Фея-Крёстная желает замуж

Глава 24, в которой я искала…

Ляна берёт с каменного столика какой-то отвар и кладёт мне на лоб компресс.

Добрая, заботливая девочка.

Вымучиваю улыбку. Хоть это-то она заслужила.

— Как я здесь очутилась? — хриплю. Горло саднит, и голос ещё не слушается. Слова дерут по нёбу мелкой галькой.

— Тебя принесли светлячки, — говорит она и отжимает тряпку, которой протирала мне лоб. Я замечаю, что глаза её блестят, и она их усиленно прячет.

— Что-то случилось? — произношу, а сердце сжимает ноющая боль.

Она часто моргает и машет рукой в сторону входа в пещеру.

— Они там. Как тебя принесли, так и упали. Все.

Тяну шкуру, что служит мне одеялом до самого носа, и закусываю губу. Ненавижу собственное бессилие и эти слёзы.

Мои маленькие фонарщики.

Крохотные сияющие души.

Вы так старались для меня, а я не могу вас даже отблагодарить. Без волшебной палочки и пыльцы на крыльях — я никто. Да ещё и чёрная, к тому же.

И, наверное, чтобы разогнать мглу отчаяния, в которую меня медленно затягивало, из-под одеяла мигает мне огонёк.

Опускаю руку, нашариваю.

Надо же — мой флакончик с радужной слезой.

— Ты держала это в руке, крепко-крепко, когда тебя принесли светлячки. Как я бы держала орех, попадись он мне, — говорит Ляна.

Я улыбаюсь: значит, не всё так плохо, и Фортуна ещё дружит со мной.

— Помоги сесть.

Ляна бросается и бережно усаживает меня. Но боль от сломанных крыльев такая, что, кажется, будто в позвоночник воткнули штырь. Нанизали меня, как бабочку для коллекции.

Темнеет в глазах, тошнит и от жуткой слабости выступает обильный пот. Несколько раз глубоко вдыхаю — горло тоже отзывается болью. Но сил открыть флакончик и поднести его ко рту всё-таки хватает.

Какой дивный вкус! В нём смешались горечь дубовой слезы и леденцовая сладость радуги!

Чернота слезает с меня. Кожа вновь становится нежной, полупрозрачной и чуть светится в сумраке пещеры. Волосы отливают лунным серебром. В теле лёгкость и полёт. Но крылышки висят бесполезным рудиментом. Ничего, главное — нет боли, можно двигаться и дышать.

И платье моё вновь струится и переливается нежнейшим шёлком.

— Где они?

Ляна понимает, о ком речь, и манит за собой.

Вход в пещеру усеян тельцами светлячков. Некоторые ещё слабо мигают, как догорающая головёшка на ветру, шевелят крылышками и лапками. Другие уже погасли совсем…

Мои маленькие труженики.

Маячки.

Беру в горсть, подношу к губам.

Я слишком привыкла полагаться на силу волшебной палочки. Да так, что почти забыла истинную силу феи-крёстной — одарять. Не зря же венценосные особы всех времён и народов стремились заполучить нас в родственники, а заодно — и дарительницы для своих детей.

Я могут дарить исполнение заветных желаний. Хорошо, что у светлячков их всего два — лететь и сиять.

Подношу к губам и шепчу древнее, как мир, заклинание сбывания, ласково дую, и ладонь моя наполняется тёплым жёлтым свечением.

Разжимаю, и вот они, мои звёздочки.

Жужжат, довольные, сигналят мне брюшками. Не спешат улетать. Сначала выстраиваются в буквы моего имени.

Ляна смеётся рядом и хлопает в ладоши.

А я оживляю светлячков — группу за группой, сколько помещается в ладонь. И все они салютуют мне, называя по имени.

Ну, вот и последние взмывают звёздочками в небо, и я поднимаюсь, чтобы немного размять затёкшие ноги, и встречаюсь глазами с… троллем.

Вон, почти весь проход собой заслонил.

Сопит.

Кажется, нам сейчас достанется.

Хорошо, что Ляна успевает быстро сориентироваться. Побегает, хватает его за руку, и тараторит, хлопая ресницами:

— Хрясик, это — Айсель. И она будет жить у нас. И ещё она — фея.

— Вижу, что не кузнечик, — бурчит тролль и тянет из-за плеча огромный молот.

По спине пробегает холодок, вроде того, что был, когда я вошла в Злобнолес. Но всё оказывается вовсе не так страшно, как рисуется в моём больном воображении: тролль просто швыряет молот в угол и топает в центр, где плюхается на шкуры возле каменного стола. Того, что рядом с ложем, усыпанным нынче моей пыльцой.

Ляна семенит следом.

— Хрясик, — начинает она, присаживаясь на самый край округлого и отшлифованного за время долгого сидения камня, — ты очень негостеприимно себя ведёшь!

Тролль хмыкает, но это больше похоже на «хррр», потому непонятно сразу — циничен он или зол?

Он скребёт огромной пятернёй в затылке, потом достаёт из закутка возле стола уже изрядно подгнившую ляжку какого-то несчастного животного и смачно вгрызается в неё. Лишь проглотив несколько крупных кусков и рыгнув, машет объедком в мою сторону и говорит:

— Мало того, что ты без разрешения приволокла сюда фею. Фею, мать моя троллиха!!! Так ещё и ждёшь, чтобы я ей радовался. Мы же договаривались — никаких больше фей в нашей жизни.

— Хрясик, понимаешь, тут такое дело, — она кладёт свою ладошку — белую и нежную — поверх его громадной грубой лапищи и смотрит невинно-умоляющим взглядом, — я не приводила её. Это всё светлячки. Они принесли её.

— Светлячки, говоришь, — тролль упирается локтями в колени и обхватывает пальцами подбородок. — Эти ребята кому попало помогать не станут.

— Вот видишь, Хрясюшка, всё и разрешилось.

Ляна радостна и готова броситься ему на шею.

А меня передёргивает: рассуждают обо мне так, будто меня тут нет. Уже тихо бешусь.

— Но даже если и так, — впав в благодушие, произносит тролль, — она всё равно здесь не останется.

И вот тут меня взрывает:

— Да я и не собиралась оставаться, в общем-то.

Гордо задираю нос и бреду к двери. Правда, с моими поникшими и неблестящими крыльями выглядеть надменной достаточно непросто.

Ляна срывается и бежит следом, хватает за руку и приводит в центр пещеры. Становится перед ковыряющимся в зубах троллем и топает ножкой.

— Хрясь! Это же Айсель! Мы бы не встретились без неё. Она меня отправила к тебе тогда.

— Одну? Ночью? В Злобнолес?

— Но там же был ты, а иначе меня бы сожрали крысоры!

— О, ты не представляешь, что могло сожрать тебя в Злобнолесу!

— Хрясь! Айсель — моя подруга! А ты говорил, что будешь разрешать мне общаться с подругами. А сам теперь…

Её прелестные пухлые губки дрожат, в карих глазах набухают слёзы.

Но тролль делает вид, что ему всё равно.

— Это моя пещера. Я её нашёл, — заявляет он и складывает руки на груди.

— Ну и сиди в своей пещере сам! — фыркает Ляна. — А мы с Айсель пойдём и пусть нас сожрёт то страшное, что могло сожрать меня. И наша смерть будет на твоей совести! И… — она набирает воздуха, чтобы выпалить очередное обвинение, но тролль закатывает глаза и примирительно поднимает руки вверх.

— Всё-всё, оставайтесь. Только без истерик, ладно, Пушистик.

Ляна шмыгает носом, кивает и улыбается.

— Ну, так не держи гостью на пороге. Что ты за хозяйка? — по-доброму пеняет Хрясь, и взгляд его, которым он окидывает Ляну, полон солнца.

Ляна ведёт меня к столу и быстро-быстро достаёт из разных уголков и ниш всякие яства и вкусности. Настоящая запасливая белочка.

После перекуса у всех нас улучшается настроение. Однако, когда я рассказываю и о следах вещников, и о битве с Чёрной Злобой, вселившейся в Лидию, лица моих собеседников грустнеют.

— Кажется, пора созывать троллей, — говорит Хрясь, вставая и разминаясь.

— Прямо сейчас пойдёшь, Хрясик? — взволнованно хлопает ресницами Ляна.

— Ну а чего тянуть. Раньше соберёмся, раньше ударим.

Ляна упирает руки в бока.

— Нет, больше мы не расстанемся. Я пойду с тобой, а потом — буду сражаться!

— Ты? Сражаться? — тролль громко и неприлично ржёт.

Ляна наступает ему на ногу каблучком, а тот даже не морщится.

— Гадкий-гадкий Хрясь! — кричит она. — Ты ничего не знаешь о белках! Мы — настоящие воины. Я могу кидаться шишками!

И прежде, чем тролль успевает выразить своё пренебрежение по поводу боевых навыков Ляны, я подхожу, приобнимаю её за талию, поднимаю большой палец вверх и говорю:

— Это идея! Чёрная Злоба наверняка не сталкивалась ещё с таким воинством. Она привыкла, что все бегут от неё в страхе. А что если не будут бежать?

— Тролли не дрогнут, — ударяя себя кулаком в грудь, заявляет Хрясь. — Что мы страшных баб не видели, что ли? У нас матери и сёстры — троллихи!

— А белки? — легко толкаю в бок Ляну. — Белки выстоят?

— Белки? — переспрашивает она и грустнеет. — Но ведь здесь в лесу только я — белка.

— А разве ты искала других?

Она вскидывает голову, чуть прищуривается и решительно сжимает кулаки:

— Нет, но если кто-то в Злобнолесу и остался, то это белки. Белки очень храбрые! И запасливые к тому же. Они продержатся против Чёрной Злобы. — Ляна вскидывает кулак, на нежном личике полыхает воинственный румянец: — Я приведу армию, которой ещё не видела Сказочная страна, армию белок!

И Хрясь снова начинает ржать.

— Да уж, — покатываясь и вытирая слёзы, говорит он, — от такой армии крысоры точно побегут.

— Обязательно побегут! — топая ножкой, заявляет Ляна. — Не нужно недооценивать пушистиков!

— Одного пушистика я очень ценю! — Хрясь подхватывает её на руки и кружит.

А у меня внутри разливается тихое тепло. Давно уже его не было. А ведь раньше каждый раз теплело в груди, если смотрела на влюблённых. И вот это чувство вернулось. Наверное, потому что я полюбила сама…

…кудесник…

Даже страшно вспоминать, во что он превратился. Я должна как можно скорее вернуться в академию и во всём разобраться. К тому же там Хмурус и Мурчелло. А им-то я могу доверять. Они помогут — и в расследовании, и в войне. А ещё там есть зеркала дальновидения, без которых мне не связаться с комитетом и не поставить их в известность, что ситуация вышла из-под моего контроля.

— Решено, — итожу я, — выдвигаемся в путь. Встречаемся через три дня, выманиваем Чёрную Злобу… придумаем как… и сражаемся с ней.

— Битва! — кричит Ляна и вешается мне на шею.

Так втроём мы отправляемся навстречу с судьбой. И теперь-то уверены — сможем обыграть её.

Расстаёмся у пруда с нимфеями, на берегу которого Мурчелло дал мне имя. Ляна сворачивает в Злобнолес, Хрясь идёт к каменной гряде Грозноскал, а я присаживаюсь на скамейку у пруда и вздыхаю.

Ноги гудят, не привыкла так много ходить. Нимфеи поют, тянут ко мне свои серебристые лепестки, будто хотят поделиться сиянием.

Сегодня они меня замечают и поэтому песнь их грустна.

Эта песнь обо мне.

Нежные звуки лиры, что вплетаются в мелодию пруда и лилий, слышу не сразу. Но вот — перебор струн звенит всё отчётливее, и я понимаю, кто приближается ко мне. Только одна из нас использует вместо волшебной палочки музыкальный инструмент, — Мелоди, Фея Стихов. Единственная из моих сестёр, всегда имевшая имя.

Она спускается, испаряет лиру и подбегает по мне.

— Ах, сестра, кто сделал с тобой такое? — произносит патетично, дрожащими пальцами касается моих крыльев, а потом обнимает.

Садится рядом, заглядывает в глаза. Её — удивительны, зелены, как лесное озеро, в которое опрокинули звёздное небо. Она со страстью сжимает мою ладонь.

— Чёрная Злоба, — отзываюсь я. — Подчинила себе кое-кого очень дорогого мне и направила его на меня.

— О, горе! Это невыносимо, когда любовь надевает маску зла! — восклицает Мелоди, закатывая глаза и прикладывая ладонь ко лбу.

— Согласна, — киваю я. — Но хорошо, что я встретила тебя. Когда рядом есть кто-то родной, то и думается легче. Ты ведь мне поможешь?

Мелоди быстро-быстро хлопает длинными светлыми ресницами, будто осыпанными серебряной пудрой. Она показательно ахает, прижимает тоненькие пальцы к губам…

— Я бы обязательно помогла тебе, но он призывает меня. Его сердце полно тоски и должно излиться в стихах.

— Постой, кто он?

Начинаю догадываться, но хочу услышать это из её уст.

— Поэт, — говорит она, вскидывая ладони. — Возлюбленная покинула его, разбила сердце, как стеклянный сосуд.

Поэт… Анатоль… Как же я могла о нём забыть?! Должно быть, фантом мой рассеялся, и бедняга теперь изливает душу в печальных виршах.

Я не собака на сене, да и у самой сердце полно любви, поэтому искренне желаю ему счастья.

И если его составит Мелоди, то пусть будет так…

— Поэт, — между тем вдохновенно продолжает сестра, — способный словом убить и спасти… Созидать и разрушать…

Поэт! Эврика! Как я сразу не догадалась.

У нас нет сказочника, но есть поэт. Что если попробовать его подключить к возвращению в этот мир сказок?

Анатоль точно сможет.

Радуюсь и вскакиваю:

— Сможешь доставить меня к этому поэту? Нужно переговорить с ним кое о чём очень важном.

— Легко, — говорит она и накидывает на нас переносящий флёр.

Иногда мы ищем выход там, где его совсем не может быть, куда-то крадёмся, преодолеваем препятствия. А выход всегда ближе и доступнее.