Фея-Крёстная желает замуж

Глава 27, в которой со мной случилось…

Женихи, потрясая кулаками, жестикулируя и громко обсуждая предстоящий поход наконец отправляются восвояси. Крестница провожает их радостно, а вот Прекрасный Принц и Анатоль — с грустью. Конечно, для неё то была толпа разорителей, истоптавших газон и заплевавших фонтан, а для них — друзья и собутыльники. Жалко расставаться.

— Ты тоже иди собирайся. Воевать будешь! — подначиваю я мужа крестницы. — А-то всего толку от тебя: по балам танцевать да детей делать.

Принц, вернее, теперь уже король, ожидаемо обижается:

— Скажете тоже, матушка.

— Я ещё и не то скажу, — грожу ему, — поэтому не стой. Сходи лучше в кузню, проверь, как там куют мечи. Сдаётся мне, что ты понятия об этом не имеешь.

Да, не любит мой «зятёк», как он выражается, грязные и низкие ремёсла. Хотя, разве ж кузнечное мастерство — такое? Любой кузнец докажет, что его дело — это искусство.

Но Прекрасный в ответ на мои слова лишь фыркает и показывает мне бицепс:

— Вот! Тренируюсь каждый день! Молот у меня в руках так и играет! Я ещё покажу, чего стою.

— Отлично! — радуюсь. — И его забирай, — киваю на Анатоля. — Он пока что только языком трепать и умеет, а ему девицу от вечного сна будить. Пусть немного прокачается. Сделай из него настоящего мужчину!

Анатоль почему-то за эти слова одаривает меня весьма недобрым взглядом. А вот Прекрасный полон энтузиазма. Он хватает поэта за шиворот, а меня заверяет:

— Сделаем в лучшем виде! — поднимая большой палец вверх и подмигивая мне.

Анатоль же невесел и озирается, должно быть, подыскивая пути бегства. К счастью, Прекрасный держит его надёжно.

Бедолага-рифмач пытается жалобно возразить:

— А как же Лидия?

— Вот и явишься к ней спасителем-победителем, а не словоблудом-задушевником, — говорю и машу рукой: мол, идите уже. Прекрасный утаскивает нашего порушенного героя-любовника, а я кричу им вслед: — Жду вас через три дня возле академии.

Кажется, там вся Сказочная страна соберётся. Вот и здорово: если мы выступим единым фронтом, то Чёрной Злобе даже с её легионами крысоров не выстоять. К тому же, в сказках добро всегда одерживает верх над злом. Главное в это верить.

Прощаюсь с крестницей и… о, как мне хотелось в этот момент взмыть туда, где по тёмному шёлку ночи уже рассыпался золотой бисер звёзд!

Делаю глубокий вдох, чтобы спрятать стон: боль от невозможности лететь сильнее, чем была та, когда крылья ломались. Натянуто улыбаюсь, тянусь, целую крестницу в лоб.

— Больше отдыхай. Луизе нужна здоровая мать.

Взмахиваю волшебной палочкой — исчезают и королевский дворец с фонтаном и садом, и округлая фигура моей крестницы. А сама я несусь в скоплении радужных искр. Хорошо, что ещё не забыла заклинание переноса.

И вот уже стою на поляне. Вокруг — в светло-жёлтых чашечках энотеры[10] плещется лунное серебро. А тонкий свежий аромат чудесных ночных цветов бодрит и смывает печаль.

Луна сегодня в ударе. Её серебряный лик загадочен и манящ. Она кидает на водоёмы драгоценные переливающиеся дорожки. Ждёт, когда глупцы либо смельчаки ступят на них, в надежде дойти до самой царицы ночей.

Луна чуть насмешлива, но добра и мудра. И невероятно щедро разбрасывает над землёй серебро.

Сбрасываю одежду. Давненько я не принимала лунный душ. Прикрываю глаза, становлюсь под поток лучей. Наслаждаюсь тем, как струи света стекают по телу, унося усталость, тоску и боль.

Я вновь юна, легка и, чудится, могу лететь, если меня подхватит и закружит ветер. А так хочется самой. Расправить крылья, почувствовать, как упруго сопротивляется воздух, как плещутся за спиной волосы, как тело обтекает лёгкая одежда…

Раскидываю руки и кручусь. Быстрее, ещё быстрее, до мельтешения перед глазами. Меня ловят, обнимают за талию, а горячие губы касаются плеча.

Вздрагиваю, открываю глаза и шарахаюсь от него.

Пришёл! Обидчик!

Призываю одежду, спешу прикрыться.

Он сначала тянет руку мне вслед, будто хочет уловить нечто эфемерное, ускользающее. Потом рука повисает плетью, а голова падает на грудь.

— Тебе не стоит одеваться, ты очень красива, — бормочет он, пряча глаза.

Меня же трясёт. Чувствую, как накатывает паника и истерика.

Такой момент испортил! Одним только своим появлением снял весь эффект от лунного душа. Я снова взвинчена и зла.

— Как ты посмел явиться и прикасаться ко мне после того, что сделал? — кричу и чувствую, что сейчас вспыхну, будто факел.

— Я лишь выполнил пункт из инструкции Хранящего — оберегать академию от вторжения, — тихо, но уверенно произносит он, вновь пытается тянутся ко мне, но на этот раз я сама пресекаю его поползновения, резко вскинув ладонь вверх и рыкнув:

— Даже не думай…

Он горько вздыхает.

Однако даже через дурман, что порождает во мне клокочущий гнев, я осознаю, что кудесник действительно ничего не понимал в тот момент. Мне по сути не на что злиться. Это всё равно, что злиться на слепого, который не увидел и больно задел. Поэтому качаю головой и говорю:

— Я знаю, что тогда ты едва не убил меня, потому что был под влиянием Чёрной Злобы…

Кудесник грустно улыбается, смотрит виновато и потеряно, но всё-таки возражает мне — негромко, однако твёрдо чеканя слова:

— Увы, Айсель, под влиянием Чёрной Злобы была ты. И до сих пор под ним.

Я не сразу понимаю, о чём он. Но когда соображаю, то даже становится страшно: как ловко наша противница замутняет рассудок. И вот уже человек, умный, тонкий, принимает желаемое за действительное.

Не могу видеть любимого таким. Кудесника Чёрная Злоба у меня не отнимет.

Шагаю к нему, кладу ладонь на грудь, слушаю, как взволнованно ухает его сердце.

Задираю голову, ловлю взгляд, полный боли и звёзд. Стараюсь говорить спокойно, хотя внутри всё клокочет от страха за дорогого человека и отчаяния — а вдруг не верну?

— Всё не так. Она проникла в твоё сознание. Подчинила тебя. И ты больше не видишь истинного положения вещей.

Кудесник осторожно сжимает мою ладонь и легко отстраняет меня:

— Мне жаль, — произносит он, и слова его и вправду горчат. — Но это твои глаза закрыты. И ты не можешь разглядеть правду. Я должен тебе помочь увидеть…

С этими словами он наклоняется и целует меня. По-хозяйски, жёстко и бескомпромиссно. Влюблено, нежно и будто извиняясь.

И мои глаза действительно распахиваются.

Там, в Злобнолесу, призывая радугу, я возгордилась. Поверила в своё могущество. А злодейке лишь того и надо. Тёмные чувства — трещины на душе. А она просачивается в любую щёлочку. Только любовь и самопожертвование страшны для неё.

Кудесник отрывается от меня и улыбается грустно.

— Вот, теперь ты знаешь, почему тогда я кинулся на тебя… Но — это не оправдывает того, что я сломал твои крылья.

Опускаю голову ему на грудь, бормочу:

— Не важно, представители многих рас обходятся без крыльев. И я научусь.

Он бережно прячет меня в кольцо рук.

— Ты фея. Потерять крылья для тебя — потерять свою суть.

— У меня есть ещё волшебная палочка, — заверяю, — значит, не всё так плохо.

Кудесник печально хмыкает:

— Палочку я ведь тоже сломал.

— У меня была запасная. На всякий случай.

Он тихо смеётся, гладит меня по волосам.

Мы усаживаемся на поваленное бурей дерево. Правда, перед тем, как предложить мне туда присесть, кудесник застилает дерево мягким мхом. Я склоняю голову на плечо любимому, переплетаю наши пальцы и говорю-говорю. Мне надо высказать всё, чтобы заглушить боль, которая разъедает моё сердце, и забрать ту, волнами исходящую от кудесника.

Рассказываю ему о белочке, тролле и их странной любви.

О светлячках, которые отдали за меня жизнь.

О поэте, который сочинил оду про нашу битву с Чёрной Злобой, следы вещников и рыжеволосую Лидию.

О принцах и королях, которые должны поднять свои войска на битву.

Повествую эмоционально, вдохновлено, кудесник слушает внимательно, гладит мою ладонь большим пальцем своей, иногда наклоняется и целует в макушку. И в такие моменты мне кажется, что не было ни сломанных крыльев, ни того его страшного взгляда, что он всегда-всегда был таким — заботливым, чутким, нежным.

— Ты — умница. Такую работу провела. Мне без тебя никогда бы не справиться. Я прикован к лесу, как цепной пёс.

Слегка похлопываю его по руке и говорю:

— Есть дело, в котором мне тоже без тебя не обойтись.

Он настораживается и напрягается. Спина становится неестественно прямой. Отвечает мне твёрдо, сжав руку чуть сильнее, чем обычно:

— Я сделаю для тебя всё, что угодно. Чего пожелаешь, моя фея?

Трусь щекой об его грубую, пахнущую лесной свежестью, одежду и говорю, не глядя в глаза:

— Верни мне крылья.

Он вздрагивает, будто ударили, и замирает. Потом грустно, будто задыхаясь, шепчет:

— Разве я могу?

— Только ты и можешь, — отзываюсь, высвобождая руки и обнимая за шею. — Разве ты не знаешь, что любовь делает крылатыми даже людей. Я люблю тебя. А ты?

Вскидываю лицо и жду ответа, глядя кудеснику прямо в глаза.

Он не отвечает.

Кладёт ладонь мне на затылок, притягивает к себе и целует. Властно, жадно, не позволяя опомниться.

Я задыхаюсь, тону, цепляюсь за его плечи.

Меня легко подхватывают и несут. Укладывают на плед из мягких трав, прямо в центре поляны, под луной-фонарём.

Одежда трещит по швам, я пытаюсь сопротивляться, укрыться обрывками ткани, но кудесник отводит мои руки — нежно, но безапелляционно.

— Ты не… — пытаюсь удержаться на краю пропасти и вернуть к своему вопросу.

— Молчи! — ласково приказывает кудесник, прикладывая палец к моим губам.

И дальше, впрямь, становится не до разговоров. Потому что растворяюсь, сгорая, взлетаю до звёзд, осыпаюсь искрами…

Обнимаю, шепчу ему в губы:

— Твоя…

— Навеки? — его дыхание обжигает кожу возле уха.

Движемся в одном ритме — бешеном, рванном, чуть болезненном. Когда даже дышать трудно, не то, что говорить.

Но я должна — на выходе, на вскрике:

— И даже больше…

Он вжимается в меня ещё сильнее.

Мы сливаемся и исчезаем друг в друге.

А потом обретаем плоть — уставшие, счастливые, познавшие…

И вот уже крылья наполняются силой, расправляются, мерцают.

Свечусь и я, зацелованная, изнеженная, любимая.

Тихо смеюсь, перебираю его тёмные шелковистые волосы… В объятиях кудесника так тепло и надёжно.

Клонит в сон.

И теперь знаю: чтобы ни произошло дальше, оно померкнет перед тем, что случилось сегодня.

Я познала таинство любви, и это знание сделало меня сильнее во стократ.

Веки тяжелеют, а тело, наоборот, полно лёгкости и песни. Будто каждая клетка во мне сейчас поёт и ликует.

Кудесник целует меня в лоб, укрывает лоскутным одеялом из цветов и листьев, откидывает за ухо прядку и тихо повелевает:

— Спи!

Устраиваюсь поудобнее, тяну его руку под щёку, сворачиваюсь клубочком. И уже почти проваливаясь в сон, соображаю, что это «спи» прозвучало знакомо…