мигом нацепил свежую рубашку, побрился электрической бритвой, нарыл в шкафу галстучишко посовременнее и, как полагается, с букетом свежих цветов заявился на порог.

Однако вечер оказался совсем не томным. Спустя два часа общения Катерину Михайловну начало клонить в сон. Орест Дмитриевич, оказывается, был хорош только для «смолл-толка», то есть разговора ни о чем. А вот при длительном общении с ним было неимоверно скучно. Говорил он только о своей работе в душном и пыльном архиве, различных способах омоложения, поездках в санаторий и о том, какой красавицей была его бывшая жена.

— Вам бы, Катерина Михайловна, схуднуть немного… Вы вообще были бы женщиной моей мечты, — допивая пятую рюмку ликера, брякнул старик, и глаза его умаслились. Своей морщинистой ладонью с аккуратным маникюром он начал поглаживать полную длань подруги, лежащую на столе. — А вообще — зачем Вам работать? Настоящей женщине это без надобности. Она должна вдохновлять своего мужчину. Да и возраст у Вас уже совсем не юношеский…

«Ах ты ж старая кобелина… И ты туда же! — подумала Катерина Михайловна. — Что-что, а Климент Кузьмич ни разу никакого замечания ни о возрасте, ни о моей внешности не делал. Наоборот, все время приговаривал, какая я у него сладкая пышечка. И про работу ни разу не заикнулся. „Хочешь, говорит, работай, не хочешь — не работай. Ты у меня все равно, Катюша, умница“. А этот под старость лет задумал из круга квадратик делать».

Однако, вспомнив о недавних событиях, подруга осеклась. Каким бы добрым, свойским и простым ее уже почти бывший муж ни был, факт остается фактом — он ее предал.

— Знаете что, Орест Дмитриевич, — деликатно сказала подруга, аккуратно высвобождая руку. — Вам пора. А мне еще учебные планы к завтрашнему утру надо проверить.

Мачо на пенсии был явно расстроен, что ему дали от ворот поворот, но вида решил не показывать. Все так же галантно поцеловав Катерине Михайловне руку, он промокнул губы салфеткой, раскланялся, оделся и открыл дверь в прихожей.

На пороге стоял Климент Кузьмич, шею которого надежно фиксировал медицинский воротник. Точно такой же воротник периодически ношу я, когда протрузии в шее начинают заявлять о себе. Выглядел провинившийся муж не то чтобы очень хорошо. Одной рукой он опирался о стену. Было видно, что каждое движение в спине и шее доставляет ему страдание.

— Ты, Катенька, все не так поняла, — заныл он, глядя в пол, и уже было приготовился толкать заранее заготовленную объяснительную речь, как вдруг, увидев чужие ноги в мужских ботинках, поднял голову и переменился в лице.

— А это что за хлыщ профессорский? — заорал он, забыл о боли и грозно двинулся своим мощным телом на престарелого ловеласа. — К жене моей вздумал клинья подбивать, мышь архивная? А по мордам?

Орест Петрович, даром что старик, с резвостью двадцатилетнего парня, застуканного в женском общежитии ночью, отпрял в сторону, выбежал из квартиры и понесся вниз по лестнице, обронив шляпу.

— Сомбреро свое забери! — продемонстрировал знание испанского языка Климент Кузьмич и, нагнувшись, хотел было поднять шляпу и бросить ее вслед профессору, однако внезапно заорал от боли и скрючился, упав прямо на пол.

— Клим, дорогой! — забыв об обиде, кинулась к мужу Катерина Михайловна. — Что с тобой? Опять спина, да?

— Она, будь она неладна, — прохрипел муж. — На крышу полез, там меня и скрючило. Свалился, лежу, ору от боли. Мимо Ира шла из сельпо. Она за жиром барсучьим домой сбегала, в дом меня оттащила, до кровати доперла и спину мне натирала. А тут ты заявилась. Испугался я, растерялся. Со стороны-то и впрямь нехорошо выглядело. Подумал, что ты не поверишь. Ира вообще бледная от страха была. Собиралась с утра зайти ко мне, укол сделать. Да видно, побоялась. Так еле-еле и добрался до дома. Михалыч, сосед, в город ехал на своем «жигуленке», я и напросился к нему в попутчики.

— А что я должна была подумать? — растерянно сказала жена, на ходу придумывая, как объяснить ни в чем не повинному супругу, почему все его вещи, включая исподнее, теперь покоятся в мусорном баке.

— Не знаю! — вдруг, поморщившись от боли, поднялся и выпрямился супруг и серьезно поглядел на жену. — Я, Катя, конечно, селюк безграмотный, только пилить да строгать умею, однако и у меня своя гордость имеется. Хочешь жить с этим профессором — пожалуйста. Но меня ты больше не увидишь. Тебя я делить ни с кем не собираюсь. Завтра же на развод подам! — и, тихонько ойкая и держась за стенку, он направился восвояси.

— Что же делать? — заламывая руки, голосила Катерина Михайловна. Слушая ее, мы с Софьей не знали, то ли плакать, то ли смеяться. — Клим — он не доктор наук, конечно, зато свой, простой, хороший! Никогда меня ничем не попрекал! И не виноват он оказался!

— И смех и грех… Ладно, сидите тут обе, пирог ешьте, я сейчас, — снова поднялась Софья. — А я пойду-ка кое-что проверю.

Еще через полчаса в ее сопровождении в дверь ввалился усталый, грязный и не очень трезвый Климент Кузьмич. Как и предполагала Софья, он не придумал ничего лучше, чем пойти заливать горе к соседу.

Не мытьем, так катаньем, мы все же заставили супругов поговорить и помириться. А когда все выяснилось, я еще раз восхитилась Сонечкиным умением сглаживать острые углы и договариваться с людьми. Мне кажется, в наши дни она могла бы сделать великолепную карьеру семейного психолога.

— Милые бранятся — только тешатся! — резюмировала Катерина Михайловна, нежно прижимаясь к мужу. — Мы пойдем. Дашенька, не забудьте, у Вас завтра в пятом классе диктант!

— Ну и отлично! — довольно потирая руки, сказала Софья. — Конфликт исчерпан, ячейка общества прошла проверку на прочность. Всё в ажуре! Давай-ка, Даша, еще по чашечке чайку!