Продавщица 3: Галя, у нас семидесятые!

Глава 5

Я обернулась и попятилась, не узнав незнакомца. Ко мне быстрым шагом приближался длинноволосый и очень странно одетый парень. Откуда он знает меня? И что ему нужно? Может, городской сумасшедший?

В тот воскресный поздний вечер я возвращалась домой от Катерины Михайловны. Ее новоиспеченный супруг Климент Кузьмич заночевал на своей даче — нужно было закончить кое-какие работы по хозяйству и заколотить на зиму ставни старого деревянного дома, которому, как и лысому вождю коммунизма, уже стукнуло под сотню лет. Дом этот построили еще бабушка и дедушка Климента Кузьмича, как только поженились. Там он родился незадолго до революции, там же прошло его детство. Эта постройка пережила уже две войны. Много раз ее переделывали, перекрашивали, перекладывали крышу. Однако старый дом — он и есть старый. По-хорошему, эту развалюху давно пора было снести, тем более что уже совсем близко к ней подбиралось строительство нового жилого массива. Катерина Михайловна втайне ее ненавидела, как и все дачные работы, но, зная, как дорог этот дом ее супругу, помалкивала и попросту выдумывала всяческие недуги и срочные задания, как только на горизонте начинали маячить садово-огородные работы.

— Мне, Дашенька, проще мешок картошки на рынке купить, чем буквой «зю» все лето стоять, — доверительно сообщила она мне.

— А почему Вы так напрямую и не скажете Клименту Кузьмичу? — удивлялась я.

— Не поймет, — вздыхала новоиспеченная жена. — Он же там вырос. Там и юность его прошла. А как с фронта вернулся, в Москву приехал, на завод устроился, общежитие дали… Но все равно — каждые выходные он как штык там. Вот и придумываю отговорки.

И в эти выходные, когда Климент Кузьмич отправился «стоять буквой "зю», Катерина Михайловна позвала нас с Софьей Исааковной в гости. До позднего вечера мы пили чай и рассказывали друг другу разные истории из жизни. Я была невероятно рада видеть обеих своих приятельниц, а посему домой не спешила. А когда Катерина Михайловна достала ликер и коробку дефицитных шоколадных конфет, уходить и вовсе расхотелось.

— Ежели не хотите домой ехать, то оставайтесь, Дашутка, голубушка, — любезно предложила мне хозяйка дома. — Только нужно будет потесниться. Второго дивана у нас уж, извините, нет. Придется Вам либо валетом со мной спать, либо, если хотите, матрас могу надуть, на полу ляжете.

— А Софья как же? — полюбопытствовала я. — Может, тоже хочет остаться?

Тут я внезапно обратила внимание, что на вешалке в прихожей висели только моя куртка и плащ Катерины Михайловны.

— А где же твои вещи, Соня?

Софья благодушно рассмеялась.

— Так мне идти-то недалеко, Даша. Квартиру в этом же доме дали, я тебе не рассказывала разве? Выхлопотала наконец-то. Тремя этажами выше живу в этом подъезде.

— Здорово, — порадовалась я. Наверное, государство все-таки оценило по достоинству заслуги Софьи Исааковны. Еще бы: именно благодаря ее настойчивости и целеустремленности милиция и вышла на след неуловимого «Мосгаза».

От ночлега я решила отказаться, понимая, что Катерина Михайловна предлагает его, скорее, из вежливости. Квартирка у них с Климентом Кузьмичом была маленькая, тесная — всего тридцать метров, стандарт, немногим больше современных квартир-студий, коих полно в «человейниках» на окраинах больших городов. Да и уставала очень теперь моя коллега на работе. Еще бы! Столько хлопот навалилось! Скорее всего, она, украдкой поглядывая на часы, уже мечтает выпроводить гостей и попросту завалиться спать.

— Нет, я все же домой, наверное, поеду, — решительно сказала я. — До метро не так уж далеко, пешком через дворы быстро дойду. Да и район уже обжитой, бояться нечего.

Новый район, куда переехали обитатели расселенных в шестидесятые годы московских коммуналок, и впрямь уже мало напоминал новостройки. За семь лет он превратился в обжитое место. Появились детский сад, поликлиника, не один продуктовый магазин…

— Ну как хотите, Дашутка, — быстро ответила Катерина Михайловна, будто боясь, что я передумаю. — Вы уж извините, что давно Вас с Софочкой не приглашала. — Дел навалилась куча, да еще и жизнь семейная…

— Так семейная жизнь — это же хорошо! — снова подала голос Софья. Она, как и моя давнишняя подружка Вера, обычно говорила мало.

— Хорошо-то хорошо, — вздохнула Катерина Михайловна. — Да хочется иногда просто одной побыть, понимаете, девочки? Раньше у меня как было? Иду вечером с работы, кое-какую еду готовую захвачу себе в кулинарии, приду домой, разгорею и сижу, телевизор смотрю или радио слушаю. Захотела — в девять вечера спать завалилась. Захотела — в воскресенье гуляю по городу целый день или дома телевизор смотрю, никто и слова не скажет.

— А теперь что изменилось? — полюбопытствовала я, застегивая осенние сапожки. Их, к счастью, покупать не пришлось — они обнаружились в моей комнате, в шкафу. Там же нашлось и легкое пальто. Это было очень кстати, потому что не пришлось тратиться. Да и тратить, собственно, было пока еще нечего. Свою зарплату я еще не заработала, а мелочи в карманах Дашиной одежды не обнаружилось.

— А теперь я, придя с работы, на вторую вахту заступаю, — сокрушенно сказала Катерина Михайловна, машинально покручивая золотое кольцо на безымянном пальце правой руки, как будто пожалела о принятом когда-то решении и ей отчаянно хотелось его снять. — Климент Кузьмич парочкой готовых котлет из кулинарии не обходится. Он в деревне вырос, в многодетной семье. Там было принято готовить сразу и много. Если котлеты — то сразу четыре противня минимум. Если борщ — так в кастрюле размером с бак, в котором я белье кипячу. Я ему уж говорила, говорила: «Клим, дорогой, ну не могу я неделю есть борщ, понимаешь?». А он уперся в свое и талдычит: «Ничего ты не понимаешь, еды должно быть много. А если гости придут?». Ну так для гостей я и шарлотку могу сделать. К нам голодная рота солдат не приходит. А еще я раньше двенадцати теперь не ложусь — то планы учебные проверяю, то родителям домой звоню, если учителя жалуются. А ему, видите ли, очень нужно, чтобы я рядом с ним сидела в обнимочку и выпуск вечерних новостей смотрела.

Я грустно улыбнулась, чуть отвернувшись, чтобы расстроенная новоиспеченная жена меня не видела. Да уж, знакомо. Любовная лодка разбилась о быт. Такое часто случается, когда взрослые уже не молодые люди начинают жить вместе, особенно — если у одного или сразу двоих не было опыта совместного быта. У каждого человека уже к тридцати годам, как правило, есть определенный набор бытовых привычек, от которых он отказывается или вовсе не собирается, или делает это, но крайне неохотно.

Мы с Георгием поначалу тоже ссорились из-за невынесенного мусорного ведра или забытой в раковине грязной тарелки, а потом, разбив парочку тарелок в пылу ругани, решили не испытывать больше наш союз на прочность и обратиться за помощью к психологу. И нежданно-негаданно спустя пару-тройку месяцев наша пока еще не очень крепкая семейная лодка перестала биться о быт и начала тихо-мирно покачиваться на волнах. Нет, ее, конечно, иногда потряхивает, но мы с этим справляемся. А ссоры из-за грязной посуды вообще сошли на нет, как только мы купили посудомоечную машину. Вообще, как я поняла, многих конфликтов можно избежать, если проблемы сразу обсуждать, а не замалчивать.

Но Катерина Михайловна со своим Климентом Кузьмичом живут, к сожалению, совсем в другое время. Ни она, ни он, ни даже Лида к психологу не пойдут — тогда это просто было не принято. Вот и жили семейные пары годами и даже десятилетиями, копя обиды друг на друга. Ну ладно, не мое это дело. Молодые бранятся — только тешатся. Катерина Михайловна с Климентом Кузьмичом — люди пожилые, опытные, мудрые. Разберутся и без меня. А вот подруге Лидочке надо как-то помочь…

— Здравствуйте, Дарья Ивановна! — повторил длинноволосый парень в джинсах, неожиданно подскочивший ко мне. — Не узнали? Извините, не хотел напугать.

Я опустила сумку с тетрадями, которую прижала к груди, приготовившись к обороне, и вгляделась в его лицо. Длинные рыжие волосы обрамляли плечи, а руки с тонкими музыкальными пальцами держали какой-то круглый длинный футляр, который я издалека приняла за палку. С такими обычно ходят художники.

— Сережка? — облегченно выдохнула я. — Вот так вымахал! Ну точно! Ты же говорил, что тут где-то живешь!

— Ага, — рассмеялся бывший школьный «хулиган» Сергей Лютиков. Он был одним из восьмиклассников, шефство над которыми мне поручили во время моего прошлого путешествия в Советский Союз. Почему-то моя реакция не вызвала у него удивления. Может, мы и впрямь давно не виделись? Скорее всего, так и есть… Школу-то он давно окончил. Бывшие выпускники не захаживают к своим учителям каждый день.

— Тыщу лет Вас не видел, — затараторил парень, осторожно беря у меня из рук сумку. — Я помогу? Ого, тяжеленная какая! Опять «кирпичи», то есть тетрадки носите? Пойдемте провожу до метро! Уж извините, что первого сентября к Вам не зашел, на работе допоздна засиделся.

И он уверенно двинулся вперед. Я засеменила следом.

— Расскажи хоть, как жизнь у тебя сложилась, — поинтересовалась я. — Слышала, в Суриковском институте учился?

— Да, поступил, правда, не с первого раза. Пришлось попотеть, чтобы пробиться. Окончил год назад, работаю вот в театре художником-оформителем, — охотно откликнулся Сережка. — Живу тут же, с мамой и отчимом… Скорее бы съехать, что ли. Надоело…

На мгновение я узнала в этом рослом сутулом парне робкого, застенчивого и неуверенного в себе парнишку-восьмиклассника, который был невероятно талантлив, но страдал от кучи комплексов. В семье ему приходилось несладко: мать и отчим были заняты собой и на ребенка особого внимания не обращали. Поэтому, собственно, он и связался поначалу с местной шпаной и проиграл в карты главарю по кличке «Гвоздь» сумму, в то время эквивалентную целой зарплате учителя.

Тогда я долго думала, как же наконец донести до Сережкиных родителей, что надо бы хотя бы иногда заниматься ребенком. Не придумав ничего лучше, я решила воспользоваться своим статусом классного руководителя и заявилась к ним на порог, почитав предварительно несколько статей по педагогике. Однако из этого визита ничего хорошего не вышло.

— Наш стервец опять чего-то учудил? — равнодушно спросила меня открывшая дверь женщина в фартуке с холодным, будто каменным лицом. — Так и знала. Иначе бы не пришли.

— Эмм… учудил? — глупо переспросила я. Все научные термины и определения мигом вылетели у меня из головы. Кажется, с матерью, не называющей своего ребенка иначе как «стервец», все разговоры бессмысленны.

— Ну да… А чего хотите-то? Не просто же так Вы на порог заявились, — не предлагая войти, поинтересовалась Сережина мама.

Набрав воздуха в легкие, я вспомнила наконец заготовленную речь и попыталась крайне вежливо, но настойчиво намекнуть ей, что с ребенком неплохо бы хотя бы иногда разговаривать и интересоваться его жизнью.

Мои самые худшие предположения оправдались. Сережка был абсолютно прав: на него попросту было всем начхать.

— Нам с мужем некогда с ним возиться. Он не грудной ребенок, а большой парень. Какие там у него «проблемы в общении», нам совершенно все равно. Сам пусть со своими «тараканами» разбирается. Нам деньги нужно зарабатывать. — резким, рубаным тоном протявкала горе-родительница и захлопнула дверь перед моим носом. Поняв, что тут глухо, как в танке, больше я визитов не наносила. А Сережкиной родительнице даже посочувствовала — вряд ли такую мать может ждать хорошее отношение в старости от ребенка, которого она презирала всю свою жизнь.

Тут я снова обратила внимание на то, как сейчас выглядит Сережка. Длинные волосы, широкие джинсы, какие-то странные аляповатые ботинки… Неужто передо мной настоящий «олдовый» хиппи? Как интересно! Надо бы расспросить его, как живут и чем дышат неформалы семидесятых, «дети цветов». А то кто его знает, вдруг мое теперешнее путешествие будет совсем коротеньким, и уже завтра я снова проснусь в двадцать первом веке, рядом с моим женихом Георгием.

— Make love not war? — нерешительно спросила я у него.

Сережка с удивлением воззрился на меня, а потом рассмеялся.

— Ну да… а что?

— А не боишься так по улицам ходить? Вдруг шпана пристанет…

— Да не… той шпаны, которая вокруг «Гвоздя» крутилась, тут уже нет, — рассудительно сказал Сережка. — Он на кражах квартир в итоге попался и сел. Не надумал ничего умнее, как телевизор у соседки вынести. Помните, Володя тот, «Мосгаз» который, тоже на этом погорел? По номеру быстро вычислили. Как «Гвоздя» «закрыли», так все и разбежались. Да они и раньше меня не трогали, после того, как я в карты выиграл.

— А где теперь этот «Гвоздь»?

— Понятия не имею, — равнодушно пожал плечами Лютиков. — Я с ним не разговаривал после той игры в карты. Он меня тогда десятой дорогой обходить стал.

— А где ваши собираются обычно? — продолжала я расспросы.

— А Вам зачем? — спросил Сережка, с любопытством глядя на меня.

— Ну… так… исключительно из научного интереса, — на ходу придумала я. — Я же педагог, нужно знать, чем живет и дышит теперешняя молодежь.

Мы двинулись к станции метро «Сокол». Я едва поспевала за выросшим Сережкой. Тот, заметив, что мне неудобно за ним семенить, сбавил шаг. По дороге бывший восьмиклассник кое-что рассказал мне о культуре хиппи, а я, внимательно его слушая, параллельно пыталась вспомнить все, что уже знала на тот момент.

Насколько я помню, движение хиппи захлестнуло столицу в конце семидесятых годов. Представителей этого течения легко можно было отыскать почти в каждом крупном городе СССР на так называемых «тусовках». В Москве же основными местами сбора были «Психодром № 2», «Фрунзенский садик» (на улице Знаменка), «Пушка» (Пушкинская площадь), Арбат или «Гоголя» (Гоголевский бульвар).

В массовом сознании в те годы слово «хиппи» вызывало в большинстве своем негативные ассоциации. При слове «хиппи» многие представляли себе неопрятных молодых людей с длинными волосами, бездельников, в общем, полную противоположность культивировавшемуся тогда образу «строителя коммунизма». Вот парень, поехавший строить БАМ — другое дело… Тот — образец для подражания, идейный и сознательный гражданин.

Для обывателей хиппи просто бездельниками, хулиганами, тунеядцы. Этих странноватых парней и девчонок недолюбливали так же, как когда-то стиляг. Они и впрямь пришли на смену стилягам, но если первое движение зародилось внутри СССР, то культура хиппи, пришедшая из так ненавидимых многими Соединенных штатов Америки, со временем охватила весь мир.

Как мне рассказал Сережка, хиппи были довольно дружелюбными и не оставляли своих в беде. Так, любой мог прийти в популярное у «хипарей» место и сказать: «Чуваки, мне негде ночевать!». Московские хиппи не оставляли бедолаг в беде: давали ночлег, еду, помогали…

Быть хиппи по тем временам было довольно опасно. Люди, ходящие по улицам в майках с бахромой, фенечками на руках и в волосах, воспринимались обществом в лучшем случае как городские сумасшедшие. Им не просто кричали вслед обзывательства и насмешки: могли схватить за одежду, избить, потащить в полицию…

— У нас Кирюха есть, из Ленинграда приехал, в «Мухе» учился, — рассказывал Сережка. — Так он в знак протеста вообще стал босиком ходить. Его в метро пускать перестали, так он выкрутился — теперь, когда к эскалатору подходит, вьетнамки надевает и идет.

Судя по тому, что рассказывал Сережка, хиппи были довольно безобидными и безопасными для общества, поэтому поводов для привода в милицию не давали. Они хоть и вели свободный образ жизни, путешествовали по Союзу автостопом, но все стояли на учете по месту прописки и строго докладывали о своих передвижениях. Хлопот не доставляли.

— Милиция нас не трогает, — доверительно сказал мне Сережка. — А вот «Контора»…

— «Контора»? — удивленно переспросила я… Это же…

И тут я запнулась. Внезапно мне вспомнился разговор с моей закадычной подружкой Лидой, который случился еще в пятидесятых…