Продавщица 3: Галя, у нас семидесятые!

Глава 16

Едва я вошла в коридор квартиры, как в нос мне ударил резкий запах. Этот аромат я, прожившая почти с десяток лет в квартире мамы моего сожителя Толика, обожающей подбирать на улице и притаскивать домой дворовых кошек, точно бы ни с чем не перепутала. Надеюсь, тут хвостатых рабовладельцев хотя бы меньше, чем десять. Именно рабовладельцев — хозяина у кота быть не может, есть только обслуживающий персонал.

Навстречу мне, вальяжно потягиваясь, очевидно, после недавного сна, вышел здоровенный толстый котяра. Будка у него была едва ли не шире, чем у самого хозяина. Внимательно осмотрев меня, точно охранник школоту на входе в ночной клуб, кот напоследок окинул меня презрительным взглядом и удалился вдаль по коридору, грозно мявкнув и подняв хвост трубой. Он явно сразу дал понять прибывшей гостье, кто тут хозяин. Я даже немного заробела.

— Заваливай, — повторил Макс, снова обдав меня ароматами вчерашних возлияний. — Да, кстати, забыл тебе сказать — это Барон. Разувайся и проходи. Щас пожрать че-нить сообразим.

Ну что ж, Барон так Барон. Вряд ли горделивого кота могли звать как-то по-другому — только «Барон» или «Император», ну на худой конец — «Хозяин». Повесив пальто на вешалке, я стянула ботинки, мысленно загадав, чтобы Барон их не пометил, и вытащила из сумки предусмотрительно захваченные с собою тапки.

Квартира, в которой обитал странноприимец Макс по кличке «Зингер», была по размерам меньше моей московской коммуналки — всего пять комнат.

— Ты один тут живешь? — полюбопытствовала я.

— Нет, конечно! — изумился хозяин, шаркая рядом со мной по коридору. — С дуба рухнула? Откуда у меня такая квартира? Моих тут только две комнаты.

— А почему две?

— Ну, вышло так. — пожал плечами Макс. — В одной бабушка с дедом жили, они уже умерли, в другой — я с родителями. Родителей тоже уже нет. Семьей пока не обзавелся. В одной сам живу, в другой чуваки с герлами вписываются. Да ты не боись, не обидим тебя. Ты герла зачетная, Клаус много хорошего про тебя рассказывал. Замужем?

— Нет пока, — коротко ответила я. Посвящать других в подробности своей личной жизни мне не хотелось.

— Так давай с нами летом автостопом в Анапу, а? Массу впечатлений гарантирую. Поехали, Дашута! Там пляж есть классный, Большой Утриш называется…

— Спасибо, я подумаю, — все так же вежливо и коротко ответила я, не желая обидеть хозяина дома отказом. В том, что поездка автостопом вместе с вечно молодыми и вечно пьяными хиппи, не обременными ни семьей, ни постоянной работой, гарантирует массу впечатлений, я не сомневалась. Трястись несколько суток в кабине дальнобойщика без возможности нормально поесть, помыться и почистить зубы — такие себе впечатления. Привыкла я уже к хорошей жизни, и снижать ее качество не планирую. Уж лучше часа четыре на самолете. Пусть в неудобном кресле, зато недолго.

— А соседи не возражают против постояльцев? — поинтересовалась я. Вопрос был вполне уместен. Ленинград, конечно, славился свободолюбием и изобилием представителей субкультуры, но вряд ли хиппи было позволено «гулять» в каждой коммунальной квартире до утра совершенно безнаказанно. Интересно, что же это за соседи такие, которые терпят постоянно сменяющихся странно одетых, не всегда чистых и любящих пошуметь до утра гостей Макса? Это же надо иметь просто железобетонные нервы и выдержку. Неужто ни разу ему не довелось общаться по этому поводу с доблестной советской милицией?

— Не, все окей, — весело ответил Макс, будто прочитав мои мысли и ставя на газ громадный эмалированный чайник с отбитым носиком. — С соседями мне повезло. В одной комнате бабулечка живет — она глухая, ночью крепко спит, ничего не слышит. Говорит, что мы ей не мешаем. Да мы и не шумим сильно. В другой — профессор из университета, Меркурий Денисыч. Странноватое имечко, да?

— Ага, — вежливо согласилась, я предпочитая не спорить с Максом. «Клаус» и «Зингер» — тоже не то что бы прямо обычные имена для рядовых жителей СССР.

— Денисычу квартиру предлагали уже давно, на «Просвете» в новом доме, — продолжал Зингер. — Да он отказался наотрез: любит центр до жути, тут его детство еще довоенное прошло. Не захотел переезжать. Тут, мол, все о юности напоминает. Он и блокаду в этой квартире пережил, за водой на речку ходил, еще юношей. Денисыч по ночам не спит: курит и докторскую диссертацию пишет. Ему все равно — шумим мы или нет, он в своем мире живет. В общем, никто на нас не жалуется. Даже подкармливают иногда. Ну а я старикам по хозяйству помогаю: то розетку починить, то полочку прикрутить, то картошку из магазина дотащить. А в третьей комнате студент живет, он и сам не прочь «погудеть» с нами, хоть и не хиппи. В общем, всех все устраивает.

Мы расположились на большой кухне, размером едва ли не с крохотную хрущобу, в которой обитали Климент Кузьмич с моей коллегой-подружкой Катериной Михайловной.

Зная, что с пустыми руками приходить в гости неприлично, я достала из сумки припасенную заранее палку дефицитной колбасы, завернутый в коричневую бумагу кусок свежего сыра и бутылку хорошего вина. Я была безмерно благодарна Максу за то, что он предоставил мне ночлег, и хотела хоть как-то его отблагодарить. Тем более мне нужно было разузнать как можно больше о тусовке, собирающейся в легендарном «Сайгоне».

— Отлично! — потер руки Макс, нарезая батон и на скорую руку сооружая себе и мне по двухэтажному бутерброду. — Отведаю московских харчей. Вау, колбаса-то какая! Видно, и впрямь из мяса, а не как наша, из туалетки. Правду говорят: в столице хорошо живут. Поможешь с чайком? Уже скипел чайник, кажись. Да ты не тушуйся, Дашута, чувствуй себя, как дома, хозяйничай, пока я бутеры делаю.

Я быстренько заварила чай из красной жестяной банки, разлила его по по красным кружкам в горошек с выщербленными краями и щедро бахнула сахар в кружки себе и хозяину.

— Значит, так, — начал Макс. — Сразу обсудим правила сожительства.

— Чего? — изумилась я, на всякий случай отодвинувшись подальше. Это еще что такое? Клаус же говорил, что вроде бы все прилично будет.

— Стелю тебе в своей комнате на полу, на матрасе, — будничным тоном продолжил хозяин. — Кровати, уж извини, все заняты: что-то все в Ленинград ломанулись на праздники. Денчик вон из Владика аж приехал, неделю в плацкарте чужие пятки нюхал. Так что соседняя комната занята. Белье тебе выдам. Кружки, ложки, тарелки — все можешь брать. Масло, сахар — тоже. Вообще все, что в холодильнике — тоже можешь брать, в разумных пределах, конечно. Посуду за собой — всегда мыть и сортир с душем надолго не занимать — всем надо. Больше трех дней подряд не гостить — есть другие желающие. А так — милости прошу к нашему шалашу. Ах да, забыл: с собой — плюс один и не больше. Не обессудь.

— Это как? — не поняла я, тем не менее, облегченно выдохнув. Видимо, беспокоиться не о чем.

— Это значит, что на сейшен ты можешь привести с собой максимум еще одного чувака, ну или герлу. Хата все-таки не резиновая. Но мы сегодня вряд ли тут гулять будем, в «Сайгон» пойдем.

— Слушай, насчет «Сайгона»… Мне, наверное, понадобится твоя помощь, — и я выложила Максу всю информацию, которую мне удалось узнать от Клауса, а тот, в свою очередь, получил ее от Сережки, который встречался с ленинградской хиппи — Леной.

Вниательно выслушав меня, Макс поправил повязку на лбу и нахмурился, задумчиво постукивая пальцами по столу.

— Лида, Лида… А, понял, короче! Да, давно дело было, еще осенью. В общем, есть у меня знакомый участковый, в соседнем подъезде живет. Они с папой раньше на рыбалку ходили, когда тот жив был. По старой дружбе иногда мне помогает — звонит, когда кого-то из наших принимают. Приходится ехать, отмазывать. Иногда уболтать получается, иногда на лапу дать нужно… В общем, по-всякому бывает.

— Клаус сказал, ты ей помог выпутаться? — допытывалась я.

— Ну пришлось, — пожал плечами Макс. — Мы своих не бросаем. Хотя не такая уж она и своя.

— Это как? — живенько поинтересовалась я, почуяв, что напала на след.

— Приняли тут полисы девицу одну, неподалеку от «Сайгона» аскала, где-то на Владимирском, — охотно начал рассказывать собеседник, шумно прихлебывая чай из кружки. — Дело обычное. Может, выпить хотелось или на билет куда. Андреич позвонил: так, мол, и так, выручай, вроде ваша. В отделении на Маяковского она сидела. Я приехал: смотрю, герла зачетная: высоченная, ноги от ушей, фигурка там, грудь…

— Ближе к делу, — попросила я.

— Ну вот, — спохватился Зингер. — Одета вроде по-нашему. Парни из отделения сказали, что странненькая она какая-то — о себе ничего не говорит, куклу какую-то баюкает…

У меня отчаянно заколотилось сердце. «Куклу какую-то баюкает…». Может, и впрямь Лида?

— И что? — почти выкрикнула я. Мне хотелось как можно быстрее все узнать.

— И ничего, — пожал плечами хозяин. — Я посмотрел — и впрямь не в себе дама. Мне на работу в котельную пора было уже идти. Разбираться было некогда. Спросил, как зовут: улыбается и молчит. Предложил хату, мало ли, перекантоваться надо — шуганулась и сбежала.

— Значит, больше ее не видел? — упавшим голосом переспросила я. — И не знаешь, где она?

— Не, — все так же спокойно ответил Макс. — Ладно, короче, ты тут наворачивай бутеры, чай пей, а я пойду покурю, — и он, насвистывая, удалился.

Перекусив, я расстелила на матрасе, который любезно выделил мне Макс-Зингер, свежее постельное белье, привезенное из Москвы. На том, которое выдал хозяин, я насчитала около десятка пятен, а посему использовать не решилась. А позже, взяв выданные Максом ключи, я отправилась гулять по родному, но сейчас так сильно отличающемуся от Санкт-Петербурга 2024 года Ленинграду. Вдоволь нагулявшись по центру, я заглянула еще в одну пышечную, поглазела чуток на товары в «Елисеевском», а после — через арку Главного штаба прошла к Эрмитажу. По правде говоря, мне не столько хотелось обогатиться духовно, созерцая прекрасные экспонаты, сколько согреться. На улице резко похолодало. Даже гуляющих стало гораздо меньше: наверное, прячутся по домам, доедают остатки новогодних салатов и смотрят новогодние передачи по телевизору.

Нагулявшись по залам и отогревшись как следует, я с удовольствием оглядела новогоднюю елку, украшающую Дворцовую площадь. А ближе к вечеру я проголодалась и заглянула в «Котлетную» в начале Невского, а после, захотев чего-нибудь сладенького и проникнувшись ностальгией, забрела в знаменитую кондитерскую и вышла оттуда с тортом в коробке, на которой был изображен белый медведь. Слышала, что в конце семидесятых из салонного кафе «Север» превратилось в кабак с сомнительной публикой. Я не стала гадать, правда или нет, просто порадовалась, что мне удалось побывать в нем в лучшие времена.

Как здорово все-таки, что в свой любимый и лучший в мире город я вернулась во врем, когда на дворе стояли семидесятые! Попади я в более раннее время, может быть, я и не увидела бы новогоднюю елку… Где-то я слышала, что после революции 1917 года празднование Нового Года напоминало больше патриотические гуляния. Жители города на Неве слушали доклады членов коммунистической партии и проводили уличные шествия — все согласно новой идеологии.

Хороводы вокруг елки на улице водить было не принято, город не украшали. Наступление нового года справляли в кругу семьи. А в 1929 году праздновать Новый год и вовсе запретили. Поговаривали, что даже елки горожанам приходилось ставить тайком, чтобы никто из власть имущих не увидел. Даже вроде как дежурные по улицам ходили, заглядывали в окна и смотрели, не горят ли огоньки на елке. А чтобы принести елку втихаря домой, надо было ее сначала распилить на несколько частей и незаметно пронести в мешке. Издалека не видно, что несешь — может, картошки домой припас.

Вернули разрешение празднования Нового Года только в 1935 году. Говорили, что этому якобы поспособствовала статья в газете «Правда». Городские власти пошли навстречу. Правда, новогодняя атрибутика несколько изменилась — вместо елочных ангелов на елки стали вешать шары с портретами вождей и членов политбюро КПСС. А официальным напитком стало «Советское шампанское». На вкус и цвет товарищей, конечно же нет, но по мне — так это гадость редкостная. Даже вонючая «Балтика № 9», которую я пробовала во времена розовой юности — и та вкуснее.

А вот 1937 год в Ленинграде встретили уже с размахом. Еще бы: двадцатилетний юбилей революционных событий! Даже новогоднюю ярмарку на Дворцовой площади устроили. А Александровскую колонну украсили ни чем иным, как консервными банками, коробками папирос и палками колбас. Этакая забавная инсталляция! Такой продуктовый декор, вероятно, означал, что в Новом Году жители города на Неве жаждали наступления изобилия еды в стране, в которой, честно говоря, в то время с продовольствием было не то чтобы очень хорошо.

В шесть часов пополудни я уже, снова замерзнув, отстукивала зубом у дверей знаменитого «Сайгона» на углу Литейного и Владимирского проспектов. Интересно, кого же я сегодня увижу? Кстати, история переименования кафе связана с забавным случаем. Уж не знаю, правда это или нет, но говорят, что однажды некий милиционер заметил группу неистово дымящих сигаретами ребят, стоявших возле кафе, и произнес фразу: «Сайгон здесь развели!», сам, очевидно, не ожидая, что она войдет в историю. Бравый представитель советской милиции имел в виду беспорядки в столице Вьетнама Сайгоне, где в то время продолжалась война. Название, как ни странно, прижилось, и кафе получило свое легендарное имя.

«Сайгон» стал настоящим местом притяжения неформалов и прочих неординарных личностей, не всегда ладящих с законом. Тайные диссиденты и фарцовщики, писатели, последователи разных течений, неофиты, сионисты, почитатели восточной мистики, хиппи, философы и прочие — все находили себе пристанище в этом центре инакомыслия. Бывали тут и Бродский, и Смоктуновский, и другие известные люди… Днем там околачивались спекулянты, а вечером наступала очередь творческой неформальной молодежи. Ходил слух, что за действиями неформалов следил КГБ, а размещали свой пункт чекисты в эркере здания, расположенного на противоположном углу.

— Дарова, Даш! — окликнули меня.

Я обернулась. Ко мне в сопровождении слегка помятых и отчаянно зевающих мужчин лет тридцати шагал «Зингер» в длинном пальто и без шапки, несмотря на лютый мороз. Его шикарные длинные волосы держала только повязка на лбу.

— Молодец, не опаздываешь! — похвалил он меня. — Замерзла? Угощу тебя, согреешься. Заваливай.

Шумной компанией, выдыхая клубы пара (на улице к вечеру, мне кажется, было уже около минус двадцати градуcов), мы ввалились в «Сайгон», попутно сбивая снег с ботинок и громко переговариваясь.

Внутри заведения было очень шумно и весело. Сразу можно было определить, что тут собираются завсегдатаи — почти все знали друг друга, здоровались, хлопали друг друга по плечу, интересовались, кто как встретил Новый Год.

— Здорово! Хайер где? — окликнул Макс какого-то бритоголового парня, явно чувствующего себя неуютно.

— Полис попилил, — уныло ответил парень.

— Да уж, — сочувственно сказал хозяин странноприимного дома. — Не повезло. Теперь тебе ближайшие пару месяцев хайратник не пригодится.

— И не говори, — согласился парень. — Без хайера прямо факменом себя чувствую. Герла меня стебала поначалу, потом вообще скипнула. Сидел дома, дринчил до крейзы, только щас вылез. Хайратником теперь разве что ботинки чистить.

— Не горюй, чувак! — подбодрил товарища Макс-Зингер. — Найдутся герлы и получше той, что скипнула. Отрастет хайер, и снова наденешь хайратник! А пока совковый прикид поносишь, не убудет с тебя.

— И то правда, — согласился бритый хиппи. Я примерно поняла, о чем идет речь: миролюбивого представителя субкультуры где-то загребла бравая советская милиция, и суровые парни в форме постригли волосатого парня налысо. Девушка же его (она же — «герла») поначалу хихикала и подкалывала бедного пострадавшего, а потом «скипнула» — то есть бросила его и переключилась, видимо, на более подходящую кандидатуру. А мой новый приятель Макс утешил бедолагу, сказав, что хайратник (ленточка, которой повязывали волосы) ему пригодится, когда отрастут волосы.

— О, Серж! Здорово! — Макс обернулся к другому парню. Я, услышав знакомое имя, тоже повернулась на оклик. Неужто мой бывший ученик Сережка приехал погулять на новогодние праздники в Ленинград? Клаус же вроде говорил, что у него в театре работы навалом!

Но нет. Макс-Зингер тряс руку совсем другого парня, молоденького и очень худого, лет двадцати. Было в его лице что-то неуловимо знакомое. Где-то я его видела, но пока не могу понять, где.

— Гребень где? — небрежно спросил у него Макс.

— Дон ноу, — ответил молоденький и пожал плечами. — Сегодня я играю.

Я упорно вглядывалась в худощавое, обрамленное не очень длинными волосами лицо мальчишки и упорно вспоминала, где же я его могла видеть. В памяти почему-то всплывала и никак не шла из головы только дурацкая фраза: «Ленин был грибом»… К чему она тут?

Решив, что на сегодня расследований хватит, я попробовала просто ненадолго отключиться и погрузилась в атмосферу веселой, бесшабашной тусовки творческих людей. Нет, их отнюдь нельзя было назвать сборищем маргиналов. Судя по тому, о чем они говорили, их можно было назвать очень образованными и начитанными. Пара ребят за столиком в углу увлеченно обсуждала чью-то новую книгу, Макс с какими-то молодыми пацанами спорил о музыке. А худенький парень, на которого я обратила внимание, негромко играл на клавишах чудесную мелодию…

Спустя часа два я, поняв, что мои глаза окончательно слипаются, и я рискую уснуть прямо за столиком, подошла к Максу.

— Я пойду…

— Одна не ходи, — нахмурился хозяин хаты. — Вместе домой пойдем. Эй, чуваки! — обратился он к остальным. — Чао! На сегодня я больше не дринчу.

Мы оделись и вышли на улицу. После теплого, душного помещения воздух на улице казался особенно морозным. Внезапно мне в голову пришла кое-какая догадка, которую я захотела проверить.

— Макс, — осторожно спросила я. — А как фамилия этого Сержа?

— Курехин, — ожидаемо ответил он и закурил. — Пойдем, нечего мерзнуть.

— Десять копеек не найдется? — вдруг окликнул нас чей-то голос.